не случайны. Шекспир всегда приспосабливал свои пьесы к особенностям актеров труппы, использовал их физические и голосовые данные.
Бросив взгляд на список действующих лиц любой пьесы Шекспира, нетрудно увидеть, что число их доходит до тридцати, а то и больше. Между тем в труппе обычно было не больше восьми основных актеров (пайщиков) и восемь - десять актеров, нанятых на второстепенные роли. Установлено, что актеры, работавшие в труппе по найму, обычно исполняли не меньше двух ролей - одну в начале пьесы, другую во второй ее половине.
Актеры более позднего времени, игравшие роли шекспировских героев, сделали любопытное открытие. Оказалось, что Шекспир учитывал физические возможности актера и на протяжении пьесы создавал для него паузы, когда он не участвовал в действии и мог отдохнуть за кулисами, готовясь для следующей сцены, требовавшей большого напряжения сил. Особенно это заметно между третьим и пятым актами пьесы; в четвертых актах трагедий исполнитель главной роли в некоторых сценах совсем не появляется перед зрителями. Какому графу, якобы писавшему пьесы, могли прийти в голову такие расчеты? Только драматург, бывший одновременно актером, мог учитывать все детали, необходимые для успешного исполнения пьесы на сцене.
Прочитав написанное здесь, иной читатель все же не поверит нам и потребует безоговорочного документального свидетельства о том, что именно актер Шекспир написал все приписанные ему пьесы. Такие свидетельства оставили современники Шекспира, в первую очередь те, кто был связан с театром. Свидетельства эти либо приведены в книге С. Шенбаума, либо кратко упоминаются в ней. Так как сам С. Шенбаум не сомневается в принадлежности пьес Шекспиру, то он рассматривает высказывания современников в несколько другом аспекте.
Признанием того, что Шекспир был Одновременно актером и драматургом, является отзыв писателя Роберта Грина. Умирая, он предостерегал собратьев по перу против актеров: 'Не верьте им [актерам]; есть выскочка - ворона средь них, украшенная нашим опереньем, кто 'с сердцем тигра в шкуре лицедея' считает, что способен помпезно изрекать свой белый стих, как лучшие из вас, и он - чистейший 'мастер на все руки' - в своем воображеньи полагает себя единственным потрясателем сцены в стране'.
Шекспир не назван здесь своим полным именем, но не трудно догадаться, что игра слов 'единственный потрясатель сцены' (shake-scene) направлена против того, кого звали Shakespeare (потрясающий копьем). Отзыв Грина является осуждающим, а не хвалебным. Из него ясно, что для Грина Шекспир-актер и Шекспир, пишущий пьесы, - одно и то же лицо.
Джон Марстон в 10-й сатире 'Бича злодеяний' (The Scourge of Villanie, 1598) осмеял светского хлыща, 'из чьих уст льются только чистые Джульетта и Ромео', иначе говоря, он пригоршнями изрекает цитаты из пьесы Шекспира. И он же завел записную книжку, чтобы вносить в нее все, что ему становится известно об актерах и пьесах {Chambers, E. К. William Shakespeare. A Study of Facts and Problems. Vol. II, p. 195-196.}.
Габриел Харви в своих личных записях такого же рода, сделанных между 1598 и 1601 гг., отмечает: 'Молодежи весьма нравятся 'Венера и Адонис' Шекспира, а те, кто более зрел умом, предпочитают его 'Лукрецию' и 'Гамлета, принца Датского' {Ibid., p. 197}.
Поэт Джон Уивер одну из своих 'Эпиграмм' посвящает Уильяму Шекспиру, озаглавив ее по-латыни: 'Ad Gulielmum Shakespeare'. 'Медоточивый Шекспир, когда я увидел твои создания, то готов был поклясться, что их породил сам Аполлон'. Он называет не только героев поэм - Адониса, Венеру, Лукрецию и Тарквиния, - но также Ромео и Ричарда (очевидно, Ричарда III) и призывает Шекспира при помощи своей музы создать новые образы {Ibid., p. 199.}.
