{Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 4, с. 333-334.}
Кое-кто допускал, что школьный учитель Шекспира Томас Дженкинс, судя по его имени, был уроженцем Уэльса и усматривал в сэре Хью Эвансе слегка сатирический портрет этого педагога. Однако Дженкинс был (несмотря на его предполагаемую родословную) уроженцем Лондона. Всегда опасно читать пьесы Шекспира как некие pieces a clef [пьесы с ключом].
Год за годом трудясь над латынью, дети находили необходимое применение грамматике Лили. За примерами они должны были обращаться к другим источникам, в первую очередь к такому собранию коротких изречений латинских авторов, как знаменитые 'Sententiae Pueriles' ['Поучения для детей'], составленные Леонхардусом Кулманнусом, - к этой 'куче сухих нравоучительных изречений...', по выражению одного из старинных педагогов, которую уместнее было бы назвать 'Sententiae Seniles' ['Старческие поучения'][6.27]. Затем следовали нравоучительные сентенции из 'Катона' Эразма Роттердамского. Его читали во втором классе вместе с Эзопом в латинском переводе и с моральными поучениями. Иногда эти тексты ставились по воспитательному значению на второе место после Священного писания. 'Насколько я могу судить, вслед за библией у нас нет лучше книг, чем Catonis scripta и Fabulas Esopi (труды Катона и басни Ээопа)', - говорил Мартин Лютер.[6.28] Затем в программу обучения входил Теренций. Читали также Плавта, хотя не так часто, и в некоторых школах дети в качестве еженедельного упражнения разыгрывали сцены из этих авторов. Так Шекспир познакомился с классической комедией и пятиактyой структурой пьес.
В третьем классе учеников знакомили с тогдашними латинскими нравоучительными поэтами. В их числе был Палингениус, у которого в 'Zodiacus Vitae' ['Зодиак жизни'] Шекспир вычитал возвышенную банальность, что весь мир - театр. Он читал также Баптисту Спаньиоли, которого называли Мантуанцем, этого кармелита, чьи буколические эклоги, плоды уединенья, обязательно изучали в английских грамматических школах. В Мантуе герцог увековечил славу Баптисты мраморной статуей, увенчанной лавром, которую он поставил рядом с памятником Вергилию. Шекспир прославил Баптисту в 'Бесплодных усилиях любви': 'О добрый старый Мантуанец! - восторженно провозглашает Олоферн, перед тем как процитировать начальные строки из 'Bucolica'. - Смею сказать в тебе то же, что путешественники о Венеции:
Поскольку эти похвалы изрекает педант, вряд ли они не приправлены иронией. Вполне возможно, что их создатель никогда не заглядывал дальше первой эклоги. На этих примерах мальчики учили грамматику. Они пополняли свой словарь, заучивали наизусть 'Краткий словарь' Уителза или подобного рода компиляции и после такой подготовки могли приступить к самостоятельному составлению латинских фраз, что и делали, переводя отрывки из Женевской библии. Латинской разговорной речи они учились по разговорникам Кордериуса, Галлуса или Вивеса или же по литературным диалогам Касталио и Эразма Роттердамского - все эти гуманисты ныне забыты, кроме Эразма и Вивеса (которого помнят по крайней мере в Англии). Так обучались в первые три или четыре года.
