Томас Джонс, проживавший в Тарбике, одном из селений графства Вустершир в нескольких милях от Стратфорда-на-Эйвоне и умерший в 1703 г., когда ему было за девяносто, вспоминал о слышанной им от нескольких стариков из Стратфорда истории о том, как Шекспир занимался браконьерством в заповеднике сэра Томаса Люси; и их рассказ об этом согласуется с рассказом, приведенным Роу со следующим дополнением: дескать, баллада, написанная Шекспиром против сэра Томаса, была наклеена на ворота его заповедника, что побудило обозленного рыцаря обратиться к юристу в Уорике, с тем чтобы возбудить иск против Шекспира; Джонс записал первую строфу этой баллады - это все, что он из нее помнил, - а Томас Уилкс (мой дед) сообщил ее моему отцу на память, и отец тоже записал ее, и вот его список: 'Судья мировой и в парламент прошел...' {Shakespeare. Works. Ed. Edward Capell. Note on 'The Merry Wives of Windsor'. Notes (1780) ii, p. 75. Мэлон изучил отрывок и напечатал его в примечании с таким комментарием: 'Я старался пересказать то, что сохранилось по этому вопросу после Кейпела внятным языком; но не уверен, что сам правильно понял его. В качестве образца его стиля привожу его собственные слова, и пусть читатель толкует их, как может' (Shakespeare. Plays and Poems. Ed. Malon (1821) ii, 139 n. Погрешности стиля Кейпела были замечены и членами Литературного клуба. 'Если бы этот человек пришел ко мне, - признается доктор Джонсон своему уважаемому другу Беннету Ленгтону, - я бы постарался 'вложить смысл в его слова', ибо он и впрямь 'бормочет бессвязно' (Boswell's Life of London. Ed. George Birbeck Hill. rev. L. F. Powell, Oxford, 1934-1940, IV, p. 5).}
Возможно, здесь какая-то ошибка, так как в приходской книге, в которой отмечались погребения в селении Тардбиг, как его называют в наши дни, не значится никакого Томаса Джонса ни в 1703 г., ни около этого времени хотя в ней отмечена смерть некоего Эдварда Джонса в том же году.
Пустив корни, легенда о браконьерской охоте на оленей принесла причудливые плоды в виде романтических прикрас. Из одной заметки к краткой биографии Шекспира 1763 г., подписанной латинской буквой 'Р' (под ней скрывался, как выяснилось, Филип Никольс, издатель 'Британской биографии'), мы узнаем о непримиримой вражде между сильными противниками - сыном перчаточника и мировым судьей - и о тех любопытных обстоятельствах, при которых в конце концов состоялось их примирение. Злая баллада была, оказывается, не 'единственной стрелой', которую Шекспир 'выпустил в своего преследователя, чей гнев привел его на край гибели, когда он был вынужден выполнять самую черную работу, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Как долго этот рыцарь оставался неумолимым, неизвестно; но несомненно, что Шекспир в конце концов был обязан освобождению от преследования доброте королевы'.[8.11]
Гораздо позже, в следующем столетии, один из потомков рода Люси говорил, что не королева, а ее ближайший фаворит, Роберт Дадли, граф Лестер, стремился удержать мстительного рыцаря от возбуждения дела о преступлении, которое карается смертью; и впоследствии Шекспир написал 'Виндзорских насмешниц', чтобы доставить удовольствие Лестеру.[8.12] Такого рода запоздалые вымыслы, плоды склонного к фантазии воображения не должны более задерживать трезвого биографа, и все же существенная часть истории о браконьерстве, поимке, судебном преследовании и бегстве дошла до нас в четырех отдельных версиях - Дейвиса, Роу, Барнза и Джонса (через Олдиса и Кейпела), - и каждая из ниих основана на слухах, распространившихся в Стратфорде, в конце XVIII в. В какой же мере эта драматическая история правдоподобна?
