увидеть легче. Вместо зонтика из зеленоватых мелких цветков у него появляются ярко-красные ягоды.
Наши попытки сфотографировать растение были заранее обречены на неудачу. Высокий куст жасмина, усыпанный цветами, надежно прикрывал тенелюбивый женьшень от солнечных лучей. Николай сделал набросок его в альбоме.
Потом опять мы продирались через подлесок, где нас хватали за ноги петли вьющихся растений, камни подставляли острые углы и, как живые, шевелились под ногами. В высокой траве гнили громадные стволы. Наконец, когда уже казалось, что зарослям не будет конца, в траве мелькнула та самая тропа, по которой мы проходили утром. За девять часов, истекшие с тех пор, пауки снова развесили поперек нее свои тенета.
Мы порядком устали за весь этот долгий день. Шли молча, почти не глядя по сторонам. Напрасно Александр Георгиевич пытался привлечь наше внимание к особо интересным растениям. Мы смотрели на них равнодушными глазами и шагали дальше.
На повороте, где тропинка спускалась в небольшую ложбину, раздался треск ветвей — и из-за куста жимолости выскочила рыжая косуля. Она кинулась в глубину леса быстрыми короткими прыжками, перемахивая через бурелом и невысокие кусты, мелькнула раза два в зарослях ольхи и исчезла. Директор повернулся к нам, торжествуя.
— Ну, что скажете? Есть крупные звери у нас в заповеднике?
— Мы ни разу не видели кабанов и медведей, — сказала Эмма, — а косули действительно встречаются часто.
— До конца вашей практики сможете встретить и медведя, и кабанов, — улыбнулся Александр Георгиевич. — Вам, вероятно, тоже не приходилось видеть кабана вне зоопарка, — добавил он, обращаясь к нам.
— В этом году в Астраханском заповеднике мы видели кабанов совсем близко, метрах в пяти от нашей лодки, — ответил Николай. — Мы плыли бесшумно, отталкиваясь шестом, по узкому и извилистому ерику. Берега там низкие, заросшие высоченным камышом и ивой. За поворотом вдруг видим — у самой воды стоит штук восемь полосатых кабанят. Они нас сразу заметили, но не проявили ни малейшего страха. Кабаниха рылась в груде сухого камыша и не подозревала о нашем присутствии, пока не щелкнул затвор фотоаппарата. Тогда из зарослей появилось длинное рыло с подслеповатыми глазками. Кабаниха как-то ухнула, и вся семейка мгновенно исчезла в камышах.
— Это вам здорово повезло, — сказал Александр Георгиевич с некоторой завистью. — Вероятно, ветер был с их стороны, и кабаниха вас не почуяла. Когда у них поросята, кабаны очень осторожны.
Домой мы добрались уже в темноте. Два с лишним десятка километров по тайге давали себя знать. Ныли ноги, в голове стоял смутный гул, в котором слышался и напев реки, и шум леса. Засыпая, я все еще шла по зарослям. Перед закрытыми глазами мелькали ветви, листья папоротника и чуть заметная тропинка в высокой траве.
* * *
Машина, покачиваясь, как судно, плыла по узкой дороге среди высоких трав. Они шелестели о кузов и крылья, касались колес венчиками цветков. Заросли ивы на низких берегах многочисленных ручьев и речушек отмечали извилистый путь потоков от подножия сопок к морю. Это луга заповедника.
Директор стоял, придерживаясь за крышу кабины. Встречный ветер трепал ему волосы. Всем остальным, находившимся в машине, он строго-настрого приказал сидеть на скамейках и держаться покрепче, чтобы случайный толчок не выкинул кого-нибудь из нас за борт. Машина, кренясь то в одну, то в другую сторону, завывая мотором, ныряла в невидимые под травой ухабы или подскакивала так, что мы невольно щелкали зубами, рискуя откусить себе язык. Впрочем, опьяненные солнцем и ветром, мы забывали об этой опасности и болтали напропалую, осыпая Александра Георгиевича градом вопросов, указывая друг другу то на красавца ужа с коралловой шеей, то на мелькнувшего в траве грызуна.
Николай и Зина с тоской провожали глазами пролетающих бабочек и жуков. Александр Георгиевич обещал нам скорый привал у кордона, где, по его словам, нашим энтомологам предстояла богатая охота. Здесь, над лугами, где сильный ветер гнал волны по озеру трав, бабочек было немного.