В 1574 или 1575 г. Шекспир должен был перейти от младшего школьного учителя к старшему и начать заниматься по курсу обучения высшей ступени. Теперь учащимся преподавали риторику и, для того чтобы последняя была хоть сколько-нибудь понятна, логику. В качестве текстов они использовали 'Ad Herennium' ['Риторика к Гереннию'] Цицерона (для общего кругозора) и 'Topica' ['Топика'] (для inventio [изобретения] Сузенбротуса (для elocutio изучения тропов и речевых фигур), 'Copia' Эразма Роттердамского (для практического elocutio) и Квинтилиана, величайшего оратора. По этим образцам дети составляли послания, затем сочинения на заданную тему и, наконец (это была вершина изучения риторики в грамматической школе), речи и декламации. Вслед за прозой шли стихи. 'Хотя поэзия служит скорее для украшения, нежели для необходимого применения, - снисходительно замечает один из тогдашних авторитетов, - ...учащимся не повредят также поэтические упражнения еще и потому, что они способствуют развитию остроты ума, и потому, что весьма похвально, когда учащийся умеет писать гладкие и правильные стихи, то есть умеет уместить; большое количество превосходного материала на неболь шом пространстве'[6.30] {Позднее Джон Кларк высказал более обывательскую точку зрения на искусство версификации: 'В лучшем случае с его помощью можно лишь развлекаться, это искусство не намного выше игры на скрипке.... Если бы ко мне обратились за советом, я бы полностью оградил мальчиков от подобных занятий... Маранье жалких стишков никак не развивает их способностей' (An Essay upon the Education of Youth in Grammar Schools, 1720, p. 65-67. - Цит. в: Baldwin Т. W. William Shakspere's Small Latine and Lesse Greeke (Urbana, 111., 1944), p. 462-463.}.
Итак, учащиеся знакомились с Овидием, Вергилием и Горацием. Излюбленным пособием в школе были произведения Овидия, особенно его 'Метаморфозы', которые остались на всю жизнь любимой книгой Шекспира. К этим; поэтам можно добавить Ювенала ('каналья сатирик' Гамлета) и Персия. По истории мальчики читали Саллюстия и Цезаря, а в 'De Officiis' ['Об обязанностях'] Цицерона они черпали нравоучительную философию. Таким образом, Шекспир приобрел 'немного латыни', не столь уж малые знания по понятиям позднейших эпох, как это казалось Джонсону. В высшей ступени школы ему предстояло приобрести еще 'меньше' знаний греческого языка, по Новому завету на этом языке - первому пособию для составления грамматических конструкций.
Таково в общих чертах то образование, которое давала грамматическая школа елизаветинских времен. Школа предлагала учащемуся столько знаний в литературе, сколько можно было предложить в то время начинающему литератору. Университеты мало что могли к этому добавить, так как в их задачу входило обучение молодых людей медицине, праву и прежде всего богословию. Разумеется, в юридических школах учащиеся оказывались в избранном литературном кругу, где кое-кто, например ворчливый сатирик Джон Марстон, почерпнул многое; но литературное окружение не может заменить литературного образования.[6.31] Профессии литератора, как известно, тогда не существовало.
'Что из этого следует?' - так назвал Т. У. Болдуин последнюю главу своего монументального исследования, 'Шекспир: немного латыни еще меньше греческого' делает такой вывод:
Если Уильям Шекспир получил такое образование, какое давала грамматическая школа в его время или близкое к тому, то литературно он был образован ничуть не хуже, чем любой из его современников. По крайней мере нет необходимости ссылаться на какие-то чудеса, объясняя то знание классической литературы и ее приемов, которое обнаруживает Шекспир. Грамматическая школа в Стратфорде могла дать все, что требовалось. Чудо заключается в чем угодно, только не в этом, - это старое как мир чудо гениальности.[6.32]
Это чудо обнаружило себя в Лондоне, а не в Стратфорде, и его масштабы были осознаны не тогдашним, а последующими поколениями. В глазах учителя Дженкинса другие его ученики могли подавать большие надежды, чем Шекспир. Разумеется, никто лучше не оправдал этих академических упований, чем Уильям Смит, крещенный через полгода после Шекспира, 22 ноября 1564 г., шестой сын олдермена Уильяма Смита, галантерейщика, который проживал в Нью-Хаус на Хай-стрит. Семейство Смитов, очевидно, пользовалось любовью приходского священника Бретчгердла, который на смертном одре и 'наказанный рукой господней' завещал книги из своей библиотеки пяти мальчикам в этой семье и оставил шиллинг младшему Уильяму (Бретчгердл не упоминает в своем завещании никого из Шекспиров). Из двадцати мальчиков, крещенных в Стратфорде в год рождения Шекспира, только один - Уильям Смит, получил впоследствии университетское образование. Он был зачислен в Уинчестер-Колледж и в 1583 г. принят в Эксетер-Колледж Оксфордского университета. К этому времени семья Смитов переехала в Вустер. Получив степень бакалавра, Уильям Смит жил некоторое время в Уолтем-Кросс, а затем поселился в Лафтоне, в графстве Эссекс, где получил место школьного учителя. Вот кто был самым способным учеником в классе Шекспира.