Говорят, что она произошла в Чарлкотском заповеднике. Сто лет назад Генри Джеймс в летние сумерки стоял среди величественных дубов и древних вязов этого заповедника, 'чья освященная веками растительность кажется пережитком древней Англии, чьи бескрайние пространства, протянувшиеся в свете раннего вечера до смутно виднеющихся вдали стен времен Тюдоров, сохранились здесь, подобно отставшим от времени годам, уводящим в елизаветинский век'.[8.13] Большой дом с парком расположен на берегах Эйвона, в четырех милях вверх по течению от Стратфорда, на открытой равнине Фелдона. С западной стороны воды реки омывают ступени береговой террасы. Аллея величественных лип спускается на юг к старой проселочной дороге, ведущей в Стратфорд. Из рода в род семейство Люси проживало в Чарлкоте, но не раньше середины XVI в., когда вирус новой болезни, la folie de batir [мании строить], распространился среди английского нетитулованного дворянства, один из них, наш Томас (еще не посвященный в рыцари), перестроил свой старый помещичий дом. Здешние тенистые дубы пошли на балки кровли большого особняка, фасад которого выходил на берег реки. Над крышей возвышались крытые свинцом купола восьмигранных башенок по четырем углам многофронтонного дома и две одинаковые башенки надвратного помещения. Золоченые флюгера отражали лучи утреннего солнца. Этот роскошный дом, завершенный в 1558 г., был первым елизаветинским особняком в графстве Уорикшир.[8.14]
Разумеется, Шекспир должен был знать эти места. Бродя по полям вокруг фермы своего дяди в Снитерфилде, расположенном в двух милях от Чарлкота, он не мог не заметить эти флюгера в окружавшей их листве. В наши дни лани бродят по холмистой местности Чарлкота, но их раз. вели здесь не ранее XVIII в. И в шекспировские времена это поместье не славилось никаким заповедником, в котором охотники могли бы соблазниться на незаконные действия. 'Слово 'заповедник' означает некое огороженное Место'. Однако не всякое поле и не всякая часть общинной земли, даже если какой-либо джентльмен огородил ее стелой или частоколом и использовал как пастбище для стада оленей, юридически признавались заповедником. Для учреждения заповедника требовалось разрешение короля или по крайней мере наличие исконного права на его учреждение. Так сказано у Блэкстона. [8.15] Никто из семейства Люси не испрашивал королевского разрешения на содержание заповедника в Чарлкоте до 1618 г. У нашего Люси был разве что свободно учреждаемый питомник, в густом подлеске которого укрывались кролики, зайцы и лисы, дикие голуби и фазаны, а также другие звери и птицы, которые водятся в такого рода питомниках. Ланей обычно причисляют к дичи. Тем не менее выдающийся судья и авторитетный юрист елизаветинских времен сэр Эдвард Коук относил косуль к животным питомника, так что они могли быть в Чарлкоте. Закон 1563 г. об охране дичи, очевидно, распространялся на оленей на любом огороженном участке, а не только на тех, которые содержались в заповедниках, огороженных с разрешения закона. Более того, Дейвис (как мы видели) упоминает кроликов наряду с оленями. В этих питомниках было достаточно дичи для того, чтобы оправдать наем нескольких лесничих, чьи имена встречаются в счетной книге сэра Томаса Люси: Энтони и Хамфри, Роберт Метью (каждый из этих трех именуется или 'мой лесничий', или 'один из моих лесничих'), Джордж Кокс, 'лесничий моего кроличьего садка', и Джордж Скейлс, сокольничий. Ни один ли из этих слуг застиг нашего браконьера, когда тот склонился над своей добычей, и представил его, опустившего глаза и прячущего за пазуху обагренную кровью руку пред очи властного хозяина имения, выехавшего верхом за ворота вместе со своей супругой, соколом и собаками? В таком виде воссоздает этот исторический эпизод для викторианской публики Джозеф Нэш на красивой форматом ин-фолио литографии, сделанной для его собрания 'Старинные усадьбы Англии'.
Но Чарлкоту приходится состязаться с другой местностью, выбранной для того же мелодраматического эпизода. В конце XVIII в. хранители преданий, зная, что у сэра Томаса не было никакого заповедника в Чарлкоте, перенесли место действия этой сцены через реку в Фулбрук, примерно на 4 километра к северу от Чарлкота, на середине пути между Стратфордом и Уориком.
В своих 'Живописных видах' Сэмюэль Айерленд сообщает:
В пределах заповедника, на месте, называемом Дэйзи-Хилл, ныне расположен сельский дом, который в былые времена был сторожкой лесничего. К этой сторожке, как рассказывают, был доставлен наш Шекспир, и здесь его держали взаперти, пока против него, как предполагается, выдвигалось обвинение. Как бы слабо ни была обоснована такая гипотеза, я считаю, что и ее довольно для того, чтобы вызвать интерес к месту, где все это предположительно происходило...[8.16]
В 1828 г. знаменитый посетитель Чарлкота услышал от одного из потомков человека, строившего особняк, о том, что Шекспир убивал оленей в Фулбруке. 'Предание гласит, - записал Вальтер Скотт в своем дневнике 8 апреля что олень был спрятан в амбаре, развалины которого еще сохранялись несколько лет назад, но теперь начисто сгнили'.[8.17] В наши дни несколько жилищ, построенных в XIX в. поблизости от Дэйзи-Хилл, по традиции все еще называются 'домами у оленьего амбара'.[8.18]
Однако сам факт перенесения места действия не разъясняет сколько-нибудь удовлетворительно той цели, ради которой оно было предпринято. Действительно, Генри VIII доверил опеку над старым королевским заповедником в Фулбруке с его небольшим замком, построенным герцогом Бедфордом, одному из предков елизаветинских Люси. Однако впоследствии этот заповедник пришел в упадок. Сорняки заглушили его, частокол развалился, и новый владелец, сэр Уильям Комптон, вывозил на телеге кирпичи из разрушенного замка, чтобы использовать их при постройке великолепных сооружений в Комптон-Уайниейтсе. Местные охотники считали немногих уцелевших здесь оленей ничейной дичью. Еще до 1557 г. Фулбрук перестал считаться заповедником и не был таковым по крайней мере до 1615 г., когда другой сэр, Томас Люси, приобрел эти земли и жилой дом с хозяйственными постройками и обнес их новой оградой.
