тщетно.
Однажды вечером добрел до постоялого двора и был так утомлен, что не мог и шагу ступить далее. Я обратился к хозяину, но, быть может, внешность моя представилась ему не совсем казистой, ибо он не хотел меня пустить, сказывая, что все уже занято постояльцами. Я тоже слышал, как они веселились и стучали кружками, что побудило во мне удвоенное желание сюда завернуть. Хозяин по началу вовсе не хотел добром поговорить со мною, так что даже дошел до того, что захлопнул дверь перед самым моим носом, а это меня весьма ожесточило, и я стал еще настойчивее в своих просьбах.
Наконец, он умягчился и посулил место на лежанке, где я мог и переночевать. Мне его предложение как нельзя пришлось по душе, и я последовал за ним в горницу, где ублажил себя водкой и пивом такою мерою, что приступил к хозяину с прилежными просьбами все же отвести мне постель, ибо за свое странствование долго был принужден обходиться без подобных удобств. Обозвал меня ослом и невежей, который никогда ничем не доволен; и при всей такой грубости некоторым образом был прав. Тут я завел совсем иной дискурс и ввернул в беседе, что мне уже однажды привелось быть фаворитом короля и императора, чем привел хозяина в такое изумление, что он с необычайной жадностью стал внимать моим рассказам.
Тут он запел по-иному и признался, что у него есть в запасе еще постель, но не смеет предложить ее ни одному добропорядочному человеку, ибо комнату, где она стоит, посещает призрак в облике кошки. На что сказал, ежели он только предоставит мне постель, то готов свести знакомство и с этим призраком; самому частенько приводилось быть кошкою и уж знаю, какое тут словцо надлежит молвить, так что мне нечего страшиться. Кошка, мол, полезное домашнее животное, и приводил тому подобные забавные и остроумные доводы; ибо думал, что хозяин наговаривал все для того только, чтобы меня напугать. Так как хозяин уверился в моей необычайной отваге, то и отвел меня в эту сумнительную комнату.
Выказал такую смелость, ибо был твердо убежден, что все это дело с призраком не взаправду; а вообще-то я страсть как боялся привидений, но полагал, что он просто не хотел пустить меня на эту постель.
И вот остался я один и раздумался о словах хозяина, и так как вид у комнаты был не жилой и запущенный, а давно уже наступила ночь и никого кроме меня не было, то начал порядком раскаиваться в своих смелых речах. Но потом рассудил, что теперь настало просвещение – призраки упразднены и тому подобное. Что только в средние века насаждали суеверия, чтобы управлять грубыми простодушными людьми; наше время давно с этим покончило. Вот и теперь в своем государстве поставил особых людей, которые обязаны каждодневно обличать суеверия и печатать о том книги (преутомительное дело!); дабы любезные мои подданные не совсем закоснели в природной своей глупости.
Но тогда мне пришлось довольно солоно.
Все еще находился один в комнате и не было ни слыхать, ни видать никаких призраков, а тем паче кошек. От этого мне становилось все боязней, и я, наконец, решил лечь в постель. Исполнил сие намерение, истово помолившись и спев псалом. Скоро и в самом деле заснул и спал весьма славно. Кроме разве того, что по прошествии некоторого времени вновь пробудился, заслышав подле дверей какой-то шум, как если бы кто гремел цепями. По-началу думал, уж и впрямь не помянутая ли кошка; однако ж успокоил себя снова, представив, что хозяин или служанка, нет сомнения, вознамерились меня напугать. Успокоил тем себя и заснул снова, ибо я, как уже о том сказано, никак не верил в привидения.
Заснул это я снова и вдруг слышу совершенно явственно, что отворяется дверь ко мне в комнату; конечно, я пробуждаюсь, чтобы поглядеть, кто бы это мог быть. Ну, ладно! Но там никого не было; я это мог видеть несомнительно и с полной отчетливостию, ибо той ночью ярко светил месяц. Тут меня снова обуял страх, и я подумал, что подобные обстоятельства могут всякому показаться весьма сумнительными, а особливо ежели перед тем наслушаться разных разностей о привидениях. Меж тем и в самом деле, покуда я так размышлял, явилась большая черная кошка и, странно выгибая спину, принялась шнырять по комнате; но, впрочем, ничего знаменательного не совершала.
Я не больно-то был склонен долго тревожить себя подобными церемониями, ибо ужасть как хотел спать, к тому же всякие привидения были мне до чрезвычайности несносны, и я все еще полагал, это не что иное как самая бесподдельная натуральная кошка. Того ради не стал особо чиниться, а не говоря худого слова, схватил палку и бросился на кошку. Ибо думал, что хозяин пустил ее ко мне в комнату потехи ради.
