- Образец супружеской верности! - превозносят Тимара доброжелатели. - Невыносимый человек! - Брюзжат хулители.
А он молчит и думает... о Ноэми.
Это ли не мука: есть долгих месяцев не видеть ее и неотступно думать о ней! И даже не с кем поделиться этими своими думами.
А не выдал свои мысли. Сидя за обедом, с трудом удерживается от восклицания: 'Подумать только, точно такие же яблоки растут на острове, где живет Ноэми!' Когда глаза Тимеи выдают терзающую ее головную боль, его так и подмывает сказать: 'Вот у Ноэми мгновенно проходила головная боль, стоило мне только положить пуку у ней на лоб'. А при виде белой кошечки, любимицы Тимеи, сами рвутся слова: 'Ах, Нарцисса, где же ты оставила свою хозяйку?'.
Но Тимару должно соблюдать особую осмотрительность; есть в доме человек, который с неослабным вниманием следил не только за Тимеей, но и за ним.
Конечно, от внимания Атали не укрылось, что Тимар после своего возвращения не так грустен, как прежде. Всем бросилось в глаза, что он очень хорошо выглядит. Ведь это неспроста. Нет, Атали не потерпит, чтобы в этом доме кто-то был счастлив. Где он урвал себе счастье? Отчего не страдает так, как ей хотелось бы?
Торговые дела идут блестяще. В начале нового года получена долгожданная весть из-за моря; корабль с мукой благополучно прибыл и операция увенчалась полным успехом. Венгерская мука завоевала себе в Южной Америке такую славу, что теперь даже муку местных сортов норовят сбыть под видом венгерской. Австрийский консул поспешил доложить правительству об этом серьезном завоевании, в результате которого внешняя торговля обогатилась еще одной очень важной статьей экспорта. Ну и у конечном итоге за заслуги пред отчизной на поприще национальной торговли и экономики Тимар удостоился звания королевского советника и малого креста ордена Святого Иштвана.
Как же язвительно издевался злой демон в душе Тимара, когда ему на грудь повесили орден и впервые называл его 'Милостивый государь': 'Этой частью ты обязан двум женщинам - Ноэми и Тимее!'.
Впрочем, неважно! Ведь и пурпур изобрели случайно: собачка возлюбленной некоего пастушка съела багряную раковину, отчего морда у нее окрасилась в багровый цвет, - и тем не менее пурпурный краситель стал всемирно известным товаром.
Да и в Комароме теперь в с великим почтение относились к господину Леветинцскому. Мало быть богатым, вот если ты - королевский советник, туту уж в решпекте никак не откажешь. Всяк спешил его поздравить: городские чиновники, купцы, члены магистрата, пресвитеры, сановные священнослужители. Он принимал поздравления с христианской скромностью.
Явился приветствовать его от имени всей гильдии корабельщиков и наш друг Янош Фабула, разряженный в пух и прах, как и положено ему по рангу. На нем был короткий доломан темно-синего сукна с тремя рядами крупных, как орех, серебряных пуговиц в виде завитка улитки; на грудь свешивалась прикрепленная у плеч серебряная цепь чуть ли не в ладонь толщиной, поддерживавшая огромный медальон с изображением Юлия Цезаря - работы комаромского мастера. Остальные члены депутации были разодеты подстать ему: комаромские матросы в ту пору любили украшать себя серебром. Поздравителей, по обыкновению, пригласили отобедать. Этой же чести удостоился и Янош Фабула.
Наш друг Фабула отличался искренностью и прямодушием. А тут еще и вино развязало ему язык, и он не удержался, чтобы не заговорить с ее милостью. Ведь вот когда он впервые увидел ее еще барышней, сроду бы не подумал, что из нее такая справная хозяйка получится, да к тому же супруга господина Леветинцского. Чего уж греха таить: он, Фабула, ее тогда даже побивался. И вот вам, слава провидению божьему да разуму человека, как оно все повернулось к лучшему! В доме мир и благодать, теперь дело за небольшим. Услышал бы Господь нашу молитву да послал бы нашему благодетелю господину Леветинцскому самое большое счастье: нового гостя в дом - ангелочка с неба!
Тимар в испуге закрыл ладонью свой бокал. Если от этого вина у человека что на уме, то и на языке, он и капли не выпьет. И тут его пронзила другая мысль: 'Вдруг да Господь услышит эту молитву?'.
А Янош Фабула, не довольствуясь одними добрыми пожеланиями, счет нужным присовокупить к ним и практические советы.