Эпитет 'медоточивый' - honey-tongued - первым применил к Шекспиру Ф. Мерез в 1598 г., и он, как видим, быстро закрепился за ним.
Студенты Кембриджского университета, решив посмеяться над незадачливыми графоманами, поставили сатирические пьески-пародии наподобие наших 'капустников' - 'Паломничество на Парнас' и 'Возвращение с Парнаса' (1599-1601). В первой из них остряк Инджениозо предупреждает зрителей относительно дурака Галлио любящего говорить цитатами: 'Мы сейчас получим не что иное, как чистого Шекспира и лоскутки поэзия, подобранные в театрах' {Chambers Е. К. William Shakespeare, vol II, р. 200.}. Сам Галлио говорит: 'Пусть дураки восхищаются Спенсером и Чосером, я буду поклоняться сладостному г-ну Шекспиру и, чтобы почтить его, положу его 'Венеру и Адониса' под подушку, как я читал о ком-то (не могу вспомнить его имени, но я уверен, что это был какой-то король), кто спал, положив под изголовье кровати Гомера' {Ibid., p. 201.}. С. Шенбаум справедливо указывает, что в глазах кембриджских ученых вкус Галлио был не лучшим, ибо Чосера и Спенсера они ставили выше Шекспира.
Особенно важно одно место из 'Возвращения с Парнаса'. Здесь в числе действующих лиц оказываются актеры труппы Шекспира, комик Кемп и трагик Ричард Бербедж. Кембриджские педанты и здесь не жалуют народный театр. Они изображают Кемпа невеждой. Это явствует из его рассуждения: 'Редко кто из этих университетских умеют хорошо писать пьесы. Они слишком пропахли этим писателем Овидием и этим писателем Метаморфозием и больно много толкуют о Прозерпине и Юпитере...' {Ibid.} Это выпад против общедоступного народного театра в защиту драмы академической, следующей образцам римских классиков. А дальше мы слышим от Кемпа прямое противопоставление 'неуча' Шекспира 'образованным' писателям: 'А вот наш приятель Шекспир всех их кладет на лопатки. Да и Бена Джонсона в придачу' {Ibid.}. Сторонники академической драмы с горечью признают, что у зрителей большим успехом пользуются драматурги 'неученые', как Шекспир. Кембриджцев это возмущает, и они смеются над вкусами 'толпы'.
В этом отрывке особого внимания заслуживают слова актера Кемпа 'наш приятель Шекспир', 'our fellow Shakespeare'. Их можно перевести также - 'наш товарищ Шекспир', 'наш коллега'. Иначе говоря, в речи Кемпа Шекспир фигурирует одновременно как драматург и актер. Факт знаменательный.
Сохранилось предание, рассказанное Т. Фуллером, о словесных стычках между Шекспиром и Беном Джонсов ном. С. Щенбаум подвергает сомнению достоверность рассказа. Позволю себе не согласиться с автором книги. Есть стихотворение Фрэнсиса Бомонта, адресованное Бену Джонсону, в котором тот вспоминает о встречах литераторов в таверне 'Сирена'. Правда, Шекспир здесь прямо не назван по имени, но сами сборища писателей описаны весьма красочно. А в другом стихотворном послании Ф. Бомонта о Шекспире говорится впрямую. Бомонт пишет о своей любви к Бену Джонсону, стремясь вы разить ее безыскусственно. 'Даже если бы я обладал ученостью, - пишет Бомонт, - я отбросил бы ее, чтобы в моих строках не было никакой учености, как в лучших строках Шекспира, которые учителя будут приводить нашим потомкам в качестве примера, что иногда смертный может находить дорогу при туманном свете Природы' {Сhambers E. К. William Shakespeare, vol. II, р. 224.}. Бомонт говорит о Шекспире то же самое, что мы читаем в рассказе Т. Фуллера, а именно что Джонсон превосходил Шекспира 'объемом своей учености'. И сам Бен Джонсон в поэме, посвященной памяти Шекспира, заявил, что покойному недоставало учености: он 'немного знал латынь и еще меньше греческий'. Тем не менее Джонсон нашел возвышенные слова для оценки Шекспира как великого поэта: 'Душа века! Предмет восторгов, источник наслаждения, чудо нашей сцены' {Ibid., p. 208.}. Шекспир, по его словам, 'затмил нашего Лили, смелого Кида и мощный стих Марло'. Более того, поклонник античности Джонсон изрек, что Шекспир стоит 'выше сравнения с тем, что гордая Греция и надменный Рим оставили нам' {Ibid.}.