Только хотел хорошенько благословить эту кошку вдоль спины, как она неожиданным образом поднялась на задние лапы и вскарабкалась пo гладкой отвесной стене. Мне это ни мало не попритчилось, хотя бы и сам, будучи кошкою, мог выкинуть подобный кунстштюк; ибо при тех когтях, что у кошки в лапах, нечто подобное вовсе не кажется сверхъестественным. Но то, что произошло потом, я бы никак не смог учинить. Вдруг, без дальних околичностей, с превеликим треском разверзся потолок, и кошка с ужасающим фырканьем проскочила на чердак.
Я сразу встал и долго не знал, что мне и подумать; но так как комната приняла прежний вид, то снова лег на боковую и безмятежно заснул.
Однако мне уж было суждено еще раз в эту ночь пробудиться; не прошло и часу, как тот же самый шум послышался снова. Я тотчас же собрался с духом и, глядите, опять объявилась никто иная, как та самая преждепомянутая черная кошка. Озлился, что мне все время такая во сне помеха; но тут не могли помочь кислые мины, ибо кошка нимало о том не справлялась, а, напротив, подняла такую ужасающую возню и кутерьму, что можно было подумать, всему свету пришел конец.
Когда я таким образом лежал, трепеща от страху, кошка молвила внятным голосом: «Не бойся, друг!». Услышав, что эта самая кошка да еще заговорила по-человечески, я от страху заполз под одеяло и что есть мочи зажмурился и заткнул уши. Но кошка сказала в другой раз: «Не бойся, высокочтимый друг!». На это я тотчас же ответил: «Тут уж пусть сам черт не боится! Уходи, дел с тобой не хочу иметь!».
Крепился и втайне думал, быть может, за кошкой скрывается какой-нибудь искусник, который подобно мне обладает чудодейственным корешком, и, значит, спросил без обиняков: «Ежели вы, высокочтимый господин друг, искусник, то непромедлительно о том объявите, ибо я тоже некогда снискивал себе пропитание искусством; товарищи не должны причинять друг другу зла; напротив, хотел бы уж лучше утрудить вас просьбою: уступите мне кусочек вашего корешка, чтобы я снова был в состоянии продолжать старое ремесло, ибо до сего дня у меня не было недостатка в добром намерении приняться за работу, а я был лишен необходимого орудия моего ремесла, каковое было мною однажды потеряно, когда я свыше всякой меры напился».
Кошка только глаза выпучила от удивления, когда я завел такие речи. «Что ты там сочиняешь, – воскликнула она, – о каком таком корешке? Я вовсе не искусник, а, напротив, злополучный призрак, тоскующий об избавлении от своей участи, чего могу достичь не иначе, как только с твоею помощью. Ежели ты к тому же еще искусник, то тем лучше для тебя: счастлив человек, – теперь я это знаю по опыту, – которому не пришлось побывать в кошачьей шкуре».
Всегда замечал, что ни один человек не бывает вполне доволен своей участью, и это наблюдение подтвердилось и здесь. Вообще искони стремился во время путешествий приумножать свое познание людей, и когда так путешествуют, то путешествия бывают весьма полезны для юношества.
А что касается до избавления, то не хотел быть к этому причастен, о чем не обинуясь и сказал кошке, что это, мол, не моя должность, что не хочу соваться не в свое дело и еще много другого. Я де человек, который от самой юности не приучен к таким делам и по незнанию чего доброго могу еще только умножить беду.
Кошка, услышав, что я напрямик отказал в ее просьбе, прикинулась такой горемычной, так визжала и мяукала, что могла бы и камень склонить к сожалению, точно так же и я, конечно, растрогался и стал уверять, что рад служить ей во всем, в чем только могу. На это кошка сказала, лишь бы только я ей доверился, а она-то уж сделает меня счастливым; она как раз хочет мне открыть клад. Со всевозможной учтивостью поблагодарил за расположение и, сняв ночной колпак и свершив обязательный поклон, молвил при этом таковые слова: «Доверься черт вашему отродью, я-то уж знаю, чем это пахнет – искать клады. Первым делом, частенько там ровно ничего нет, и я могу порассказать славные историйки о плутнях кладоискателей; а во-вторых, ваш брат готов перервать глотку, даже когда клад и на самом деле есть; уж я-то знаю, это прямо ваша страсть; в-третьих, я вас, досточтимая кошка, едва не огрел дубиною, ибо не знал вашего звания, как призрака, и потому свершил тяжелый проступок против этикета и добрых правил приличия, за что вы, нет сомнения, вознамерились мне отплатить. Итак, мне очень прискорбно, что не смогу
