нашу конкурентоспособность, — никогда или с большим опозданием.
В нашей стране есть два основных донора фундаментальных научных результатов: Российская Академия наук и высшая школа. Посмотрим, как финансируются фундаментальные исследования в вузах, подведомственных Минобразованию РФ. Это тем более интересно, что именно высшая школа готовит новые молодые кадры для науки, которые призваны сменить сильно одряхлевший и в несколько раз сократившийся по численности корпус российских научных работников. Так вот, в 1999 г. в 317 вузах и примерно 60 подведомственных организациях была проведена 5241 научно-исследовательская работа. Значительная часть средств, отведенных на вузовскую науку, была потрачена на фундаментальные исследования. Восторг, да и только! Как высоко у нас ценят науку в высшей школе! Но не торопитесь радоваться. Из официального справочника следует, что средняя стоимость одной НИР составляла в 1999г. 34214р. (примерно месячная зарплата начинающего лаборанта в среднем американском университете). Самыми дорогостоящими оказались, естественно, оборонные исследования, а самыми дешевыми - исследования по социальным и гуманитарным наукам. Теперь представьте себе, что в средней НИР участвуют несколько работников, допустим, три-четыре. С накруткой налогов и прочих отчислений, затрат на коммунальные платежи, закупку препаратов, информации, эксплуатацию и приобретение приборов и другого оборудования зарплата исполнителей таких НИР в среднем едва ли превышает 500 р. в месяц. Много ли можно ожидать от таких исследователей, которые вынуждены до отказа затягивать ремень, обходиться без научных журналов или мотаться по другим организациям в поисках дополнительных заработков? Наука-то ведь тоже толкает на рынок, и здесь на энтузиазме не проживешь.
Потенциал. Не востребованный и уже не могучий
Ну а итоги этой научной деятельности говорят сами за себя. За год все вузы и научные организации Минобразования опубликовали 330 монографий, меньше чем по одной на 370 научно-образовательных организаций, около 9000 статей, т. е. чуть менее тридцати в среднем на организацию, получили за рубежом 27 патентов и продали за рубеж 2 лицензии. А ведь патенты и лицензии — самый важный показатель влияния интеллектуального потенциала страны на мировой научно-технологический прогресс. Если сравнивать с соответствующими показателями США, Англии, Германии, Японии и Франции, то наше присутствие на мировых рынках научной и научно-технологической продукции может исчисляться в лучшем случае сотыми долями процента. Разумеется, здесь указаны не все вузы страны. В Российской Академии наук с фундаментальными исследованиями дело обстоит несколько лучше, но не более того. Всем, и особенно нашим государственным лидерам, нужно ясно понять: для того чтобы наука стала выгодной обществу, она прежде всего должна стать выгодной ученым, привлекательной для молодых исследователей.
Еще важнее, что у нас отсутствуют государственные критерии выбора и оценки научных приоритетов и критических технологий, определяющих перспективы социально-экономического развития и благосостояния общества. Не подумайте, что этим не занимались или что я склонен к огульному охаиванию 10 приоритетов и 70 критических технологий, утвержденных правительством РФ в 1996 г. Создавались они с трудом, а принимались при полном отсутствии понимания сути дела. Такие приоритеты и технологии в той или иной форме определяют всю научную сферу и экономику лидирующих стран - доноров научных знаний и технологических решений. У нас при формировании подобных приоритетов исходили из великих принципов консерватизма и инерционности: во-первых, предлагать то, что опирается на полученные в прошлом “заделы”, т. е. на принцип опрокидывания прошлого в будущее; во-вторых, на изучение зарубежного опыта конца 80-х — начала 90-х годов, потому что изучать современные тенденции и прогнозировать развитие науки и технологии мы не умеем, науковедение у нас не в почете, науковеды почти все вымерли; в-третьих, стремились охватить все направления науки и технологии, как в добрые советские времена, но, поскольку нельзя объять необъятное, не сумели достичь наиболее важных для нас результатов; наконец, четвертый принцип опирался на великий миф о могучем, но невостребованном научно-интеллектуальном потенциале. Что он не востребован - правда, а что могучий, - к сожалению, нет.
