— Я прекрасно об этом знаю. Но, поверьте, когда я раздумывал, стоит ли мне связывать жизнь с кино, спросил себя: чего ты этим хотел бы добиться? И постарался ответить предельно честно, не кривя душой. На размышления у меня ушла целая неделя, зато в итоге я понял, что основная моя цель — выразить себя, поделиться с людьми тем, что мне небезразлично. Известность, слава для меня, наверное, далеко не самое главное.
Наши взгляды на миг встречаются. Скажете, рассуждения Максуэлла лишь громкие слова? Я верю, что это не так, ведь видела его в работе и успела понять, что для него ценно и важно, а что не имеет особого значения.
— К каким же фильмам вы написали сценарии? — интересуется Нина.
— Самым первым был…
Я украдкой наблюдаю за ней, почти не слушая Максуэлла. Мне он о своих работах уже рассказывал, и потом размышлять сейчас о кино я никак не могу. Заказ я делаю, почти не задумываясь о том, чем бы хотела сегодня полакомиться. А когда его приносят, почти ничего не ем.
У Нины светло-серые внимательные и умные глаза, которые сосредотачивают на себе основное внимание и делают менее заметными морщинки на лбу, у рта и возле наружных уголков глаз и небольшую впалость щек, которая кому-то, может, даже по вкусу.
Она худенькая, по-видимому невелика ростом, одета в кремовый брючный костюм. Мама совсем другая. Высокая, в теле, что, по-моему, ей очень идет, с легким румянцем на довольно полных щеках. Сравнивать маму и Нину весьма неприятно, но это происходит само собой. С другой стороны, я несколько лет не видела родителей вместе и непривычно сейчас то, что отец не один, а с женщиной.
Максуэлл договаривает, и, хоть все мы теперь сидим свободно и спокойно друг на друга смотрим, опять наступает неловкое молчание. Какое-то время едим, заставляю себя отведать немного салата даже я. Максуэлл отправляет в рот вилку за вилкой. Аппетит у него всегда прекрасный. Такое впечатление, что его наше молчание совершенно не угнетает.
— Келли сказала, вы собираетесь в отпуск? — спрашивает он, проглотив прожеванное и откидываясь на спинку стула. — На Барбадос?
— Да, — одновременно отвечают папа и Нина.
— Непременно поезжайте! — восклицает Максуэлл, обнажая в улыбке ровные зубы. — Барбадос — кусочек рая. Пляжи с нежным белым или розовым песком, теплое море… Люди там почти как англичане, но в основном темнокожие и улыбчивые, открытые. Все очень вежливые. Обслуживание на должном уровне и без навязчивости. Главное, чтобы повезло с погодой. — Он вдруг замолкает и, слегка хмурясь, смотрит на меня. — Вот бы и тебе отдохнуть… нам…
Нина порывисто складывает руки перед грудью.
— У нее как раз через несколько дней отпуск! И в последнее время она вымоталась на работе.
Ого! Я на миг замираю. Нина в курсе всех моих дел. И явно болеет за меня душой.
— Может, нам… — начинает Максуэлл.
Кладу на его руку свою и качаю головой.
— Я решила, что обойдусь без отдыха. Надо что-то срочно решать. С первых же дней отпуска займусь поисками новой работы.
— Половина ньюйоркцев сейчас на пляжах, — напоминает отец.
Пожимаю плечами.
— А вторая половина прилежно трудится.
— На новую работу хорошо бы выйти отдохнувшей, полной сил, — произносит Нина, впервые обращаясь непосредственно ко мне.
Медленно поворачиваю голову и смотрю ей в глаза.
Она не настаивает, не требует и не умничает, просто дает совет. И, как мне кажется, не только потому, что желает угодить моему отцу, а потому, что решила принять меня сердцем. Ни притворства, ни лицемерия, ни скрытой враждебности я в ней не чувствую.
Мои губы растягиваются в сдержанной, но вполне естественной улыбке.
