страданий? Или чтобы провести остаток вечера вместе? И то и другое необъяснимо. Ведь помимо той вспышки страсти у нас ничего нет. Он ни в чем мне не признавался, ничего не предлагал, не выражал особого восхищения. Впрочем, так ли важны слова? Не говорят ли понятнее всяких объяснений действия?
Одергиваю себя и мысленно смеюсь. Не хватало только придумать любовь там, где ничем подобным и не пахнет. Джошуа просто участливый человек, понял, что я в прескверном положении, и решил помочь. А раз взялся за это дело, доводит его до конца, вот и все.
– Так едем в ресторан или нет? – спрашивает он.
Задумываюсь. Перекусить я, конечно, не прочь, но, как только представлю, что вхожу в очередной набитый людьми зал, сажусь за столик, беру меню, делается тоскливо.
– По-моему, ресторан – это слишком скучно, – говорю я. – Очень уж неинтересно. Давай лучше просто погуляем. Расскажи мне что-нибудь о Берлине.
– Ты уверена, что хочешь именно такой праздник? – недоверчиво спрашивает Джошуа.
Приподнимаю контейнер с бонсаем и снова подношу его к сердцу.
– Этот праздник самый необычный в моей жизни. Пусть и он закончится не как всегда.
Джошуа кивает, уверенно берет меня за руку, мы идем по залитому светом витрин тротуару и, наверное, кажемся со стороны влюбленной парочкой.
Просыпаюсь по будильнику и не спешу открыть глаза, не желая расставаться с радужными впечатлениями. Мне снилось что-то теплое, ласковое, волнующее. Что-то вроде моря. И, по-моему, Джошуа. Да, точно. Мы сидели на морском берегу, почти как тогда, только не ночью, а солнечным утром. И не занимались любовью, а просто держались за руки, но, мне казалось, близости сильнее, чем эта, я не знавала никогда прежде. Сны, сны! Почему они настолько похожи на правду, зачем понапрасну дразнят нас неземными радостями?
Медленно открываю глаза, вижу топ и белую юбку на стуле, вспоминаю разбирательство в ресторане, остальные события вчерашнего дня и зажмуриваюсь. В десять нарисуется Гарольд, а мне, хоть я и отчаянно надеялась, что сегодня взгляну на вещи иначе, до ужаса не хочется ничего выяснять. Вот бы вернуться в свой сон и сидеть в нем рука об руку с Джошуа до тех пор, пока здесь, в действительности, не пройдет лет этак десять.
Джошуа… Мысли крутятся лишь вокруг него. Вспоминаются один за другим все разговоры с ним и все его поступки. Когда очередь доходит до бонсая, я пугаюсь, что и деревце мне приснилось, и смотрю по сторонам.
Вот она, моя красавица-сосенка. Стоит на столике, гордо расправив миниатюрные пушистые лапы. От осознания того, что подарок Джошуа будет со мной всегда, делается отрадно, но щемит в груди и почему-то хочется плакать. Медленно сажусь в постели, протягиваю руку и провожу пальцем по прохладным иголочкам.
Думаете, мы с Джошуа расстались навек? Пока нет. Думаю, что нет… Прощаясь, он попросил меня встретиться с ним еще один раз, сегодня во время ланча, в том же самом кафе, где вчера я сняла перед ним дурацкий парик и очки. Лететь домой я планирую часа в четыре.
Не знаю, как все сложится после беседы с Гарольдом, но мне очень хотелось бы съездить на эту последнюю встречу с Джошуа. Хотя бы в знак благодарности за вчерашнее и за то, что его стараниями в этом году у меня был премилый день рождения.
Мы бродили по берлинским улицам до двух ночи, потом Джошуа поймал такси и привез меня к гостинице. Никаких намеков он не делал, даже не пытался одурманивать комплиментами. Если бы между нами снова что-нибудь случилось, я определенно не согласилась бы встретиться с ним сегодня. Почему? Наверное потому, что в таком случае твердо знала бы, что сблизилась с ним от безысходности, желая усыпить боль, и только. Сейчас же нас единит дружеское чувство, а оно в отдельных случаях ценнее страсти, даже влюбленности.