А теперь посмотрим, как все выглядит на самом деле. Российская наука в отличие от европейской и американской всегда была государственной и служила двум целям: военному могуществу и поддержке системы госуправления. Быстро перестроиться на рыночный лад при отсутствии настоящего рынка в условиях экономического спада она, естественно, не могла. Брошенная на произвол судьбы и оставленная почти без всякой государственной поддержки (по рекомендациям, кстати, докторов и кандидатов наук, преобладавших в правительствах Гайдара, Черномырдина, Примакова, Кириенко и в избытке имеющихся в правительстве Путина), наука наша начала рушиться примерно в 10 раз быстрее, чем экономика. Вот подтверждение: в 1996 е утверждено 70 критических технологий, но при детальной проработке оказывается, что за ними скрываются 258 технологий, якобы жизненно необходимых России. В “действительности” же лишь 17 из них, по оценке бывшего министра науки В.Б.Булгака, на мировом уровне и лишь 2 опережают его (“Системы жизнеобеспечения и защиты человека в экстремальных условиях” и “Трубопроводный транспорт угольной суспензии”). Нечего и говорить, что этими технологиями, имеющими ограниченное или чисто локальное значение (не во всех же странах угольную суспензию гоняют по трубам), мировой рынок не завоюешь.
Три источника для 'третьего Рима'
Анатолий Ракитов для “Новых Известий”
№ 50 от 22 марта 2000 года
Будущее России: наука, технология, образование и суперкомпьютерная революция
Сегодня мы продолжаем разговор о проблемах развития фундаментальной науки России - главного условия нормального вхождения страны в постиндустриальное общество. Как уже говорилось, наука советская служила двум целям: военному могуществу и поддержке системы госуправления. А потому и не смогла быстро перестроиться и начала рушиться в 10 раз быстрее, чем экономика. В результате мы имеем лишь 17 критических технологий, соответствующих мировому уровню, и только две, этот уровень опережающих...
За “длинноногой Америкой” гоняться бессмысленно
Министерство науки подготовило сейчас новый список, насчитывающий семь основных приоритетных направлений развития науки и техники и 52 критические технологии федерального уровня. Список этот лучше и современнее своего предшественника, и акценты в нем расставлены поправильнее. Но пока он не утвержден правительством, стоит спросить, может ли Россия на средства своего нищенского бюджета поддержать все эти технологии и направления науки, которые по-прежнему составлены так, как будто Россия одна в состоянии проводить исследования по всему фронту науки и технологии. Абсурдность этого предположения не вызывает сомнения, и руководствоваться в составлении подобных перечней следовало бы не исходя из архаических представлений о державности, международном престиже и т. д., а из очень простых и трезвых понятий выгодности и реальности. Если 40% научного бюджета в 2000 г. будет выделено на фундаментальные исследования, то на все остальное остается так мало, что и по семнадцати направлениям мы вряд ли удержимся на уровне международных разработок и исследований.
Нам, конечно, не следует подражать Соединенным Штатам или гнаться за ними, потому что масштабы государственного финансирования науки и мощь научного потенциала несоизмеримы и различия “в разах” измеряются цифрами с двумя и тремя нулями. Соперничать со Штатами - значит уподобляться Людоедке Эллочке, соперничающей с дочерью Вандербильда. У нас свои проблемы, и мы должны решать прежде всего их, а не играть в мировую научную державу. Но кое над чем стоит задуматься. В последние 10—15 лет в мире активизировалась перестройка дисциплинарной структуры науки: снижается доля технических знаний и возрастает доля наук о жизни — биологии, генетики, всех отраслей медицины, а также биохимии, биофизики. Наиболее важным становится расширение комплекса медицинских дисциплин. В США совокупные затраты на научные исследования в области здравоохранения достигают 35 млрд. долл., или 20% всех НИОКР США. Более половины этой суммы вкладывают промышленные компании и бесприбыльные организации. В целевой структуре государственного научного бюджета на здравоохранение приходится 18%, и оно уступает только обороне, но существенно опережает такие статьи, как космос и энергетика. В области фундаментальных исследований здравоохранение давно опережает все остальные бюджетные статьи, причем эти расходы более чем в три раза превосходят исследования космоса, и это соотношение довольно стабильно. Отрыв медицины от обороны в фундаментальной области уже более чем шестикратный и имеет тенденцию к росту. Комплекс наук, связанных со здравоохранением, — клиническая медицина, биомедицина и биология - представляет сейчас более половины мирового научного знания, если использовать такой показатель, как доля указанных дисциплин в мировой научной периодике. В этих изданиях публикуются преимущественно результаты фундаментальных исследований, реализация которых произойдет в основном в начале XXI в.