— Да, конечно. Набраться сил мне бы не помешало. Но как там все сложится… Посмотрим.
Сидим с отцом друг против друга и крутим в руках палочки для суши. Он заехал за мной после работы, мы в уличном кафе, перекусываем и наблюдаем вечернюю нью-йоркскую суету. Между нами висят вопросы: «Ну как тебе Максуэлл?», «Ну как тебе Нина?», — но произнести их вслух пока ни у меня, ни у папы не хватает духу. Может, дело в том, что если мы заговорим о близких нам людях, то навсегда простимся с чем- то важным, что тянется из прошлого и питает нашу дружбу. С другой стороны, как верно сказал папа, ее не разрушить ничем. Может, она лишь отчасти изменится, но без этого, наверное, нельзя.
Отец набирает полную грудь воздуха.
— Что скажешь о вчерашнем вечере?
Я беру половину ролла из семги, окунаю его в соус, неторопливо съедаю и киваю.
— По-моему, вечер был весьма и весьма… милый.
— По-моему, тоже, — отвечает отец. — Твой Максуэлл…
Настораживаюсь. Папина оценка, о чем или о ком бы ни шла у нас речь, особенно о моем избраннике, для меня важна, как никакая другая.
Он улыбается уголком рта.
— Признаться, я представлял его совсем другим.
У меня вытягивается лицо.
— Каким же?
— Ну… — Папа машет рукой, указывая в неопределенную сторону. — Броским красавчиком, щеголем, вроде Кристофера или Дэвида.
С Дэвидом я встречалась, едва окончив среднюю школу. Он страдал нарциссизмом и все боялся, что настанет черный день, когда его втянут в драку и не поздоровится его прекрасному лицу. Так, собственно, и вышло. Вспыхнула драка из-за меня: на дискотеке ко мне стал приставать пьяный парень, другой незнакомец долго наблюдал за нами, потом не выдержал и врезал хулигану по физиономии, за него заступились хмельные дружки, и разборка перелилась в настоящую потасовку.
Дэвид так и простоял бы в сторонке, если бы мой защитник не взбесился при виде этого олимпийского спокойствия и не набросился бы с кулаками и на него.
Прекратила безобразия полиция. Дэвид со сломанным носом дней десять лежал в больнице. Я навещала его, но он со мной почти не разговаривал, а когда выписался, заявил, что я развратница. Бред! На мне в ту ночь были джинсы и футболка, из-под которой не выглядывал ни живот, ни грудь. И я, насколько помню, ни на кого из мужчин, кроме Дэвида, не смотрела. Мои возражения он отверг, обвинив меня в том, что развратный у меня вид, взгляд, даже моя проклятая сдержанность. Такое мог выдумать только Дэвид! На том мы и разошлись. К счастью.
— Значит, Максуэлл тебе показался уродом? — спрашиваю я звенящим от волнения голосом.
Папа смеется.
— Ну почему сразу уродом? Просто я думал, что в твоем вкусе совсем другие ребята…
— Скажи прямо: понравился он тебе или нет? — нетерпеливо выпаливаю я, с шумом кладя на стол палочки.
— Понравился или нет? — изумленно переспрашивает отец. — Разве может такой не понравится?
Я с облегчением вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла.
— Если бы не он, неизвестно, что бы мы все делали! — восхищенно произносит отец. — Сидели бы целый вечер, пряча друг от друга глаза… Максуэлл же…
Немного наклоняю голову набок и смотрю на папу с едва заметной улыбкой. Слушать, как он восторгается Максуэллом, до того приятно, что немного щекочет в носу.
— Поразительно чуткий и находчивый человек и, как мне показалось, по-настоящему дорожит тобой, — рассыпается в похвалах папа.
К моим щекам приливает краска легкого стыда и головокружительной радости.
— Тебе правда так показалось? — спрашиваю я.
Отец кивает.
— Если бы он хоть чуточку меньше тебя ценил, не стал бы так распинаться. Я это сразу понял.
