острие иглы, свободного от ползучих гадов. Небесная сфера начала вращаться, и Солнце и Луна пришли в движение, и земля была поражена оглушающими громами гигантских демонов и их битвой со звездами.
(11) И Дух Разрушия помыслил: „Из всех созданий Хормазда уцелел лишь один Гайомард“. И он напустил на Гайомарда Астовидата (Демона Смерти) и тысячу смертоносных демонов, и все же до установленного Времени они не находили никаких средств, чтобы убить его; ибо сказано, что в начале творения, когда Ахриман пошел в наступление, Время продлило жизнь и царствие Гайомарда на тридцать лет, [оно изрекло], так что Гайомард жил еще тридцать лет после того, как было совершенно нападение. И Гайомард сказал: „Теперь, когда Враг пришел, люди возникнут из моего семени, и наилучшее для них — совершать добрые дела“.
(12) Затем Ахриман набросился на огонь, и он смешал его с тьмой и дымом; и Семь Планет вместе со многими демонами и (их) приверженцами смешались с небесной сферой для битвы с созвездиями. И он осквернил все творенье, словно как дым, встающий от огня, горящего повсюду. И (те демоны) осквернили место вышних богов и вступили в борьбу с ними.
(13) Девяносто дней и ночей небесные боги вели битву в материальном мире с Духом Разрушения и демонами, пока те не были разгромлены и сброшены в Ад. И небо было сделано крепостью, чтобы они не могли смешаться с ним. Ад находится в середине земли, в том самом месте, где Дух Разрушения просверлил дыру и ринулся внутрь. Так что во всех вещах в этом мире можно видеть двойственность, вражду и борьбу, взлет и падение, и смешение повсюду».
Итак, Ахриман преуспел в загрязнении и осквернении материального творения. И хотя сам он был вышвырнут в Ад, это был час его величайшего триумфа. Однако, он не учел путеводный замысел Хормазда, так как, расколов небо, тем самым дал поймать себя в ловушку, из которой он не может вырваться; и чем больше он прикладывает усилий, тем безнадежнее запутывается. Его затруднительное положение описано в «Сиканд Гуманик Вазаре» (другой из наших среднеперсидских книг), где Дьявол сравнивается с вредоносным зверем, нечаянно попавшим в ловушку, расставленную для него мудрым садовником, Хормаздом.
«(63) Хормазд подобен хозяину сада или мудрому садовнику, чей сад вознамерились извести вредоносные и пагубные звери и птицы, учиняя порчу плодам и деревьям. (64) И мудрый садовник, чтоб уберечься от хлопот и избавить свой сад от этих зловредных тварей, изобретает средства, чтоб изловить их, (65) вроде западней, капканов и силков для птиц, (66) так что, когда тварь видит ловушку и стремится избежать ее, тут она и залавливается по незнанию устройства западни или силка. (67-8) Очевидно также, что если зверь попадет в ловушку, то он пойман не от совершенства самой ловушки, но по причине превосходства ее изобретателя. (69) (Ибо) человек, который является хозяином сада и изобретателем ловушки, знает точно, в своей мудрости, как велика сила зверя и как долго он может продержаться. (70) Сила и мощь, заключенные в теле зверя, сводятся на нет его собственной борьбой, и они расходуются в той мере, в какой он пытается затоптать западню, и разорвать силки, и уничтожить их. (71) Поскольку его силы (для этого) недостаточно, мощь его сопротивления слабеет, и он устраняется из действия. Тогда мудрый садовник, приводя в исполнение свой замысел и зная собственные нужды, вытаскивает его из ловушки; и (хотя) его звериная сущность остается, он лишается возможности применять свои способности к делу. (72) А силки и западни неповрежденными садовник возвращает в свой амбар, где он снаряжает их заново.
(73) Итак, Создатель Хормазд, Спаситель своих созданий и Распорядитель творенья, Бог, который устраняет Принцип Зла от дел, подобен садовнику, который защищает свой сад от того, что вредит ему. (74) А этот зловредный зверь, губитель сада, это проклятый Ахриман, который нападает и разрушает творенье. (75) Большая ловушка — это небо, куда добрые существа приходят, подобно гостям, и которым пленен Дух Разрушения и его отродья. (77) А силки и западни, которые препятствуют зловредному зверю в достижении его стремлений — (78) это время, установленное для битвы с Ахриманом, с его силами и оружием, известное как Время Долгого Господства; (79) последнее через борьбу со зверем в этой западне и ловушке разрушает его мощь. (80) Лишь (сам) Создатель мира может снова привести свои создания ко спасению от вечной вражды и может возобновить их великое продвижение, подлинно, как мудрый хозяин сада заново снаряжает свои силки и ловушки».
ГЛАВА IV НЕОБХОДИМОСТЬ ДУАЛИЗМА
Кратким триумфом Ахримана после его покушения на материальное творение Хормазда завершена первая стадия космической битвы между двумя первичными Духами, и это кажется подходящим моментом, чтобы на время остановиться и рассмотреть философские основы, на которых покоится зороастрийский дуализм.