- И то сказать, милостивый сударь мой, уж больно вы о делах хлопочете, себя совсем не жалеете. Негоже так-то, ведь жизнь, она один раз дается, стало быть, ею надобно с умом управлять. Я бы нипочем не оставлял жену надолго, будь у меня такая раскрасавица да умница. Ну да что поделаешь, коли у него его милости земля под ногами горит? Все-то он новые дела измышляет, везде-то он норовит самолично быть. Зато все ему и удается, за что ни возьмись. Ведь это жен надо такое удумать - в Бразилию нашу муку засылать! Сказать по правде, когда я это услышал - вы уж не обессудьте за резкое слово, - ну, думаю, совсем наш барин рехнулся, в этакую даль муку отправлять, да ведь она вся в клейстер превратится. Нешто Бразилию мукой удивишь? Там в лесу на деревьях караваи растут. А та нет, что помене, - булки. И вот, нате вам, какой выгодой все обернулось! Да и как иначе, ежели человек сам во все вникает, за всем присматривает!
Последние слова невольно прозвучали насмешкой для Михая, так что он не смог промолчать.
- Тогда все ваши похвалы, дорогой Янош, относятся не ко мне, а к моей жене: ведь это она следила за всем ходом дела.
- Оно конечно, ее милость - госпожа вседостойнейшая, и мы к ней со всем уважением, а только я при своих словах остаюсь. Мне-то ведь доподлинно известно, где вы были, милостивейший государь, этим летом!
Михай оторопел. Неужели Фабула и в самом деле знает, где он был? А Янош Фабула. Подняв бокал. Лукаво подмигнул ему.
- Ну, так сказать ее милости, где вы побывали нынешним летом? Выдать вашу тайну?
Тимар почувствовал, как все его тело цепенеет, скованное страхом. Взгляд Атали был прикован к его лицу, и он ни единой черточкой не смел показать, что слова подвыпившего гостя приводят его в смятение.
- Ну что ж, Янош, выкладывайте всю правду! - сказал он с напускным спокойствием.
- А вот и скажу, пускай ее милость все про вас знает! - воскликнул Янош Фабула. Ставя стакан на стол. - Сбежал наш господин, никому словечком не обмолвился, а сам сел на корабль, да - в Бразилию! Вот так-то, милостивый сударь мой, в Америке вы побывали. Все дела там наладили. Оттого все и удалось на славу.
Тимар облегченно вздохнул.
- Ну и чудак вы, Янош! Атали. Прошу вас. Угостите господина Фабулу кофе.
- Все оно так и было, никому меня не переубедить! - стоял на своем Янош. - Как ни таись, а шила в мешке не утаишь, вот я и разгадал. Барин наш ездил в Бразилию, за три тысячи миль. Каких только страстей не натерпелся, сколько штормов перенес, от дикарей-людоедов еле спасся. Бог тому свидетель, но и нам кое-что ведомо... Ну, а свое дело сделал, муженька выдал ее милости, надобно наказать беглеца да в другой раз не пускать в такие дальние странствия.
Тимар смотрел на женщин. Лицо Тимеи выражало искренний испуг и удивление, Атали не скрывала досадливой брезгливости. Обе они поверили пьяным россказням, как и сам Фабула уверовал в них и готов был голову дать на отсечение, что все именно так и происходило.
Тут и Тимар, напустив на себя таинственный вид, улыбнулся рассказчику.
Теперь уже не Янош Фабула лгал, а он сам.
Золотой человек вынужден лгать постоянно.
Сочиненная Яношем Фабулой небылица пришлась как нельзя кстати. Венгерскому простонародью свойственно окружать легендой выдающихся людей. Словно бы мало одних реальных фактов для народного восхищения. В эти легенды верит и сам их сочинитель, а со временем всеобщая вера поднимает их на уровень достоверности.
Отныне у Тимара был предлог для таинственных исчезновений. Ну а если в его преследующих объяснениях и окажутся кое-какие несообразности, каждый готов будет истолковать его скрытничанье как ложь во спасение, как доказательство его бережного отношения к Тимее: заботливый супруг, мол, не хочет волновать жену, утаивая от нее свое опасное путешествие, каким на заре пароходства считалось плавание через океан.
Легенде можно было придать такую видимость правдоподобия, что поверил бы даже Атали.