Мелкая, но широкая речка с галечным дном догнала дорогу и поглотила ее. Машина, разогнавшись с пригорка, смаху влетела в воду и, как по мостовой, покатила по твердому руслу, вымощенному мелкими камнями. Два крыла сверкающих на солнце брызг поднялись по сторонам машины. Иногда мы выезжали на отмель, иногда объезжали глубокие бочаги, до краев налитые прозрачной, быстро бегущей водой. Стайки рыбешек кидались из-под колес, спасаясь от громыхающего чудовища. На крутом повороте русла шофер дал предупреждающий гудок, — будто мы ехали по обычному шоссе с оживленным движением. Но за кустами ив расстилались только пустынные луга. Громадная черно-белая птица медленно парила у самой земли, почти касаясь травы широко распростертыми крыльями. Она не обратила на нас ни малейшего внимания и, когда мы, застучав в крышу кабины, остановили машину и нацелились фотоаппаратами, птица неторопливо проплыла мимо нас, внимательно оглядывая расстилающиеся под ней травяные джунгли в поисках грызунов.
То был чернопегий лунь, обычная птица этого района. Чернопегие луни приносят большую пользу, уничтожая в громадных количествах полевок и полевых мышей, кобылок И крупных жуков. Сарыч и чернопегий лунь, пустельга и маленький амурский кобчик вправе рассчитывать на защиту и охрану их человеком. Они деятельно охотятся на вредных грызунов и насекомых, охраняя наши луга и посевы. Но, к сожалению, некоторые из охотников, которых мы встречали, не знали, что, убивая этих полезных птиц, они приносят вред самим себе.
Помню, в одну из экспедиций мы увидели двух таких «знатоков природы», которые, сбив пустельгу, подкрадывались ко второй и были уверены, что совершают нужное и полезное дело, убивая хищную птицу. С их точки зрения, любой хищник был вреден и подлежал уничтожению. Не знаю, убедило ли их то, что, не поленившись, Николай вскрыл убитую ими пустельгу и показал содержимое ее желудка. Там были остатки полевых мышей и саранчи.
Чернопегих луней было много над заповедными лугами. Они были очень хороши, эти крупные птицы, то медленно взмахивающие крыльями, то плывущие в парящем полете, блестя на солнце пестрым оперением.
Река повернула направо. Машина выехала на низкий берег и сразу сбавила ход, осторожно пробираясь по заросшей травой луговой дороге.
Не знаю, как описать великолепие лугов Дальнего Востока в пору их цветения.
Те цветы, которые привычно видеть чинно сидящими на клумбах поодаль друг от друга, чтобы каждый из них мог покрасоваться перед зрителем, здесь, на Дальнем Востоке, цвели так яростно, так обильно, как никогда, кажется, не цветут они в изнеживающей атмосфере тщательного ухода.
Расталкивая стебли трав, к солнцу тянулись, пылая в его лучах, как языки пламени, красные, оранжевые, лимонно-желтые крупные лилии и огненные цветки дремы с вырезными лепестками. Ирисы, бледно-лиловые, темно-синие и пурпурные, как бы сделанные из фиолетово-красного бархата, развертывали языкастые цветки под охраной острых зеленых клинков- листьев, собранных в узкие пучки. Пионы поднимали вверх розовые и темно-красные венчики величиной с чашку и тугие шарики бутонов. Оранжевые купавки, похожие на маленькие розы из червонного золота, стояли на высоких стеблях, возвышаясь над травами. Мелкие лиловые цветки орхидей были собраны в длинное соцветие, похожее на початок рогоза. У другой орхидеи необыкновенно нежные розовые цветки гирляндой обвивались вокруг мясистого стебля. Сиреневая валерьяна и розово-белые раковые шейки, лиловые хвосты вероники и кремовый василистник, белые с крапинками колокольчики и голубая герань, пушица, чина и мышиный горошек — столько же их было здесь этих диких цветов, соперничающих в яркости окраски и пышности цветения!
Иногда среди травы появлялись приземистые кусты шиповника, алеющие крупными цветами. Эти дикие розы своим размером, окраской и ароматом могут посрамить многие садовые сорта, носящие звучные названия.
В глубокой низине нам преградил путь мутный поток с болотистыми берегами и илистым, вязким дном. Машина, ринулась в темную воду. По течению поплыли клубы потревоженного ила. Вода поднималась все выше. Казалось, вот-вот заглохнет мотор. Радиатор взрезал воду, как нос судна. И когда, осыпая нас комками жидкого ила и брызгами воды, машина выбралась на берег, все весело и облегченно зашумели.
Дорога свернула к купе деревьев у подножия пологой сопки. В колеях скопилась мутная вода, прогретая солнцем. Здесь перед радиатором машины поднялся рой бабочек — махаонов Маака и рыжих лесных перламутровок. Шелестя крыльями и рассыпая в солнечных лучах золотые искры, они закружились у нас над головами.