С трудом поднимаюсь с кровати, так, будто гриппую, и шлепаю босыми ногами в ванную – перед приходом Гарольда не мешает привести себя в порядок, хотя делать ничего не хочется и я чувствую себя разбитой, подавленной и растерянной. Утро не принесло долгожданной ясности ума и уверенности. По- моему, мне хуже, чем накануне вечером, ведь сегодня придется принимать окончательное решение – откладывать разговоры некуда.
Гарольд приходит без опоздания и – представьте себе! – с букетом цветов. Слава богу, не столь безвкусным, какой он преподнес вчера Беттине, – из красных и розовых роз, в прозрачной обертке.
– Это еще зачем? – спрашиваю я, вместо того чтобы восхититься.
Гарольд кладет цветы на тумбочку. Я не спешу позвать горничную, чтобы та принесла вазу, вообще об этом не думаю. В голове мелькает единственная мысль: хорошо, что не положил их рядом с сосенкой. Бедные розы! Они-то ни в чем не повинны.
Только теперь замечаю, что Гарольд странно выглядит. Глаза красные, волосы лежат так, словно он не только не причесывал и не напомаживал их сегодня утром, но и вообще не мыл после вчерашнего. Мое сердце сжимается, в голове мелькает мысль: неужели настолько страдает? Во всем его облике смущение и готовность покаяться, что совершенно сбивает с толку. Обычно Гарольд горделив и любит подчинять себе любые обстоятельства.
– К чему цветы? – повторно спрашиваю я.
Гарольд пожимает плечами.
– Во-первых, вчера у тебя был день рождения, а я ничего…
– Как же! – перебиваю я его. – Ты приготовил мне прекрасный подарок! – Смеюсь злым смехом, от которого становлюсь противна сама себе.
Гарольд зажмуривает глаза, будто я его больно ударила. У меня снова съеживается сердце.
– Послушай, не спеши с выводами, – произносит он глухим, не вполне уверенным тоном. – Дай я все объясню… – Кивает на букет. – Во-вторых, я вдруг подумал, что, наверное, не очень они правильные, мои теории о цветах.
Интересно, что тебя в этом убедило? – думаю я. Не гардении ли, которые мне подарил Джошуа?
– Садись, не стой посреди комнаты, – говорю я грубоватым тоном не слишком гостеприимной хозяйки.
Гарольд послушно опускается на стул, а я радуюсь, что он сел не со мной рядом, на кровать.
Повисает тягостное молчание. Гарольд внезапно вскидывает голову и приковывает ко мне взгляд своих воспаленных глаз.
– Дракоша…
Невольно кривлюсь, словно он обозвал меня.
– Давай без «Дракош», а?
Гарольд растерянно качает головой.
– Это еще почему? Тебе вроде бы всегда нравилось…
Вспоминаю, как чуть больше суток назад, когда я, глупая, еще тешила себя немыслимыми надеждами, он запретил мне называть его солнцем, и мрачно улыбаюсь. Все поменялось местами.
– Когда-то да, нравилось. А теперь, по-моему, эти глупости крайне неуместны. – Забираюсь на кровать, прислоняюсь к спинке, кладу ногу на ногу и скрещиваю руки перед грудью.
– Хорошо, без «Дракош», – соглашается Гарольд.
Его непривычное смирение подкупает и вместе с тем несколько раздражает, но неприязнь, когда страсти поулягутся, наверняка пройдет.
– Понимаю, это прозвучит нелепо, – негромко говорит он, глядя куда-то вниз, на колени, – и ты, может, мне не поверишь, но с Беттиной меня связывают поверхностные, отнюдь не любовные отношения.
Мне любопытно, что за ложь он придумал, поэтому я решаю выслушать его и лишь потом рассказать, как я явилась в «Шлоссотель» вчера утром.
– Понимаешь, она сестра одного моего старого приятеля, у нее не так давно умер муж и она настолько тяжело переживала потерю, что первые два месяца лежала в реабилитационной клинике, а теперь должна всюду ходить с сопровождающим – так настоятельно советуют врачи. – Сглатывает и бросает на меня очень быстрый несмелый взгляд. Говорит он очень торопливо – явно слишком волнуется.
Я пристально смотрю на него и пока молчу.
