перегоняющих свое время. Гений живет по каким-то особым законам. Не будем подходить к нему с обычными человеческими мерками. Давайте подумаем о себе, о своих проблемах. Так вот, я перечислил только три «эго», а их гораздо больше. Да! И человеческие отношения и законы сложнейшего коллектива, каким является любой театр.
Все эти и десятки других обстоятельств, которые нельзя предупредить, и не позволяют говорить с полной уверенностью о будущем актере. Особенно на приемных экзаменах, где каждый стоящий перед комиссией человек — загадка. И человеческая и творческая. Тем более сложная, что это стоит человек, который пришел сюда с мечтой, надеждой, может быть, и с глубоко спрятанным талантом, который надо разглядеть, не испугать, дать ему возможность раскрыться.
Вот так и я стоял в тот вечер перед уставшими экзаменаторами, стоял с бьющимся сердцем, с пересохшим горлом и с последней надеждой.
Почему уж, мне не понять, но на этот раз судьба мне улыбнулась широко и ласково. Меня зачислили студентом Театрального училища имени Б. В. Щукина при Государственном театре имени Евг. Вахтангова. Слава Карпань тоже был принят. В тот вечер вернулся я в свой угол в Сокольники и пролежал всю ночь на ребристом диване, думая о предстоящих занятиях, о долгой четырехлетней учебе, о том, как я буду старательно учиться, и, что греха таить, победительно вспоминал своих омских товарищей, представляя себе, как они удивятся, узнав, что я поступил в московский театральный вуз. Впереди было все ясно, понятно, интересно, увлекательно, заманчиво и доступно.
Я, боясь скрипеть пружинами, ворочался с боку на бок и не мог заснуть, воспаленный мечтами и жаждой поскорей начать работать. Что там впереди ждет? Что?..
И, наконец, наступило 1 сентября. Я пришел в училище и увидел в сборе весь наш курс. Он был многолюдный, ребят в нем было значительно больше, чем девушек. Этим первым мирным большим курсом как бы стремились уравновесить ту диспропорцию военного времени, когда ребят училось очень мало. Курсы тогда были преимущественно женскими. И вот набрали курс — сорок с лишним студентов.
Естественно, одному руководителю с таким числом не управиться, и было решено нас разбить на две группы. Одной группой стала руководить Елизавета Георгиевна Алексеева, а другой — Леонид Моисеевич Шихматов и Вера Константиновна Львова. Я попал в группу к Шихматову и Львовой. И началась учеба в Москве. Началась новая страница моей жизни.
Сейчас, оглядываясь назад, я вижу свои ошибки, свои промахи, свое непонимание. Многое я теперь вижу. И вижу, что это было так недавно и так давно. Время… Оно не подчиняется нам. Оно летит день за днем, неделя за неделей, год за годом. И чем ты становишься старше, тем быстрее этот поезд мчится. Иногда голова кружится от его скорости.
Вот начинается год… Он весь еще впереди, длинный, долгий! Но ты не успеваешь оглянуться, как пора встречать новый год. Где-то я прочел, что если перемножить 364 дня на средний возраст человека — на 70 лет, то получается что-то около 25,5 тысячи дней. Много это? Или мало? Надо учесть, что каждые сутки мы спим шесть-восемь часов. Забудем прекрасное детство, когда мы мир познавали, играя, и взглянем этим тысячам дней жизни в глаза, чем наполнить каждый день, как его прожить?
И нужно не забывать, что, прожитый впустую, в безделье, в никчемности, день никогда больше не повторится, не вернется, и взамен его другого дня никто не отдаст. Арифметика точна и бесстрастна. Но жизнь-то человеческая не бесстрастна и чаще, гораздо чаще не точна. И нет человека, который бы не ошибался, не шел неверным путем, не возвращался на правильный путь, не начинал все сначала.
Это понимаешь, становясь старше, становясь если не умнее, то осмотрительнее. Но начинаешь понимать и то, как много дней, по юности, было пустых и, значит, напрасно прожитых. Все чаще задумываешься над тем, чем заполнить оставшиеся тебе тысячи дней. Как сделать так, чтобы и они не были прожиты напрасно. Нет, наверное, рецептов, подходящих для всех. И не может быть. Люди слишком различны.