Николай сорвался с места и молча перемахнул через борт. Прежде чем мы опомнились, он уже мчался по дороге, размахивая над головой сачком. Зина тоже кинулась к борту, но Александр Георгиевич успел ухватить ее за плечо и весьма выразительно погрозил пальцем. Минута-другая и, обогнув кусты, машина остановилась у избы — кордона заповедника «Золотой ключ».
Звеня цепью, захрипел мохнатый пес, поднимаясь на дыбы у своей будки. Из-за избы вышел егерь, вытирая ветошкой руки, перепачканные в земле. Здесь, в затишье, где не было свежего ветерка, особенно ощутимо палило солнце. Лица наши горели. Очень хотелось умыться и напиться холодной воды. Первое Александр Георгиевич одобрил, а второго рекомендовал не делать. Вместо этого нам обещали горячего чая, о котором не хотелось даже думать в эту жару.
Хозяин повел нас по узкой тропке, обегавшей крепь — кусты шиповника и аралий, обвитые колючими лианами. В небольшом распадке лежала глубокая, прохладная тень. Под густым навесом раскидистого молодого бархата выбивался ручей. Он бежал по ложу, выстланному мелкими камнями, и наполнял бочажок. С «противоположного берега», до которого свободно можно было дотянуться рукой, папоротник свешивал к воде резные листья. А дальше стеной стояли кустарники непроходимой густоты, деревья и высокая трава, оплетенные вьющимися растениями.
Пока мы умывались, егерь рассказывал директору последние новости. Старая кабаниха устроила логово на прежнем месте. Вчера она перешла с поросятами в соседний распадок. Поросят шесть штук, все крупные, здоровые. Дневник наблюдений за самками пятнистых оленей и косуль с телятами пополнился новыми записями. Только что перед нашим приездом на картофельном поле нашли в земле чьи-то яйца. Интересно, кто их отложил? И еще вопрос: что делать дальше с косуленком? Ему уже месяц с лишком. Может быть, следует сделать для него загон. А в избе ему жарко и тесно.
Прежде всего мы отправились на картофельное поле. Около невысокого куста картофеля егерь присел на корточки. Мы окружили его, глядя с любопытством, как он осторожно разгреб землю и показал нам два белых яйца в матовой, будто пергаментной оболочке. Они были величиной в крупную горошину.
Александр Георгиевич сказал, что это яйца ящерицы корейской долгохвостки. Зарывая их в взрыхленную землю на поле, ящерица предусмотрительно выбрала участок под кустом картофеля, где даже в самые жаркие часы дня почва остается затененной, чтобы не пересушили яйца прямые солнечные лучи.
Кладку снова засыпали землей и поставили колышки, чтобы не повредить ее, когда будут окучивать картофель.
В избе нас встретила жена егеря. Как и следовало ожидать, холодная вода ручья не утолила жажду. Мы с Эммой отказались от горячего чая, но с жадностью накинулись на тепловатый, пронзительно кислый квас.
За столом у самовара сидел уже наш молчаливый, загорелый шофер в выгоревшей голубой тенниске. Он раскраснелся, и мелкие бисеринки пота покрыли его лицо. Перед ним стоял стакан чая, видно, уже не первый. Директор присоединился к нему и, прихлебывая чай, проглядывал одновременно записи в дневнике наблюдений.
Мы попросили показать нам косуленка.
Хозяйка принесла бутылку молока с натянутой на горлышко резиновой соской и заглянула под высокую детскую кроватку, откинув свисавшее почти до пола одеяло. Там, в душной темноватой пещерке, зашевелилось маленькое тельце.
В избу вбежала девочка лет десяти.
— Ой, мама, — закричала она, — я же его только что кормила!
— То-то я смотрю, он не выходит, — засмеялась хозяйка. — Наташа, ты его вымани, гости хотят поглядеть, какой он у нас красавчик. — Она передала девочке бутылку с молоком.
Наташа залезла под кровать и вытащила оттуда своего питомца. Очутившись посередине комнаты, косуленок проворно вскочил на ноги. Он в основном и состоял из четырех длиннейших тонких ног. У него было кургузое, худенькое тельце и длинная грациозная шея, увенчанная маленькой крутолобой головкой. Влажный черный нос и большие темные глаза с пушистыми ресницами обратились к нам, незнакомым ему людям, с настороженным и вопросительным выражением. Но тут Наташа поднесла ему бутылку с соской, и косуленок мгновенно забыл про нас. Хотя он недавно ел, соска сразу же исчезла между черными мягкими губами. Он припал немного на полусогнутые передние ножки и, упираясь в пол скользящими,