Хвалу Шекспиру воздали и другие современные ему поэты и драматурги. Ни у кого не было даже тени сомнения в том что он автор созданных им пьес, поэм и сонетов.
Особый интерес представляют те отзывы, которые указывают на личное знакомство написавшего их с Шекспиром. С. Шенбаум приводит в своей книге отзыв писателя Джона Девиса, который сострил, сказав, что игравший королей Шекспир сам был бы достойным собеседником монархов, и отметил, что в его личности было нечто царственное. Свою эпиграмму Девис озаглавил: 'Нашему Теренцию, г-ну Уильяму Шекспиру'. Здесь прямо говорится о Шекспире как актере и драматурге одновременно.
Смешны и нелепы сомнения в авторстве Шекспира. Ведь известно даже, как он писал. Об этом свидетельствуют его друзья-актеры, издавшие первое собрание пьес Шекспира, Хеминг и Кондел: 'Его мысль всегда поспевала за пером, и задуманное он выражал с такой легкостью, что мы не нашли в его рукописях никаких помарок'. Бен Джонсон тоже знал шекспировскую манеру письма, но относился к ней иначе, чем актеры. С. Шенбаум приводит его слова о том, что Шекспир 'писал с такой легкостью, что порой его необходимо было останавливать'.
Нужны ли еще какие-нибудь доказательства того, что Шекспир был автором своих произведений?
Книга С. Шенбаума погружает читателя в мир той повседневности, которая окружала Шекспира. Бытовые мелочи и детали не должны, однако, заслонять великого поэта и драматурга. Удовлетворив, насколько это возможно, любопытство в отношении обстоятельств жизни Шекспира, обратимся к его произведениям. Именно в них он предстает перед нами во весь свой гигантский рост как великий знаток человеческих душ, мыслитель, понимавший ход мировой истории, драматург, умело выражавший Противоречия и конфликты действительности, замечательный мастер поэзии, в совершенстве владевший словом. Именно этот Шекспир больше всего требует нашего внимания. Шекспир-художник неисчерпаемо богат открытиями о жизни и человеке.
А. Аникст
От автора
Посвящается Джеймсу Макменеуею
Эта книга является документальной биографией. Этим она отличается от большинства бесчисленных популярных книг о жизни Шекспира, где факты дополнены авторскими умозаключениями, гипотетическими реконструкциями или критическими толкованиями пьес и стихов. Особенно располагают к излишним биографическим вольностям 'Сонеты'. Эти биографии часто увлекательны, порой поучительны, но, на мой взгляд, чем больше таких жизнеописаний тем насущней необходимость в повествовании, в котором было бы сведено воедино и изложено в современном духе все, что нам действительно известно о Шекспире по документам. Число таких документов гораздо больше, чем обычно предполагают. Смысл некоторых из них является спорным, и полемика, кажущаяся нескончаемой, довольно часто порождала скорее больше жара, чем ясности. Указывают ли записи о браке на то, что брак был вынужденным? Означает ли упоминание в завещании о 'второй по качеству кровати' - запись сделана между строк нежное внимание или насмешку? За что упрекал Шекспира Роберт Грин на смертном одре? Я стремился рассматривать такого рода вопросы беспристрастно, анализируя такое обилие деталей, которых не встретишь в большинстве биографий Шекспира. Я не побоялся также углубиться во всякого рода подробности, например, когда на нескольких страницах говорил о дате рождения моего героя. Мне думается, что исследование такого рода деталей представляет интерес и само по себе, но еще важнее то, что они открывают нам повседневную жизнь былых времен, ибо повседневные события на жизненном пути Шекспира брак, рождение детей, доходы и расходы, судебные тяжбы, раздел имущества происходили в его жизни так же как в жизни тех простых смертных, среди которых он жил.
