Сказка о глупом Галилее (сборник)

Защитник. Как известно, в последнее время на Западе поднята новая оголтелая истерия по поводу якобы нарушения у нас так называемых прав человека. Поводом для этой разнузданной кампании является арест некоего Подоплекова, совершившего тяжкие преступления. Однако впоследствии Подоплеков осознал всю преступность своей прежней деятельности и нашел в себе мужество решительно ее осудить. Пожалуйста, Подоплеков.

Корреспонденты выскакивают на сцену, суют в клетку микрофоны, придвигают камеру телевидения. Вспыхивают блицы фотоаппаратов.

(Как бы ведя пресс-конференцию.) Скажите, Подоплеков, до вашего ареста вы враждебно относились к нашей системе?

Подоплеков. Да я даже не знаю. Трудно сказать. Вообще-то говоря, хотя я и относился враждебно, но при этом я этого даже как бы не сознавал.

Защитник (пытаясь направить Подоплекова). Но в чем-то конкретном выражалось же это ваше неприятие нашего образа жизни, вашего враждебного к нему отношения?

Подоплеков. Да-да, конечно, выражалось, но как-то так неясно, я бы сказал, выражалось. Просто, когда я выходил на улицу и видел все эти красивые лозунги и транспаранты и вот эти портреты, мне было, в общем, как-то противно. И когда я сидел на собраниях и слушал всякие речи, мне было, в общем, как-то противно, а когда я видел но телевизору всякие съезды, когда кто-нибудь что-то скучное и длинное такое говорит, а все хлопают, мне было, в общем, как-то противно, и я старался смотреть только хоккей или фигурное, что ли, катание, хотя иногда тоже было, в общем, как-то противно.

Защитник (несколько обеспокоен). Но теперь вы осознали, что вы были неправы?

Подоплеков. Да, конечно, теперь после того, как это случилось, у меня было время, я подумал, я понял, что был неправ.

Защитник. Говорите, Подоплеков, говорите. Записывайте, господа. Вы, господин… у вас микрофон далеко. Вы поближе его, поближе, а то вашим радиослушателям не будет слышно.

Подоплеков. И я подумал, что раньше я был очень пассивным. Как все. И когда кого-то брали, я думал, это не мое дело, мое дело чертить свои чертежи, спать с женой и смотреть хоккей. А потом, когда меня взяли, я смотрел в зал и ждал, что же будет. Но ничего не случилось. Но ведь сегодня меня, а завтра другого, а послезавтра третьего, а мы все вместе и каждый по отдельности будем смотреть и говорить – это не мое дело, а они всех нас и будут душить поодиночке. И я понял, что так дальше жить невозможно, я решил, что надо бороться, и я буду бороться…

Защитник. Подоплеков, подумайте, что вы говорите!

Крики. Он с ума сошел!

– Провокация!

– Остановите его!

– Милиция!

Подоплеков (заглушая остальные голоса). И я буду бороться до последней минуты, до последнего вздоха. Меня хотели купить колбасой. (Швыряет мешок на сцену.) Но Подоплеков свою бессмертную душу на кусок колбасы не меняет!

Крики. Уберите его!

Уберите из зала корреспондентов!

Милиционеры и охранники толкают клетку в глубь сцены.

Подоплеков (удаляясь, простирает руки сквозь решетку). Я продолжаю борьбу до конца! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Я объявляю смертельную голодовку! Передайте американскому президенту, что Подоплеков погибает, но не сдается. Передайте английскому премьер-министру, германскому канцлеру, японскому императору, тибетскому далай-ламе, папе римскому и всему прогрессивному человечеству…

Крики. Погасите свет!

Вызовите милицию!

Гаснет свет. Слышна трель милицейских свистков. Затем нарастающий звук сирены, шуршание шин, шум борьбы, блеск мигалки. Шум внезапно стихает, и в темноте слышен тихий и чистый голос Барда:

– Зачем зацветаешь? Спросили цветок.
Ответил:
– Затем, чтобы цвесть.
– Но есть ли в цветенье
какой-нибудь прок?
Ответил:
– Наверное, есть…

Голос Барда постепенно стихает, звуки аккомпанемента, напротив, усиливаются. В конце слышна только музыка. Вспыхивает свет. На сцене, понурив головы, стоят все участники спектакля.

Конец

Фиктивный брак Водевиль в одном действии

Однокомнатная квартира в Москве, в районе Беляево.

Входят Отсебякин и Надя.

Отсебякин. Ну, вот мы и дома. Раздевайтесь, вешайтесь, так сказать, и проходите… Замерзли?

Надя. Да нет, ничего. Все о’кей.

О. Ой! Подморозило здорово, как и положено на Рождество. Крещенские морозы, однако же, бывают трескучие. На улице-то ладно, но если б они хоть автобус отапливали, а они экономят. Они теперь на всем экономят.

Н. Кто – они?

О. Власти. (Поспешно поправляется.) Нет, я имею в виду, конечно, местные власти. Да вы не стесняйтесь, садитесь. Убрано не тщательно, квартира, сами понимаете, холостяцкая. (Пауза.) А я лично дрожу не от холода, а от страха.

Н. От страха? А чего это вы так боитесь?