Главным философским зороастрийским текстом, который дошел до нас, является Денкарт, объемистый свод теологических, мифологических и экзегетических материалов, датируемых IX в. от Р.Х. Текст этого труда, однако, так труден и испорчен, что вряд ли может быть использован для того, чтобы воспроизвести сколько-нибудь значительный отрывок из него в книге, предназначенной, в первую очередь, для неспециалистов. Поэтому мы снова вернемся к «Сиканд Гуманик Вазару», текст которого гораздо лучше сохранился и который четко и ясно излагает аргументы в пользу дуалистического решения космической загадки.
Автор по имени Мардан-Фаррукх, живший много позже завоевания Персии мусульманами, в то время, когда зороастрийское вероисповедание влекло за собой политическое бесправие, был зороастрийцем не столько потому, что это была религия его иранских предков, как вследствие своего убеждения, что эта религия истинна. В десятой главе «Сиканда» он говорит: «Итак, как я уже упоминал, я всегда искренне стремился к познанию Бога и был любознателен в поисках его религии и его воли. Пребывая в таком духе вопрошения, я странствовал в иные страны, и даже в Индию, и часто посещал многие секты; ибо я избрал мою религию не просто потому, что унаследовал ее, но я хотел только такой религии, которая наиболее твердо стояла бы на разуме и очевидности и которая была бы наиболее приемлема (на этих основаниях). Итак, я посещал множество различных сект до поры, пока по милости Бога и могуществом, и славой, и силой Доброй Религии я не вырвался из бездны тьмы и сомнений, которые с трудом рассеялись. Силой этого религиозного знания… я был, наконец, спасен от многих сомнений и от софистики, заблуждений и зол этих сект и особенно от величайшего и самого чудовищного из обманщиков, наихудшего из лжеучителей, „умственно отравленного“, Мани».
Мардан-Фаррукх, стало быть, был зороастрийцем по убеждению и утвердился в этой религии, поскольку ему казалось, что она. предлагает единственно приемлемое объяснение для этих вечных религиозных загадок, сотворения (мира) и несомненного существования зла. С седьмой по десятую главы своего «Сиканда» он выстраивает свои аргументы в пользу дуалистического решения.
По-видимому, не случайно он избрал религию Мани для своего особого осуждения, хотя, на первый взгляд, это может показаться странным. Ведь манихейство столь же бескомпромиссно дуалистично, как и зороастризм, но с какой разницей! Манихейство приравнивает зло к материи, добро — к духу, и потому оно особенно пригодно, как доктринальная основа, для всех форм аскетизма и многих форм мистицизма. Оно глубоко повлияло на исламских мистиков, а через св. Августина оставило след и в самом христианстве. Его основная доктрина, что этот мир был сотворен из субстанции Сатаны, была глубоко отвратительна зороастрийцам, позиция которых к вещам этого мира по сути такова, что Вильям Джеймс назвал ее «здравомыслящей». Зороастризм и манихейство, как типы религии, стоят на противоположных полюсах, оба они представляют своего рода крайности. Зороастризм видит все материальное творенье как изначально благое в самом себе; а если существует испорченность, то это последствие того, что было (затем) внесено Ахриманом. Мир духа видится как образец для этого мира, но существенно не отличается от него; а будущая жизнь — это подлинно земной рай, в котором нет ни смерти, ни старости, ни болезней — ничего такого, что делает жизнь на земле трудной и утомительной. Все эти бедствия будут, в конце концов, уничтожены в последние дни, когда Ахриман либо исчезнет, либо полностью потеряет свою силу. Для зороастрийца тело имеет свое собственное, присущее ему достоинство, правда, качественно более низкое по сравнению с достоинством души, но не меньшее. Манихейский взгляд, что тело составлено из субстанции зла, что это тюрьма и туша, представляется зороастрийцу противоестественным, извращенным и богохульственным. Дело в том, что зороастриец смотрит на человека не как на бессмертную душу, заключенную в смертное и служащее дьяволу тело, но как на гармоничное целое, единство которого временно прерывается смертью, но полностью восстанавливается и прославляется в последнем Воскрешении. Он питает глубокое отвращение к любой форме аскетизма и, судя по историческим свидетельствам, никогда не был склонен к развитию той или иной формы мистицизма. Для него нет дуализма материи и духа; единственный дуализм, который существует, — это дуализм добра и зла, т. е. нечто совершенно иное. Его ненависть к манихеям инстинктивна и глубока и, учитывая догмы обеих сторон, безусловно, резонна.