Но, ища смысл жизни, путаясь во всяких «проклятых» вопросах, теряя надежду понять этот сложный мир, я однажды прочел поразившие меня слова. Написал их мудрец, который всю жизнь посвятил поискам правды в искусстве и в жизни, — Константин Сергеевич Станиславский. В записке к актрисе Художественного театра Тихомировой он писал:
«Долго жил. Много видел. Был богат. Потом обеднел. Видел свет. Имел хорошую семью, детей. Жизнь раскидала всех по миру. Искал славы. Нашел. Видел почести. Был молод. Состарился. Скоро надо умирать. Теперь спросите меня: в чем счастье на земле? В познании. В искусстве и в работе в постигновении его. Познавая искусство в себе, познаешь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу — талант! Выше этого счастья нет».
Наверное, нет. Но считать и подсчитывать ты начинаешь позднее, а в начале пути ты безмерно богат, тебя все впереди. И я, начиная учиться в Москве, не думал и не гадал, а хотел только все узнать, все понять, все постичь, насколько хватало моих сил и разумения.
С первых же дней стало очевидно, что моя учеба в Омске мне будет мешать, и не потому, что там плохо учили. Нет! А потому, что я ничего еще толком не приобрел, но уже потерял простодушие и свежесть восприятия. А на первых порах от нас требовали только одного — веры в предлагаемые обстоятельства, где мы должны были действовать от своего «я». Этюды простые, жизненные, психологически нетрудные, и ты, Ульянов, Иванов, Петров, действуешь, живешь в этих обстоятельствах, ничего не плюсуя, ничего не выдумывая. Вот именно ты, а не кто-то другой! А я начал что-то играть, изображать. (Я ведь уже играл на сцене! У меня же опыт!) И этот тощий, половинчатый опыт держал меня как путы.
А Леонид Моисеевич и особенно Вера Константиновна были придирчивы и не давали нам спуску из- за наших наигрышей, наших плюсов. Каждый день, стараясь освободиться, расковаться, памятуя, что мышечная и внутренняя свобода — первая заповедь актера, я делал один этюд за другим, все более и более зажимаясь и потея.
А тут еще обнаружил у себя сибирский говорок, который мне необходимо было исправить. Сейчас кажется это далеким и неважным. А может быть, и нет. Конечно, по сравнению с проблемами, которые возникают, когда работаешь, скажем, над Антонием Шекспира или Митенькой Карамазовым, это кажется малым, не таким уж существенным. Но ведь все начинается с малого. И спортсмен, и актер начинают с малого. И, не овладев первым, пусть незаметным навыком, не прыгнет спортсмен и не сыграет актер. От накопления этих навыков рождается или не рождается впоследствии художник.
К сожалению, все чаще стали появляться молодые актеры, которые искренне верят, что, как только они доберутся до большой роли, то развернутся во весь размах своего таланта и своих не известных никому, доселе скрытых сил. И либо начинают надрываться, либо с великим для себя удивлением не могут поднять эту тяжесть.
— Да чепуха же это, ей-ей! Вот сейчас! Еще раз!
А колени дрожат. А руки дрожат. И пот градом, но удивления и восхищения, на которые так рассчитывали эти непризнанные Мочаловы, они не видят. И часто опускаются у них руки, мрачно смотрят они на мир, разуверяются в своих силах. А может быть, зря? Может быть, при настойчивой работе и накоплении жизненных наблюдений, опыта жизненного, опыта актерского, с приобретением мастерства и с познанием секретов профессии и удастся поднять эту роль? Да, может быть, так высоко поднять, как еще никому не удавалось! Но нужно время. В век телевидения и кино, бывает, увидишь чудо. Но это случается чаще всего, так сказать, единовременно. Блеснет как метеор и исчезнет.
Сейчас экраны кино и телевидения похожи на августовское небо: вспыхивают одна задругой звездочки, прочерчивают за один миг небосклон и пропадают в черном бездонном небе. А вот еще одна, а вон еще. Хорошо это? Прекрасно. Прекрасно, что есть широкие, во многом еще нехоженые дороги, особенно телевидение. Беда только, что в этом деле много спешливости, зудливого нетерпения, толчеи, и главная беда — манит такая близкая и такая доступная, такая, как кажется, легко достижимая победа.
И вот в этой часто действительно легкой доступности, возможности, враз перепрыгнув все ступеньки, взлететь на вершину и кроется опасность снижения критериев. Оказывается, и не надо годами идти к мастерству, опыту человеческой глубине! Вот вам молодой, только что закончивший институт актер, и уже такой успех, такая популярность, такая замечательная работа. Слов нет, могут быть, вернее, должны быть, взлеты совсем молодых художников. Это естественно. Это движение вперед. Это рождаются новые силы, которые по-своему видят мир, по-своему понимают его, по-своему хотят отразить его. Но действуют
