Джулия Тиммон
На край света
1
— Эй? Есть кто-нибудь? — Замираю на пороге чудного дома, в котором все до мелочей не как у нормальных людей, и прислушиваюсь. Никто не отзывается. — Бобби! — кричу я, осторожно проходя к кухне.
В ней никого, но на столе, покрытом странного вида скатертью, стоят немыслимых форм четыре кружки с остатками чая и ваза с неровными, будто отколотыми, зубчатыми краями, а в ней одинокий кекс. Прохожу к розовой в горошек плите и притрагиваюсь к чайнику. Он еще теплый, стало быть, хозяева где-то поблизости. И парадная не заперта…
— Бобби?!
Откуда-то со стороны заднего двора до меня вдруг доносится заливисто-счастливый детский хохот, и я, сама не понимаю почему, на миг замираю. Что меня так удивляет? Задумываюсь. Смех звучит все ближе и все сильнее чарует. Ловлю себя на том, что вслушиваюсь в него с любопытством и странной жадностью, и вдруг понимаю, чему так изумляюсь. Дело всего лишь в том, что я давным-давно, а может, и вообще никогда не слышала в этом городе настолько свободно льющегося, такого беззаботного смеха.
К нему примешивается другой, куда более низкий — явно моего брата. Сознаю, что, заслушавшись, позабыла, для чего сюда пришла, и усмехаюсь.
Прохожу к черному ходу и выглядываю на улицу. Погода сегодня далеко не из приятных. Солнце то показывается, то прячется за рваными серыми облаками, и с самого утра моросит противный дождь. В такие дни самое то сидеть перед камином, даже если он ненастоящий, и раздумывать о жизни. Или читать детям сказки, в крайнем случае смотреть с ними мультики — никак не носиться с хохотом по двору. Но в этом доме, говорю же, все шиворот-навыворот…
Вижу выбегающего из-за сарая брата и столбенею: его лицо, как у индейца, расписано разноцветными полосами, одна девочка сидит у него на плечах, вторую он держит вниз головой, в волосах обеих желтеют одуванчики. Все трое умирают со смеху.
— Бобби! — вскрикиваю я, наверное, больше от неожиданности и потому что не знаю, как себя вести. — Сумасшедший! Вы же простудитесь…
Бобби поворачивается ко мне, опускает на землю ту девочку, которую держал вверх ногами, и одергивает ей цветастое платьице. Она, вся сияя, уверенным жестом берет его за руку.
— Привет! — восклицает он.
— Привет! — звонкими радостными голосками здороваются со мной девочки.
Я отвечаю не сразу. Сначала обвожу пытливым взглядом их раскрасневшиеся пышущие довольством и здоровьем мордашки.
К недавней женитьбе Бобби члены нашей семьи отнеслись по-разному. Мама, добрая душа, вздохнула с большим облегчением и приняла невестку, как дочь, во всяком случае искренне старается быть ей матерью. Отец по сей день смотрит на нее настороженно, хоть и воздерживается от резких высказываний. Хэлли, наша младшая сестренка, еще студентка колледжа, все негодует («С двумя детьми от разных мужчин! И с такой профессией!). Я же до сих пор совершенно не знаю, как ко всему этому относиться.
Бобби из нас самый старший. До некоторых пор слыл плейбоем и ветреником, постоянно менял женщин и ни с одной из них не встречался более пары месяцев. Мама с папой хватались за головы и были уверены, что он никогда не остепенится. Отец несколько раз пытался серьезно побеседовать с ним, растолковывал, что семья — основа здорового общества и цивилизации в целом. Но Бобби только отшучивался и продолжал жить в свое удовольствие. И вот в один прекрасный день на какой-то из бесконечных вечеринок, устраиваемых его бесшабашным другом Марком, повстречался с Сарой Дадлстон, актрисой театра. И его вдруг будто подменили.
— Здравствуйте, — запоздало отвечаю я, улыбаясь совершенно естественной улыбкой. Когда видишь перед собой таких детей, губы, несмотря ни на что, сами собой разъезжаются в улыбке.
Бобби опускает на землю вторую девочку и легонько шлепает обеих по плечикам.
— Бегите же, поцелуйте тетю Джой!
Малышки срываются с места и несутся ко мне так, будто давно и хорошо меня знают. Я неловко наклоняюсь и даю им себя расцеловать. Щечки у обеих мокрые, но головокружительно пахнут травой, цветами и свежестью. Возникает такое чувство, будто ты не в Лондоне, а где-нибудь за городом.
— Идемте пить чай! — объявляет та, что повыше.
Отмечаю, к своему стыду, что совершенно не помню их имен. Я видела их всего лишь раз, на свадьбе. Но в тот день было слишком много народу, девочки все больше помалкивали, к тому же их прямо из церкви увезли домой.
Бобби смеется.
— Слышишь? Хозяйки приглашают нас к столу.
— Спасибо. — Я в некоторой растерянности. Что меня смущает? Может, это незнакомое мне выражение полного счастья на лице брата. Или две хорошенькие, точно с картинки, его приемные дочери. Или же вероятность встретиться с Сарой, которую я почти не знаю, потому что сама не очень-то стремилась ближе с ней познакомиться. — А где ваша… гм… мама?
— На репетиции, — хором отвечают девочки, беря меня за руки и ведя в дом.
— В субботу? — спрашиваю я, оглядываясь на брата.
Он с улыбкой следует за нами.
— Они репетируют почти каждый день. А когда не репетируют, дают спектакли.
— А… дети с кем? С тобой? Ты что теперь, профессиональная нянька? — Досадую на себя за то, что поневоле язвлю. Бобби тридцать четыре года, и он имеет полное право распоряжаться жизнью так, как ему заблагорассудится. Тем более если это дарит ему столько радости. Поворачиваю голову и смотрю рассеянным взглядом на желтизну одуванчиков в льняных девчоночьих волосах.
— По будням наши дети ходят в садик.
Поражаюсь и слову «наши» и легкости, с которой Бобби произносит эту фразу. Такое чувство, что он не услышал моей иронии или счел ее слишком глупой, мелочной и недостойной права быть замеченной. Опять стыжусь своей несдержанности и слегка краснею.
Заходим на кухню. Старшая девочка и правда, будто настоящая хозяйка, целенаправленно проходит к столу, отодвигает стул и, слегка хмуря бровки, дабы казаться взрослее, шлепает рукой по сиденью.
— Это место для тети Джой.
— Спасибо. — Я сажусь.
Бобби останавливается посреди кухни, оглядывается по сторонам и, ничуть не стесняясь некоторого беспорядка, оживленно потирает руки.
— Та-ак! Где у нас живут конфеты и печенье?
— Конфеты и печенье, чур, достаем мы с Лулу! — восклицает старшая девочка. — А ты разогрей чайник и завари чай!
Бобби с шутливой серьезностью кивает, смотрит на меня, и его раскрашенное симпатичное лицо озаряется такой обворожительно милой улыбкой, что у меня ёкает сердце.
— Лулу и Синтии подходить к плите пока что нельзя, — объясняет он. — Потому что они еще маленькие.
— Но очень-очень сколо мы выластем и тогда будем ставить чайник почти каждый день! — восклицает вторая девочка, совсем кроха, с круглыми розовыми щечками и детским двойным подбородочком, по которому так и хочется ее потрепать.
Лулу и Синтия — трижды повторяю про себя я, с улыбкой наблюдая, как Синтия с тем же деловитым видом подтаскивает к буфету табуретку, ставит на нее сестренку, как та открывает дверцы и достает