Его противостояние исламу и христианству имеет под собой иную почву они не апеллируют к разуму. Ибо он не только чувствует себя в этом мире вполне как дома, но он также не любит мистерий и мистификаций. Более того, не случайно он сам называет свою религию «Доброй Религией», так как единственная догма, на которой он твердо стоит, это — Бог добр. С точки зрения зороастрийца мусульманский Бог не только не добр, но и не претендует на это, тогда как христианский Бог объявляет себя Благим, но, очевидно, таковым не является. Раз вы признали реальность зла, то Бог ответственен за него, если только Зло не вечный принцип, сосуществующий с Богом и непримиримо противоречащий Ему. Зло не есть недостаток чего- либо, как толкуют его христиане, но реальная сущность, и потому не нуждается в оправдании. В то же время оно не есть мир и даже не от мира, как считают манихеи; это скорее в чистом виде дух отрицания жизни и нескрываемой враждебности; это ложное направление ума, тупость, слепое самоутверждение, заблуждение. К тому же он, этот дух, не несет единства ни в Космосе, ни в вечности. Возникает вопрос: как это может быть, чтобы зло было фактом, а не проблемой? Зороастрийцы утверждают, что они рационально смотрят на этот факт, и это потому, что они последовательно делали так, чтобы не выжить в качестве мировой религии, поскольку религии основаны на определенных фундаментальных предположениях, которые не допускают логических доказательств, и одним из них является единство творческого первоистока/первопринципа. Это зороастризм решительно отрицает.
Если же принять фундаментальную двойственность в самой Первопричине Бытия, то классическая проблема религии исчезает. Зло существует извечно, по природе оно агрессивно, и потому принцип добра, который есть всеведенье, должен защищать себя против него. Не остается также никакой тайны в сотворении(мира).
Давид сказал: «О царь, поскольку ты не имеешь никакой нужды в нас, скажи тогда, какая мудрость заключалась в творении двух миров?»
Бог ответил ему: «О смертный, Я был скрытым сокровищем; Я желал, чтобы сокровище любящей доброты и щедрости было открыто».
Так говорит исламский мистик Джалал-аль-Дин Руми. Для зороастрийца это чистейшее пустословие. Богу необходим его мир, так же как миру необходим Бог, по той причине, что сотворенный им мир — это его оборона против Ахримана. Монотеизм не в состоянии «объяснить» сотворение. Не существует прямого ответа на эту загадку, почему совершенная и самодостаточная Первосущность создает столь несовершенный мир, где ее создания то и дело страдают от мук. С другой стороны, «сотворение» может быть «объяснено», как суровая необходимость, если Бог должен защищаться против безжалостного врага, который сосуществует с ним. Зороастрийцы не считают, что Бог сработал свой мир неумело или небрежно, и он не «раскаивается» в этом по привычке Иеговы; он изобрел его, как западню, чтоб изловить своего врага, и как механизм, в котором тот будет, в конце концов, истреблен. Он предвидит, что Ахриман временно испортит все его творенье, включая Человека, его лучшее произведение; и предвидя это, и потому что он добр, он не посылает Человека на передовую линию, пока не получает его согласия. Человек — это орудие его победы, и благодаря сотрудничеству Человека с Богом Враг будет окончательно и полностью разгромлен. Даже теперь, страдая от рук Ахримана, Человек, по крайней мере, находит утешение, зная, что его муки не от Первосущности, которая является его создателем. Зороастрийцам не известны затруднения многострадального Иова.
Бог есть благо — такова первейшая зороастрийская догма, и Мардан-Фаррукх возвращается к ней снова и снова. В переведенной здесь главе его книги он развивает три основные идеи. Во-первых, существование добра и зла эмпирически проверяемо, и эта дихотомия прослеживается до первопричин. Во-вторых, поскольку Бог, по определению, разумное и всеведущее существо, то его творенье должно иметь разумную мотивацию. В-третьих, поскольку признано, что Бог есть благо, то отсюда с необходимостью следует, что от Него не может происходить зло, даже косвенным образом.
Аргументируя, Фаррукх утверждает, что добро и зло суть полярно противоположные реальности, которые противостоят друг другу именно как свет и тьма, благоухание и смрад, здоровье и болезнь и т. п. Т. е. они различны и антагонистичны по своим сущностям, а не просто несхожи по своим функциям, как, например, противополагаются существа мужского и женского пола. Это вытекает из того факта, что они не могут сосуществовать и действуют взаимно разрушительно. Приводя дальнейшие доводы, Мардан-Фаррукх показывает, что поскольку добро и зло в материальном мире представлено наглядными свидетельствами и поскольку последний происходит от духовного или невидимого прототипа, то отсюда следует, что дихотомия существует также и в том, невидимом мире, дихотомия, которая неизбежно приводит к двум первопричинам, взаимно антагонистичным и несовместимым.
Итак, приняв, что существуют два независимых первопринципа, один из которых по своей природе агрессивен, а другой — миротворен и мудр, следует признать далее, что принцип мудрости сделает все, что в его силах, чтобы отразить нападение, которое не заставит себя ждать. Бог, к тому же, всеблаг, поэтому невозможно добавить к нему еще какое-нибудь благо,