Ибо Атали Тимару удалось обвести вокруг пальца столь ловко, как никого другого. Она хорошо изучила женское сердце. Поэтому понимала, какие чувства скрывает Тимея, какая борьба идет в ее душе. Атали неотступно наблюдала за развитием этой душевной борьбы. Женщина с болью в сердце всячески избегает человека, который причинил ей эту сердечную боль; она избирает для своей отшельнической жизни такое прибежище, где рядом нет ни единой родственной души, где неоткуда ждать радости, где ничто не может пробудить в ней угасающую страсть: алфёльдскую степь. Похоронив себя заживо среди бездушных конторских книг. Она убивает в душе чувства, целиком отдаваясь работе, губительной для любой страсти: стяжательству. Так поступает женщина, чтобы заглушить в себе несчастную любовь.
Но если на это способна женщина, разве мы не вправе ждать того же от мужчины? Уж ему-то тем более пристало удалиться в пустыню - бежать за море, похоронить все, что согревает душу, в ледяной яме стяжательства.
Могла ил зародиться у Атали столь дерзкая мысль, что именно мужчине удалось найти средство против неизлечимого недуга, что он счастлив, когда н бывает дома?
Дорого бы дала Атали, чтобы узнать эту тайну!
Но тростник вокруг 'ничейного острова' безмолвен, не в пример тому, что разболтал тайну царя Мидаса.
Атали, терзаясь этой неразрешимой загадкой, вся исходила злобой.
Тимар и Тимея являли собою образец счастливой супружеской четы. Тимар, не жалея богатств, осыпал жену драгоценностями, а она, появляясь на люди, надевала украшения. Нуждается ли любовь мужа в более блестящих подтверждениях, чем бриллианты, подаренные жене?
Атали было над чем призадуматься. Неужто и вправду Тимар и Тимея из тех людей, для кого вся любовь состоит в том, чтобы одаривать бриллиантами и принимать дары? Или все же бывает такое на свете, что люди не любят друг друга и однако умудряются быть счастливыми? Атали по-прежнему с подозрением относилась к Тимее, но не к Тимару.
А Тимар едва мог дождаться, когда зиму сменит весна. Ну, и конечно, когда вновь заработают мельницы - ведь у коммерсанта всегда дела на уме.
Заокеанская торговля мукой, принесшая успех в первый же год, будет продолжаться с еще большим размахом.
Но на этот раз Михай уговорил жену не губить здоровье попусту, ведение всех дел он возложит на своих служащих, а Тимея на лето могла бы поехать куда-нибудь на морские купания, подлечить расстроенные нервы.
Ну а куда поедет он сам? Об этом его никто не спрашивал. Естественно было предположить, что он вновь отправится в Южную Америку, успокоив жену невинной сказочкой о путешествии в Египет или Россию.
Тимар же поспешил к низовьям Дуная.
Когда на тополях начали лопаться почки, ему стало невтерпеж томиться дома; заманчивые картины владели всеми его мечтами и помыслами. Он не стал даже отдыхать в Леветинце; агенту и управляющему дал самые общие распоряжения, которые они вольны были выполнять как им заблагорассудится. Заночевать он решил в Плесковаце у некогда облагодетельствованного им священника Шандоровича.
Поздним вечером добрался он до дома священника и вошел через кухню. В печи весело потрескивал огонь, молодая и весьма миловидная особа была занята стряпней, а в комнате, где он застал его преподобие в полном одиночестве, стол был накрыт для двоих.
Его преподобие встретил знатного гостя с полным радушием и в первых же фразах поспешил поздравить его с наградой; затем попросил позволения заглянуть на кухню, чтобы отдать необходимые распоряжения.
- Надобно дорогого гостя принять честь по чести. Сами-то мы живем очень скромно.
- Мы? - лукаво переспросил Тимар.
- Ай-яй-яй! - Укоризненно проговорил священник, грозя Михаю пальцем. - Не совестно задавать такие каверзные вопросы?
Хозяин дома отдал распоряжения и вернулся с бутылью доброго вина: чтобы. Мол, не скучно было, пока ужин готовится.
Но всякий раз, поднимая очередной стаканчик, его преподобие грозил Тимару пальцем, словно уличая его в какой-то дурной мысли.
- Да-а, ну и жизнь пошла! Слова сказать нельзя, сразу оговорят. Ведь человек он и есть человек, а не чурка бесчувственная и не каменная глыба.
Тимар оправдывался, что он, мол, и не думал утверждать обратное. Но хозяин дома по-прежнему осуждающе качал головой и чем больше пил - а за ужином он то и дело
