Андреев Анатолий
Давление зла
I
Поселок лежал на бугре. Гравийка подходила к нему снизу, и Федору видны были лишь две крайние избы, и огороды на косогорах, и кусок дороги, переходящий в улицу и сразу теряющийся за срезом горы, в небе. Машина, завывая, выползла наверх. Потянулся унылый ряд неопрятных домов, с покосившимися заборами и худыми тесовыми крышами. У водоразборной колонки разливалась жирная, даже на взгляд, грязь. Наперерез с горловым рычанием выскочила собака, бежала некоторое время за машиной, исступленно лая и делая вид, что сейчас укусит за колесо. Ближе к центру поселка на улицах стали появляться люди — молодые крепкие мужики, все, как на подбор, в цветных спортивных костюмах, словно подростки. Они не поворачивали головы на звук, не реагировали на плотный шлейф пыли, и Федору начало казаться, что все происходит во сне.
Медленно проехав центральной площадью поселка, с бетонной коробкой магазина, рубленым пятистенным клубом с огромным висячим замком на двери и неизменным коммерческим киоском, Федор повернул налево, в единственную поперечную улочку. Добравшись почти до околицы, он снизил скорость и остановился.
Протянув руку, он выключил зажигание. Двигатель смолк, но Федор не спешил выйти. Он посидел еще немного, наслаждаясь тишиной. Все-таки «Москвич» — очень шумная машина. Три с половиной часа дороги не то чтобы утомили его, но вызывали желание покоя.
Улица лежала перед ним, ухабистая и поросшая вдоль заборов травой. Впереди чуть не на середину дороги выпер куст — не то вишни, не то черемухи, отсюда не разобрать было. Метрах в ста прямо посреди улицы неподвижно стоял трактор. Около него, как и по всей улице, не было ни души. Федор открыл дверцу и вышел в пыль. Ощутимо припекало солнце — время приближалось к полудню. Он перевел взгляд на пропыленные бревенчатые стены старого двухквартирного дома с палисадником перед окнами. В окне трепыхнулась занавеска — первое проявление жизни во всем этом сонном царстве, — и Федор двинулся по направлению к калитке. Когда он справился с щеколдой, по заросшему двору уже спешил ему навстречу, улыбаясь и смущенно заталкивая под ремень подол рубашки, Аркадий.
— Ну, брат, тебе на пользу пенсионное житье, — улыбнулся Федор, пожимая руку и окидывая Аркадия взглядом. — Посвежел, помолодел…
Аркадий смущенно улыбался, седые волосы венчиком торчали вокруг лысины.
— Здоровье, здоровье-то как? — растроганно и бессвязно спрашивал он. Животик его круглился под рубашкой, короткопалые пухлые руки с обломанными ногтями и навечно въевшимся в них мазутом беспокойно вцепились в ладонь Федора.
В сенцах что-то стукнуло. Аркадий обернулся. На крыльцо вышла худощавая смуглая женщина.
— Хозяйка моя, — вполголоса сообщил Аркадий Федору. — Оля, это Федор Петрович к нам приехал. Я тебе говорил.
В голосе его отчетливо слышались заискивающие нотки.
— Да говорил уж, говорил… — без улыбки сказала она. Спустившись с крыльца, она подошла к ним, прямо глядя в глаза Федору. — А мы совсем и не ожидали. Чего, думаем, из города-то к нам потянет. Ни реки настоящей нет, ни леса путного…
Она все так же пристально смотрела в лицо, не уворачиваясь от встречного взгляда. 'Н-нда, — подумал Федор. — Непохоже, чтобы Аркаша тут чем-то командовал, как он всегда заливал'.
— А по отчеству как? — спросил он. — Вроде бы неловко просто по имени…
Он чуть помолчал и добавил:
— Так вот, сразу…
— Ну, если не сразу, то Васильевна, — она коротко, вспышкой, улыбнулась, и Федор опять подумал: 'Не-ет, точно ведьма!', — но подумал на этот раз одобрительно, и одобрительно на нее взглянул. В серых глазах ее промелькнуло торжество, но так мимолетно, что Федор усомнился — не показалось ли? А она уже другим, радушным, но и безразличным тоном сказала:
— А вы вовремя, к столу.
