— За такое преступление полагается пожизненное заключение. К тому же обвиняемый не раскаялся, что тоже говорит против него. Но я постараюсь, поскольку обещал тебе, чтобы государственный обвинитель просил не больше десяти лет колонии строго режима.
— Десять? — обалдела Алка. — Ты чего, папахен, охуел? Тогда я, как декабристка, за ним поеду!
— Куда? — оторопел Корнилов. — В колонию? Алла… Подумай, кто он и кто ты…
— Чего думать, — ухмыльнулась Алка и одним глотком допила пиво. — Я и так знаю. Мы — любовники!
— Алла, — застонал отец. — Доченька…
— Это еще не все, папахен, — злорадно возвестила девчонка. — У меня от Ванечки ребеночек будет. Такой ма-аленький скинхедик. Лысенький. Хорошенький!
— Что? — дернулся как подстреленный Корнилов. — Ребенок? Шлюха! — Он резко поднялся из-за стола и вмазал Алке пощечину.
— Ай! — крикнула та на весь зал. — Придурок! Козел! Да пошел ты! — И выскользнула из-за стола.
— Глянь, братва, — отклеился от барной стойки один из бритоголовых. — Только что чурек, вот тот, седой в очках, нашей девчонке по роже съездил!
— Чего? — заорал второй. — Нашей девчонке? А ну, пошел отсюда, тварь черножопая!
Два хорошо выпивших молодчика резко дернули Алексея Владимировича с двух сторон за руки вверх, вытаскивая из-за столешницы. Третий, воткнувшись в группу со спины, саданул прокурора мощным кулаком по шее.
— Не здесь! — прикрикнул бармен.
— Не учи ученых, — ответствовал четвертый, споро расчищая проход от любопытствующих зевак.
Из угла за стойкой Алка видела, как отца поволокли по лестнице, как вся группа скрылась за поворотом.
— Дайте ему как следует, — сквозь зубы пробормотала она, потирая горящую от тяжелой отцовской руки щеку. И прикрикнула на бармена: — Пива налей! И лед принеси, видишь, лицо горит.
Стырову уже сто лет никто не звонил ночью. Разве что по ошибке. Он и телефон не вынимал из кармана пиджака: незачем. Оттого какие-то дальние тревожащие звуки сначала просто сверлили сон, как комар — ночь, потом мерзкое насекомое все же куснуло за самый мозг, и вместе с зудом пришло понимание: в пять утра просто так никто беспокоить не станет, видимо, что-то стряслось.
Николай Николаевич выудил из кармана плюющуюся тревогой трубку и поразился еще больше — Трефилов.
— Товарищ полковник, ЧП, — без всяких там здрасьте-извините выпалил капитан. — Корнилов в реанимации.
Стыров на секунду даже остолбенел от неожиданности и злости:
— Я тебе что, хирург? Или патологоанатом?
— Избили его. Ногами. И ножом добавили.
— Очень показательно, — ухмыльнулся Стыров. — Главного борца с преступностью…
— Его наши избили, — перебил капитан. — Бойцы Добрыни.
— Твою мать! — выругался Стыров. — Откуда известно? Их взяли?
— Нет, конечно. А известно от них же. Правда, они и не догадываются, кого поимели. Пили пиво в «Грибоедове», отмечали акцию: какого-то таджика в мусорный бак засунули и крышку закрыли. Как раз собирались пойти глянуть, задохнулся или нет. А тут — Корнилов. С какой-то девкой. Как он в таком месте-то оказался?
— С девкой?
— Ну. По виду — типичная проститутка.
— Чудны дела Твои, Господи! Прокурор города в гадюшнике со шлюхой… Ну и?
— Он девку ударил, о цене, наверное, не договорились, ребята его и отметелили.
— С каких пор твои орлы проституток защищают? Переквалифицировались, что ли?
— Говорят, он черный, как головешка, еще и в очках темных был, они решили, что чурка. А девчонка — беленькая, наша.
— Девчонку нашли?
— Нет. Сбежала. Но бойцы ее внешне хорошо знают, говорят, из сочувствующих.
— А прокурор как?
— Плохо. Они сначала его отпинали как положено, а он вроде стал орать, что уничтожит коричневую заразу и всех скинхедов пересажает пожизненно, вспомнил про Баязитова.
— То есть понял, с кем дело имеет?
— Там трудно не понять, пацаны конкретные.
— Слушай, — мозг Стырова наконец окончательно проснулся и заработал в полную силу, — так это нам на руку! Он теперь из кожи вылезет, но такое обвинение обеспечит, что страна вздрогнет! Это же то, чего мы хотели! Так?
— Так-то оно так, — согласился Трефилов, — если выживет.
— Что, так плох?
— Не то слово. Потеря крови критическая. Его нашли случайно, в три ночи, сколько он часов в подворотне пролежал, неизвестно. Без сознания, пульс не прощупывался. Сначала ментов вызвали, а те уже «скорую». Эскулапы глянули — труп. И — в морг. Тут менты наконец удосужились документы разглядеть. Всполошились. Короче, разбудили дежурного врача, чтоб осмотрел. Тот и обнаружил, что сонная артерия вроде еще пульсирует. Срочно в реанимацию. В общем, фильм ужасов.