Впрочем, где именно произошла эта история, не так уж важно, поскольку мировой судья мог арестовать браконьера где угодно в пределах территории, на которую распространяется его юрисдикция. Но никто из должностных лиц не мог отдать приказ о порке, так как преступление (согласно действовавшему закону об охране дичи) квалифицировалось как вторжение в чужое владение с причинением ущерба, а не как уголовное преступление и наказывалось штрафом, составлявшим в сумме тройную стоимость нанесенного ущерба, или заключением в тюрьму не более чем на три месяца; кроме того, преступник должен был представить гарантию своего хорошего поведения в течение последующих семи лет. Если же этот проступок можно было истолковать как бесчинство, наказание полагалось более суровое, и, если Шекспир действительно написал злую балладу, можно было прибегнуть к положениям, касающимся преступной клеветы.
Легенда подчеркивает строгость мирового судьи, а в балладе высмеиваются рога обманутого мужа и ослиные уши члена парламента; так что неплохо бы представить себе характер сэра Томаса Люси. Он был старшим ребенком в семье, где росли десять детей, и ему исполнилось всего четырнадцать лет, когда отец устроил его брак с тринадцатилетней Джойс Эктон, единственной наследницей состоятельного вустерского землевладельца. Благодаря ее состоянию удалось перестроить Чарлкот, где в 1565 г. фаворит королевы Роберт Дадли от ее имени посвятил Томаса в рыцари; а спустя семь лет сама Елизавета почивала на перинах из гусиного пера в Большой спальне и подарила дочери Люси прелестный драгоценный камень. Этот человек с прямым носом, квадратной челюстью и с аккуратно подстриженной бородой (таким он выглядит на гипсовом изображении) приобрел в Уорикшире большую силу. В парламенте он был занят благочестивыми трудами, назначая наказания служившим и слушавшим католические мессы. Кроме того, он составил законопроект, навсегда оставшийся в комиссии, о 'более тщательной охране посевов и дичи' посредством объявления браконьерства уголовным преступлением. В качестве мирового судьи ее величества королевы этот пуританин-помещик употреблял свои силы главным образом на борьбу с 'уклоняющимися', одного из которых он буквально сам обнаружил умиравшим от голода в стоге сена; и будучи ревностным инквизитором во время своей службы в одной из комиссий Тайного совета, он заслужил благосклонность этой внушавшей ужас могущественной организации. Признательный парламент провел в 1584 г. билль, наделив сэра Томаса Люси и ему подобных 'определенными' землями, которые, вероятно, были конфискованы у эмигрировавших католиков. Город Стратфорд потчевал сэра Томаса испанским вином и бордо в трактирах 'Медведь' и 'Лебедь'. И если общество он заставлял бояться и уважать себя, то в личных отношениях был не столь суров. Он написал рекомендательные письма для одной благородной дамы и для одной служанки. В 1584 г. благодаря его хлопотам была улажена тяжба между сыном одного из его слуг и другом Шекспира Гамнетом Сэдлером.[8.19] Отношение к своей жене этот сквайр выразил в эпитафии, украшающей родовую гробницу в церкви св. Леонарда в Чарлкоте:
Когда все уже сказано, остается добавить, что женщина, наделенная и украшенная добродетелью которую нельзя было превзойти и которой никто не обладал в равной мере, прожила жизнь добродетельнейшим образом и скончалась как нельзя благочестиво. Надпись сия сделана тем, кто лучше всех знал истинность написанного Томасом Люси.[8.20]
Когда в 1600 г. Люси умер, великий Кемден, герольдмейстер Кларенсью, устроил похороны, на которых присутствовали и другие герольды. По правде сказать, сэр Томас не очень похож на того деспота, которым его рисует предание, или на рогоносца из баллады. Не соответствует он и карикатурному изображению недалекого Шеллоу из 'Виндзорских насмешниц'.
Сомнение вызывает другое. Мировой судья не сам определяет приговор для правонарушителя, которому он предъявляет иск. Если щука была геральдической эмблемой сэра Томаса, то такая же эмблема была (среди прочих) у Гаскоинов, графов Нортгемптон и у Общества торговцев вяленой рыбой.[8.21] Некоторым ученым, которые исходят из представлений о личности и творчестве Шекспира, основанных на его драматургии, кажется невероятным, чтобы он мог таить злобу в течение десяти лет и затем излить ее, уязвив свою жертву в какой-то пьесе. Но даже если предположить, что это было именно так, многие ли лондонские зрители, даже среди придворной публики, могли понять скрытые намеки на какого-то провинциального джентльмена и на событие, давным-давно происшедшее в его имении? Более того, если даже эти намеки были понятны нескольким посвященным, стал бы