О. Сейчас-то уже не боюсь, а в загсе боялся. Вы разве не заметили, я когда расписывался, рука сильно дрожала? Я обычно не сокращенно расписываюся, а полностью: «От-себя-кин». А тут «т» написал, «с» написал, а дальше рука вовсе не подчиняется, и я тогда просто крючок вывел какой-то.

Н. Надо же! А в чем дело?

О. Ну как же. Фиктивный брак, сделка, можно сказать, тщательно незаконная.

Н. Подумаешь, незаконная. А кто сейчас по закону живет? Все воруют.

О. (осторожно). Я бы все-таки не обобщал.

Н. А я и не обобщаю. Я просто говорю: все воруют. Потому что не своруешь, не проживешь. Я в торговле работала, там все воровали, перешла в салон красоты, и говорить нечего.

О. Однако с мороза желательно разогреться. Как насчет чайку? Или кофе?

Н. С удовольствием.

О. А может, чего покрепче? Впрочем, вы, вероятно, водку не пьете?

Н. Почему же? Я женщина современная. Я и бормотуху употребляю.

О. Бормотуху? И часто?

Н. Нет, не часто. Иногда. С Витькой.

О. Кто это Витька?

Н. Витька? Хахаль.

О. Вы как-то выражаетесь не очень, я бы сказал, тщательно. Что значит хахаль? Можно ведь как-то иначе. Ну, допустим, возлюбленный.

H. Витька? Возлюбленный? Ха-ха. Насмешили. Возлюбленные сейчас только в театре бывают или в кино. Да и то из прошлого века.

О. Хорошо, согласен. Возлюбленный – понятие, может быть, устаревшее. Можно сказать, например, ухажер.

Н. Ой, что вы! Ухажер – это все же тот, кто ухаживает, а Витька… ну, в общем, хахаль.

О. Ну вот закуска готова, можно и выпить. (Наливает.) Берите вот хлеб, лук, сырок плавленый. Мяса, к сожалению, никакого. Вчера за одесской колбасой сорок минут стоял, давали по полкило в одни руки, а мне все же не досталось.

Н. В магазинах уже вообще жрать нечего.

О. Я бы все же не обобщал. Временные затруднения, конечно, имеются, но мы этого не скрываем.

Н. Вы-то не скрываете. Уж и скрывать нечего, все пусто.

О. Ну, ладно, об этом не будем. Выпьем. Я даже не знаю за… ну, в общем… будьте здоровы.

Н. О’кей.

Чокаются, выпивают, закусывают.

О. Что же этот ваш Витька – хороший человек?

Н. (удивленно). Витька? Вы что, смеетесь? Пьянь да рвань. В такси работал, человеком был. Потом за пьянку в слесари перевели на исправление. А там исправишься. Там чего-нибудь открутил – бутылка. Чего-нибудь закрутил – бутылка. Спивается народ.

О. Ну, это, вы вообще… знаете… не надо. Я считаю, беда не в том, что много пьют, а что мало закусывают. Ну давайте еще?

Н. О’кей.

Чокаются, выпивают, закусывают.

О. Вообще, я считаю, в целом все идет нормально. Очень много построено всяких крупных вещей. Спутники летают. Октябрьская революция совершилась не зря. Если бы, скажем, не революция, вот я, Отсебякин, кем бы я был?

Н. Ну, так бы и был Отсебякин.

О. Не надо так. Критика в нашем обществе допустима, и мы ее приветствуем. Но она должна быть тщательно конструктивна. Недостатки, конечно, имеются. (Закусывает.) Скажем, я инженер-электрик. У меня одно изобретение, шесть рацпредложений, имею рекомендацию в партию, а вынужден идти на нарушение закона, потому что холостой. Так все и считают: Отсебякин холостой, ему что. И если чего случилось, ну, допустим, там обмотка генератора перегорела, сверхурочно надо работать или праздничное дежурство, кого зовут? Отсебякина. Ты уж, Отсебякин, извини, ты ж холостой, тебя от семьи отрывать не надо. Это еще ладно, если говорят – Отсебякин. А то все путают. То Отсебятиным назовут, то Отсобакиным. Трудно, что ли, запомнить? Фамилия хотя и простая, но редкая. Я лично однофамильцев своих не встречал. А когда в командировках бываю, в справочных обычно интересуюсь, нет ли там какого-нибудь местного Отсебякина. И ответ всегда один: не значится. А поскольку у меня нет ни папы, ни мамы, ни тети, ни дяди и никаких других родственников, я думаю, может, я вообще на всей земле один Отсебякин остался. И все равно. Никакого уважения. Как-то к Седьмому ноября среди инженерно-технического персонала курицу распределяли… Нет, не к Седьмому, а на День Победы… Нет, вру… Не на День Победы, а на Первое мая. Меня как раз как холостого на демонстрацию послали. Я еще Громыко на палке нес. Так вот, на демонстрацию послали меня, а курицу Трошину распределили. У него, говорят, двое детей и диабет. А я вообще не уверен, что при диабете можно курицу есть. Ну, ладно, курица – это еще ничего. Курица, допустим, на почве временных трудностей, тщательно Продовольственной программой нашей партии предусмотренных. Но когда мне оказывают