— Ну, раз в реанимации — вытащат. Следи за процессом.
— Потому и звоню. Ему необходимо срочное переливание, а крови нужной нет.
— Как это — нет крови? — оторопел Стыров. — Пусть в других больницах поищут. Со станцией переливания свяжутся. Он нам живой нужен, слышишь? Слишком много узелков на нем сходится.
— Да ищут уже. Всех на ноги поставили. У него группа очень редкая, а сегодня, как назло, два случая тяжелых — роженица в Отто и ребенка сбили на улице, он в Мариинской. Вся нужная кровь туда и ушла. Врачи говорят, так всегда бывает по закону парности.
— Какому закону?
— Ну, типа, беда не приходит одна. Я тут за последний час столько информации получил, диссертацию по проблемам переливания крови могу писать. Можете себе представить, у нас сейчас на тысячу народа всего тринадцать доноров! В два раза меньше, чем в Европе.
— Капитан, — оборвал его Стыров, — ты хочешь меня завербовать в научные оппоненты? На кой хрен ты мне это говоришь? Раз доноры есть, пусть найдут нужного! Помоги, в конце концов! Возьми машины, ребят, адреса пробейте, учить надо? В прокуратуре-то знают? Чего не чешутся? Или спят и видят, как на поминках шефа погуляют?
— Да нет, все уже на ногах. Только толку мало. Не ведется у нас учета доноров, товарищ полковник, в том-то и дело! Ни единой информационной базы, ни резерва крови…
— Ты хочешь сказать, канава?
— Типа того. Засада со всех сторон. Тут в реанимации доктор работает, у него та же группа, так отдыхать уехал! Вроде последний раз какому-то больному много крови отдал, больше, чем положено, сам чуть коньки не двинул, его и отправили в отпуск.
— Трефилов, — чуть не зарычал полковник, — ты сейчас кто — капитан разведки или Путятя? Мозги твои где? Если есть человек, которому этот доктор давал кровь, значит, есть донор!
— Шеф, — нисколько не обиделся капитан, — вы — гений!
Ложиться больше Стыров не стал. Принял душ, заварил чай, сделал бутерброд с сыром, и только-только вознамерился откусить, снова заголосил мобильник.
— Товарищ полковник, извините, — голос Трефилова был серьезен и строг, — мы нашли того больного, которому доктор давал кровь.
— Ты теперь меня о каждом прокурорском пуке информировать станешь? — желчно поинтересовался Стыров. — Нашли — действуйте.
— Товарищ полковник, это Баязитов.
— Баязитов-хренозитов… Что?!
— Вот именно. Его уже готовят к прямому переливанию.
Стыров отодвинул чай и бутерброд — расхотелось.
Какие фортели иногда выписывает жизнь… Ни в какой спецоперации не предусмотришь, будь ты хоть сто раз гений.
Трагичность происходящего в данный момент волновала полковника мало. Драки, смерти, кровь — это обыденность, ничего интересного, а то, что закрутилось вокруг — или внутри? — этой банальной, в общем-то, истории, представлялось настолько красивым и высоким, что дух захватывало. Вот и говори потом, что Провидение не вмешивается в наши грешные дела…
Обвиняемый в убийстве бандит-скинхед сейчас ценой своей крови спасает жизнь своему главному обвинителю — городскому прокурору, человеку, который мог бы стать его отцом, но бросил его в младенчестве.
— У-ух! До чего элегантно! — шумно втянул воздух Стыров и благодарно перекрестился. — Спасибо, Господи! Я всегда знал, что лучший профессионал в нашем деле — это Ты.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ваня не понимает, куда его везут. Вроде бы и не спит, но от уколов, которые теперь ему ставят каждый вечер, голова вообще не возвращается в нормальное состояние. Постоянные шумы и вязкость. Сама черепушка — то звонкая и маленькая, как серебряный елочный шарик, то огромная, тяжелая и неровная, как голова у снеговика. Зато ничего не болит. Ни тело, ни руки, ни ноги, ни сама голова. Такое ощущение, что их просто нет. Вроде как Ваня — это неподвижное бревно, корявое и сучкастое, чтоб не скатиться с кровати. А в другой раз вроде и не бревно, а большой воздушный шар, заполненный густым киселем. Кисель перекатывается, побулькивает, вот-вот выльется, но не выливается, потому что шар туго завязан у самого подбородка. Но все равно надо быть очень осторожным, чтоб не наткнуться на острый сучок и не проколоть тонкую оболочку. Выльется кисель, станет мокро, все подумают, что Ваня под себя сходил. Стыдно.
Сначала его попытались разбудить, даже по щекам похлопали, кто — непонятно. Не то охранник, не то доктор. Может, на суд ехать пора? Ваня на суд не хочет, поэтому делает вид, что спит. Или вправду спит. Самому непонятно.
Сквозь хитрые щелочки ресниц видны длинный коридор, вытянутые серебристые лампы сверху. Каталка под Ваней покачивается и скрипит. Так противно, что в ушах чешется.
Это уже суд? Или еще тюрьма? Он не знает, кто его везет. Только слышит два мужских голоса, совсем незнакомых. Разве в суде можно лежать? Ни разу про такое не слышал. Наверное, как доедут, его и разбудят.