Избрав свою путеводную нить в этом хорошо исследованном лабиринте, я воздержался от соблазна выдвинуть новые теории. Я не могу назвать непостоянной в своих привязанностях любопытствующей публике никакой новой 'смуглой дамы'; лишь изредка я даю волю моему скептицизму относительно тех или иных ревностно выдвигаемых кандидатур. На страницах этой книги я стремился отобрать подлинные факты и обобщить их, а не предлагать новые гипотезы. Поскольку факты порой доступны лишь в специальных монографиях или в изданиях, предназначенных главным образом для ученых, я писал эту книгу, имея в виду прежде всего широкий круг читателей, которые хотели бы больше знать о жизни нашего величайшего поэта- драматурга; но я склонен думать, что и ученому не все представленные здесь данные покажутся чересчур знакомыми.
Я позволил себе расширить сферу рассмотрения настолько, чтобы включить в нее апокрифические истории и легенды, так или иначе возникающие вокруг имен великих людей сразу же после их смерти. Так, я посвятил несколько страниц эпизоду браконьерской охоты на оленей в Чарлкоте, состязанию в винопитии в Бидфорде, слухам о связи Шекспира с г-жой Давенант и другим любопытным эпизодам, входящим в состав преданий о Шекспире. Большая часть такого материала имеет развлекательный характер, но предания заслуживают внимания наряду с историческими данными и порою могут таить в себе слабые зачатки истины. Однако я старался не перегружать читателя еще и примечаниями. Сколько бы ни было на странице ссылок, в них все равно невозможно перечислить всех тех, кому я обязан полученными сведениями, а обязан я слишком многим. В том случае, когда на одну тему написано так много, попытка конкретно назвать всех, кому я обязан, скорее собьет читателя с толку, чем поможет. (Должен чистосердечно признаться, что в нескольких случаях я не смог вспомнить или установить тот или иной источник и оставил приведенную информацию без ссылки.) Но тех, перед кем я более всего в долгу, мне хочется упомянуть уже здесь. Как и у каждого серьезного биографа, моим важнейшим общим пособием было великолепное обобщающее исследование Эдмунда К. Чемберса 'Уильям Шекспир: исследования фактов и проблем' (1930). Значение труда Роланда Льюиса 'Шекспировская документация' (1940) не раз принижалось, однако эта работа является ценным пособием, если ею пользоваться с осмотрительностью. Если говорить о более специальных исследованиях, то чаще всего я обращался к книге Марка Экклза 'Шекспир Уорикшире' (1961), являющейся своего рода чудом еж, того обобщения. Вопросы, связанные со Стратфордом, любовью изучены Эдгаром Фриппом в нескольких трудах, представляющих собой серьезный вклад в шекспироведение, из которых наиболее полным является его последняя книга 'Шекспир. Человек и художник' (1938). Столь же ценны и четыре тома 'Протоколов и счетов городской корпорации Стратфорда-на-Эйвоне' (1921-1930), который Фрипп подготовил к печати вместе с Ричардом Сэвиджем. Из более ранних биографов Мэлон и Холиуэл-Филиппс остаются по-прежнему весьма полезными. Сведения об образовании, религии, театрах, а также о Стратфорде и Лондоне елизаветинских времен - в этих вопросах я не мог претендовать на специальную компетенцию - я с особой благодарностью черпал из надежных источников, например труда Т. У. Болдуина о тогдашних школах и книга Чемберса 'Елизаветинский театр' (1923) о театральных помещениях. Что касается трудов популярных биографов, то я назову в