В следующем столетии стало известно о другом незаурядном стратфордском юноше, современнике драматурга. Сплетник Обри, получавший сведения от 'некоторых соседей', сообщал; 'В то время в городе был другой мальчик, сын мясника, вовсе не уступавший ему [Шекспиру] в природной сообразительности, он был сверстником [Шекспира] и его знакомым, но умер в юности'.[6.33] Возможно, столь необычной природной сообразительностью был одарен Адриан Тайлер, сын мясника на Шип-стрит, служившего констеблем вместе с Джоном Шекспиром. Сам драматург вспомнил о брате Адриана Ричарде, когда составлял свое завещание, так что семьи, очевидно, поддерживали дружеские отношения в течение всех этих лет.[6.34] Однако рассказ Обри не является документальным биографическим свидетельством; он принадлежит к области мифов, к тем легендам и преданиям, которые обычно связаны с именами знаменитых людей. История умалчивает, действительно ли Стратфорд воспитывал некоего второго барда, который рано умер, и последующим поколениям придется удовлетвориться одним Шекспиром.
7
Ранние занятия и ранний брак
Мы не можем с уверенностью сказать, как долго Шекспир оставался в Новой королевской школе в Стратфордена-Эйвоне. В одном из документов начала XVIII в. говорится о том, что он не закончил обучения: стесненные обстоятельства Джона Шекспира и 'нужда в его [то есть Уильяма] помощи дома вынудили отца забрать его оттуда'. Так писал Николас Роу.[7.01] Даже если бы Уильяму было позволено закончить свое школьное образование (если бы такая благоприятная возможность существовала), все равно он, после того как ему исполнилось пятнадцать лет, столкнулся бы с необходимостью зарабатывать себе на жизнь.
Этих 'самых способных и самых примерных учеников, - писал Томас Элиот в своем знаменитом трактате об образовании в высших сословиях, - после того как они овладевали разговорной латынью и знакомились с произведениями некоторых поэтов, родители забирали из школ'; они 'либо отправлялись ко двору и становились лакеями или пажами, либо становились зависимыми от мастера подмастерьями'.[7.02] Что касается Шекспира, то первая возможность казалась чрезвычайно привлекательной тем его биографам, которые жаждали наделить короля поэтов благородными связями. Узурпируя отцовские права, они давали его усыновить какому-нибудь аристократическому семейству, как будто столь возвышенные литературные творения никак не могли возникнуть на прозаической буржуазной почве. Вторая возможность - стать подмастерьем более соответствует действительности, и ее поддерживают самые ранние исследователи. Роу говорит, что отец принял своего старшего сына в 'собственное дело'. В своих кратких записях, сделанных в XIX в., Обри сообщил: 'Его отец был мясником, и я слышал от некоторых соседей, что мальчиком он занимался отцовским ремеслом, по когда он резал теленка, то делал это весьма изящно и при этом произносил речь'.[7.03] Гений может говорить даже устами подручного у мясника. Хотя до Обри доходили местные стратфордские предания (он сам на это указывает), в данном случае он заходит в своей путанице слишком далеко.
Перчаточники, как мы видели, не имели возможности приглядывать за убоем скота, который осуществлялся для их же нужд; и эта картина, изображающая одаренного чудо-подростка,