Ясно, что России, затраты которой на науку и критические технологии в сотни раз меньше, чем в США, стоило бы поучиться не размазывать денежки в интересах групп давления и лоббирующих научных генералов по всему фронту мыслимых и немыслимых научных направлений и технологических разработок, а сконцентрировать усилия там, где это действительно выгодно и может быть реализовано в обозримые сроки. Но самое интересное заключается в том, что в новом списке основных направлений науки и критических технологий отсутствует даже намек на государственную поддержку и на разработку новых социально-экономических и гуманитарных знаний. А ведь именно просчеты в сфере управления, социально- экономического прогнозирования, социальной психологии, непонимание механизмов формирования постиндустриального общества и ошеломляющее невнимание к человеческому фактору были главной причиной всех наших неудач. Замечу, что в системе национальных приоритетов таких стран, как США, Англия, Япония, Австралия и Германия, социальные знания занимают не просто достойное, а ведущее место. Это видно из структуры подготовки профессионалов высшего уровня. В университетах Западной Европы, по данным на 1994 год, готовили: математиков — 3%, физиков - 9%, инженеров - 13%, социальных специалистов - 26% и т. д. Стоит задуматься, почему у нас по-прежнему больше половины всех факультетов выпускают неважнецки подготовленных инженеров, не находящих себе профессионального применения, а социальных специалистов считают образовательным товаром второго сорта. Заметьте, настоящие инженеры, т.е. люди, способные к созданию принципиально новых технологий и наукоемких продуктов, чрезвычайно важны и нужны любому развитому и развивающемуся обществу. Но для этого их научная подготовка должна быть во много раз выше, а главное - они должны уметь творчески проектировать и создавать новое и еще важнее - внедрять это новое быстро, с пониманием экономических и социальных последствий. А этому как раз у нас либо не учат, либо учат плохо. И реальность подтверждает печальную правоту моего вывода.
Кадры и суперкомпьютеры решают все
А теперь о самом главном. Наука в конце XX и начале XXI в. отличается и будет еще больше отличаться от науки середины XX, а тем более XIX в. Важнейшая причина этого - перманентная революция в области информационных технологий и телекоммуникаций. Мы в свое время недооценили значение компьютеров для науки, усмотрев лишь их оборонное значение. В 70-е годы мы прозевали революцию персональных компьютеров (ПК). Сейчас собираемся прозевать суперкомпьютерную (СК)-революцию. Поданным на ноябрь 1999 г., была зарегистрирована 651 СК система. Мощность современных СК приближается к 4 трлн. (4 терафлоп) операций в секунду. В ближайшие годы она может достигнуть нескольких сот терафлоп. У нас в СК-центре РАН и Миннауки установлен один СК мощностью в 1,3 терафлоп. Нужно ли говорить, что это меньше, чем капля в море? Современные информационные технологии и особенно СК позволяют накапливать и обрабатывать немыслимо большие массивы знаний. Используя СК, современные ученые могут получать трехмерные и четырехмерные визуальные изображения сложнейших химических реакций, структур гигантских молекул, работу генов, управляющих живыми организмами, моделировать, причем в режиме реального времени, работу всех финансовых и товарных бирж мира, делать точные прогнозы погоды, осуществлять глобальный экологический мониторинг, сложнейшие измерения, обрабатывать гигантские массивы информации, управлять автоматизированными производствами. Несколько тысяч биологических лабораторий, подсоединенных к СК в одном из калифорнийских университетов, одновременно решают сотни задач, от которых зависят создание новых лекарств, защита растений и животных, клонирование новых организмов, создание трансгенных растений и т.д. СК позволяют “проигрывать” процессы, связанные с термоядерным синтезом, моделировать полет ракет, колоссально удешевляя дорогостоящие научные исследования и пробег от идеи до коммерческого результата. Недавно четыре химика, работающие в одной американской фирме, за несколько месяцев синтезировали с помощью компьютерной технологии девять тысяч молекул различных лекарственных веществ, предназначенных для лечения глаукомы. Стоимость синтеза каждой 'штуки' была около 15 долларов. В другой фирме примерно за такое же время 14 химиков, пользуясь более традиционными методами, синтезировали около трех с половиной тысяч молекул, при этом синтез каждой обошелся в сотни раз дороже. На этом примере отлично видно, как современные технологии связывают в одно целое науку, компьютеры и экономику. Там, где такой органической связи нет, наука обречена на вымирание.