И Аркадий тут же подхватил, завел на одной ноте: 'Нет, к столу, давай к столу! Пообедаешь с нами, и ничего не хочу слышать!' Напрасно Федор отнекивался, пока на помощь не пришла Ольга:
— Чего пристал к человеку? Небось, он себя лучше знает. А ты чаю предложи — уж, наверное, не откажется…
Все разрешилось благополучно. Ольга (про себя Федор так и называл ее Ольгой) пошла в избу накрывать на стол и заваривать чай, а Федор с Аркадием загнали машину во двор и уселись перекурить. Аркадий не курил, но за компанию взял сигарету и неумело набрал дым в рот, картинно его выпуская. Первая неловкость встречи прошла, и Аркадий держался естественно. Или просто разговор зашел о вещах обычных и простых. До инвалидности он работал на базе Сельхозтехники, по ремонту дизельных двигателей, и как только об этом зашла речь, оживился, перестал вымучивать из себя слова, и Федор подумал — да, вот таким он и был в больнице, таким он мне и понравился. Потому я и принял его предложение — погостить несколько дней.
Вышла Ольга, кликнула их к столу. Пошли в дом. Федор с интересом огляделся вокруг — обстановка ничем не отличалась от городской квартиры. А стараниями Аркадия и удобства все были городскими. И Федор подумал — да, мужик рукастый. А как он тогда в меня по поводу телевизионной антенны вцепился! Между прочим, Федор и дом-то узнал по антенне. То есть он, конечно, знал, куда едет, но вот углядел антенну и понял: здесь…
II
За два с небольшим часа Федор отшагал порядочно от деревни. Соснячком, затем унылой гнилой болотинкой, и опять соснячком. Потом пошло чернолесье беспросветное, глухое, выросшее на месте сведенных некогда чистых лесов. Грибов не было. Только горькуши росли в низинках, да поганки кое-где выглядывали из палой почерневшей листвы.
Впереди показался просвет. Федор направился туда и вскоре, действительно, вышел на опушку. Перед ним расстилался лужок с несколькими копешками сена. Поодаль вилась цепочка кустов — ручеек или речка. Еще дальше вздымался холм, поросший ельником. 'Ну вот, — подумал Федор, — у ручья передохну, схожу еще на холм, рыжиков поищу, и обратно…'.
До речушки оказалось дальше, чем показалось вначале. На Федора навалилась тупая тяжесть — вдруг, враз. С трудом добрел он до берега и опустился на траву. У ног хлопотливо переливали из пустого в порожнее маленькие упругие струйки. Они отчетливо выделялись в общей массе воды, то образуя маленький водоворотик, то журча чуть слышно, то закружив сухой стебель травы и потянув его против течения. Речка оказалась небольшой, чуть больше трех шагов шириной, но глубокой. Федор затруднился бы объяснить, как он чувствует глубину. Просто смотрел в воду и видел: по пояс, а вон там — и по шейку будет…
Смолк звук шагов, не шелестела трава, не слышно стало собственного натруженного дыхания — и словно проснулись вдруг, запели наперебой кузнечики. Острый запах сырости и травы повис над рекой. Федор сделал над собой усилие, освобождаясь от дремотного, расслабленного состояния и ощутил, что усталость прошла, исчезла. Он потянулся, уселся поудобнее и закурил. Дым тянуло понизу, запутывало в траве. Федор глянул на солнце, потом, проверяя, на часы и решил — не стоит лезть на бугор. Грибов все равно нет, а время к вечеру. Пока до деревни дойдешь, да пока устроишься… Он докурил, бросил окурок в воду и решительно поднялся.
Возвращался он другой дорогой — вдоль речки, окраиной ячменного поля, через овраг, заросший ельником. Он не спешил, солнце стояло еще высоко, когда он вышел на поляну, мыском протянувшуюся меж двух оврагов. Почему-то она осталась нераспаханной, поле кончалось в сотне метров сзади. Почва заметно пошла под уклон. Федор оглянулся — ячменное поле было вверху, а поляна все так же убегала вниз. Повеяло вдруг холодком, хотя солнце светило по-прежнему, и по-прежнему не чувствовалось ни ветерка. Он продолжал спускаться. Стало вдруг темнее, словно солнечный свет процеживался сквозь светофильтр. Федор помнил — такое ощущение у него было во время солнечного затмения. Он прозевал начало и спохватился лишь, когда вот так же потемнело. Это было странно — солнечный свет не поглощался облаками, его не смягчали, рассеивая и ослабляя, водяные пары. Его просто стало МЕНЬШЕ. Федор заметил неладное, еще не сообразив, в чем дело. Подсказало закопченое стекло — луна отгрызла от солнечного диска заметную краюшку. Федор на всю жизнь запомнил те свои мальчишеские ощущения и сейчас непроизвольно глянул вверх, на солнце. Облаков вокруг солнечного диска не было. Это ясно было и так — глаз умеет отличать смягченный облаками свет, — и Федор посмотрел лишь для того, чтобы унять безотчетную тревогу. Тут же, осознав это, он устыдился и двинулся вперед. С каждым шагом окаймлявшие с двух сторон поляну ели становились выше, и ощутимее сделалась сырая промозглая сырость. 'Из оврага несет влагой, — подумал Федор, — наверное, родничок…'. Тишина вокруг стала давящей, так что Федор, наконец, заметил ее, но продолжал идти вперед.
А ели уже закрывали собой все небо, оставляя нетронутым лишь клочок его, в самом зените. Поляна сужалась. В какой-то момент вдруг оказалось, что Федор стоит на круглой площадке, окруженной лесом. Прогал, через который он сюда вошел, остался выше и сзади. Он замыкал котловину, с трех сторон окруженную ельником, а с четвертой — травянистым откосом. Холод становился нестерпимым, и Федор в недоумении присмотрелся к траве под ногами — если не сейчас, то ночами она должна была оказаться побитой инеем. Но ничуть не бывало, разнотравье оказалось свежим, не примороженным, и как только Федор обнаружил это, холод отступил — в буквальном смысле отступил. Он скрывался за стеной елей, в овраге. Федор чувствовал его дыхание.
…Федор вообще обладал способностью на расстоянии ощущать тепло и холод. Кожей. Достаточно было ему зайти в комнату, и он не глядя мог указать, где здесь расположена батарея отопления. Комната могла быть незнакомой, в ней мог быть выключен свет — на его способность это не влияло. В трамвае он плечом чувствовал, сидит ли кто рядом, или там только промороженное, заиндевевшее стекло окна. Пару раз он заикнулся было о своей чувствительности к таким вещам, но его подняли на смех — подумать только! Чувствовать что-то сквозь зимнее пальто, да на расстоянии! Он и сам понимал, что этого не должно быть, и потому научился помалкивать. Имела это особенность и неприятную сторону. Всей кожей отмечая температуру на улице, он мерз, несмотря на теплую одежду. Эта способность немало смущала его попервости, пока он не прочитал в популярном журнальчике статью о реликтовом кожном зрении — обычно в инфракрасном диапазоне. Если верить статье, таких как он не так уж и мало, каждый двадцатый. И каждый, подумал Федор, в таком же положении. В смысле — насчет боязни, что поднимут на смех. По крайней мере, он ни от кого ничего подобного не слышал, а уж у него-то в этом отношении ушки все время были на макушке…
…Стужа отступила в овраг. Федор чувствовал ее там, все равно, что видел. Видел он также, что это неправильный холод, ненастоящий. Он холодит лишь его… нет, пожалуй, только лишь живые существа — Федор огляделся и не заметил никакой живности вокруг. Ну ладно, птиц не видать… Но какие-то жучки или бабочки должны быть! А здесь — даже кузнечики смолкли. Федор прислушался. Издалека, на пределе слышимости, донеслось ослабленное расстоянием монотонное их цвирканье. Странное место. Мрачное. Он еще раз осмотрелся и заметил на ветвях стоящей перед ним на расстоянии десятка метров мрачной исполинской ели какие-то тряпочки. Некоторые из них были еще совсем свежими, не выцвели. Федор замер, до него начинала доходить причина необычности этого места — капище…
Федор сделал было пару шагов к ели, но остановился. Что-то не пускало его, заставляло уйти прочь. Как будто само это место было пропитано не то чтобы злом — какой-то странной, чуждой, недоброй силой. Он постоял, вглядываясь в обесцвеченные ветром и дождем ленточки на темных ветвях, в заметную даже отсюда паутину с запутавшейся в ней хвое и прочим лесным сором. Он с трудом подавлял нараставшее желание бежать отсюда. Наконец он медленно повернулся и неторопливо двинулся вверх по склону, напряженно вслушиваясь в царящую вокруг тишину. Он с трудом сдерживался, чтобы не побежать или не оглянуться. Только оказавшись наверху, на окраине засеянного ячменем поля, он почувствовал, как расслабились,