боясь, что Эдвин рассердится, но он лишь слегка хмурится и улыбается.
— Нет. На этот раз ты ничего не забыла. Забыл я.
Недоуменно изгибаю бровь.
— Точнее, не успел, — поправляется Эдвин. — Кое-что сделать и кое-что сказать.
Он крепче сжимает мои руки, но тут перед нами возникает тучный высокий бородач в клетчатом костюме.
— Ребята, — ворчливо говорит он, — вы или что-нибудь покупайте, или отойдите.
Вспоминаем, что стоим у самой стойки и мешаем другим. Эдвин жестом говорит бородачу «не сердись, старина», и мы, рука в руке, идем из бара прочь.
Только-только закончился дождь, тучи рассеялись, и город освещает вечернее солнце. Останавливаемся на тротуаре, вдоль которого у обочины поджидают клиентов такси. Эдвин берет мою руку, ту самую, на которой белеет шрам, поднимает ее и смотрит на него с любовью и восхищением.
— Я скучал по нему. По нему и по твоей детской улыбке.
Смеюсь счастливым благодарным смехом и напоминаю:
— Кажется, ты сказал, что забыл кое-что сделать и кое-что сказать.
— Серьезно? — с наигранным удивлением спрашивает Эдвин. — Ах да, ну конечно! Сделать — вот что. — Он подносит мою руку к своим губам, прикрывает глаза и осыпает шрам и всю ладонь легкими теплыми поцелуями, от которых у меня внутри вздымается волна столь пьянящего желания, какого с Дугласом я не испытывала даже от намного более откровенных ласк.
Одно такси отъезжает, и на его место становится другое. Таксист кричит сквозь раскрытое окно:
— Эй, Тили-тили-тесто! Вам куда?
Мы с Эдвином переглядываемся. Не отпуская мою руку, он поднимает указательный палец и с хитрым видом произносит:
— У меня есть идея.
Садимся в такси на заднее сиденье, и водитель смотрит на наше отражение в зеркале, ожидая адреса. Эдвин, глядя на меня, произносит название именно той гостиницы, где я поселилась в день нашего знакомства. Водитель заводит двигатель, и машина трогается с места. Смотрю на Эдвина в полном изумлении, а он безмерно доволен собой.
— Ты что, правда тогда следил за мной?
Его брови сдвигаются.
— Что значит «правда»?
Слегка краснею и отвожу от него взгляд.
— Гм… это Мэгги предположила…
Эдвин усмехается.
— Подруга у тебя, конечно, замечательная, но лучше бы ты поменьше слушала ее предположения.
— Любые советы она мне дает из лучших побуждений, — заступаюсь я за Мэгги.
— Может быть. — Эдвин придвигается ко мне так близко, что у меня идет кругом голова. Вдыхаю аромат его одеколона и оттого, насколько он кажется знакомым, приятно покалывает в носу. — Однако давай о твоей подруге поговорим после. — Он пристально смотрит на меня. — Нет, Кэтлин, я не следил за тобой, но почему-то, хоть подстраховался и отправил письма далеко не в один отель, чувствовал, что ты именно в этом. Чувствовал… — Он прикладывает руку к сердцу, а мой взгляд невольно останавливается на его губах. От желания попробовать их на вкус я, кажется, вот-вот потеряю рассудок.
Эдвин наклоняет голову и целует меня. Я представляла себе эту минуту миллион раз, порой настолько ясно, что почти верила, будто все по-настоящему. Но в сравнении с волшебной действительностью мечты становятся жалкими и слишком далекими от правды.
Как я жила целых три года без этого парня и его ласк? Почему не догадывалась с самого начала, что мой мужчина на свете всего один, зачем тратила время и душевные силы на других?
Эдвин медленно отстраняется, и я, чувствуя, что этого мне катастрофически мало, смущенно опускаю взгляд. Ничего! Впереди у нас море времени и без счета поцелуев. Впрочем… Мне становится чуть тревожно. Отворачиваюсь к окну, стараясь, насколько это сейчас возможно, казаться спокойной, и негромко спрашиваю:
— Надеюсь, ты меня простил?
Эдвин тихо смеется.
— Простил ли я тебя? Знаешь, на следующий день после того, как ты позвонила там, в Лос- Анджелесе, а я заявил, что больше не желаю тебя знать, я проснулся и ясно почувствовал: жизнь кончена.
Поворачиваю голову.
— Правда?
Эдвин криво улыбается.
— Да.
— Почему же ты… не позвонил?
— Потому что, как последний кретин, накануне не только переселился в другой отель, но и в сердцах удалил из телефона твой номер.
— Серьезно? — спрашиваю я.
Эдвин кивает.
— Представляешь, — взволнованно признаюсь я, — сегодня, когда я там, в баре, подумала, что ты по-прежнему сердишься и не окликнешь меня, тоже твердо решила: как только сяду в такси, тут же удалю твой номер. На всякий случай сменю и свой.
Какое-то время смотрим друг на друга и вдруг разом покатываемся со смеху. Эдвин обнимает меня за плечи, но не приятельски небрежно, а так, будто я драгоценность, залог его вечного счастья и процветания.
— Какие же мы оба дураки, — говорит он. — Судьба сто раз доказала, что мы созданы для того, чтобы быть вместе, а мы все придумываем непонятные препятствия и усердно их преодолеваем. — Он вздыхает. — За три года я столько раз проклинал себя!
— За что? — спрашиваю я. У него под боком мне настолько уютно и спокойно, будто я окруженный вниманием и заботой младенец и лежу в колыбели на мягкой постельке, а внешний мир отделен от меня полупрозрачным пологом.
— За то, что стал выдумывать глупые правила игры вместо того, чтобы сразу же взять твой телефон и больше никогда не выпускать тебя из виду, — с нотками раздражения на самого себя говорит Эдвин.
— А мне не следовало морочить тебе голову в Лос-Анджелесе, — виновато признаю я.
Эдвин целует меня в голову.
— Ничего. Впредь будем умнее. Теперь повсюду станем ездить только вдвоем.
Смеюсь. Вообще-то мы еще ни недели не жили вместе и, конечно, не имеем понятия, поладим ли в быту, сможем ли сосуществовать. Но, наученная горьким опытом, я теперь знаю, что сомнения и страхи отнюдь не лучшие помощники в чем бы то ни было. Надо верить, что у нас с Эдвином… все должно сложиться.
— Сначала следует решить, где нам поселиться. — В моем голосе нет ни отзвука неуверенности в том, что отныне у нас все будет пополам. — Ты из Нью-Йорка, а я из Лос-Анджелеса.
Эдвин взмахивает рукой.
— Это не проблема.
С готовностью киваю.
— Устроимся, заживем такой удивительной жизнью, какой не увидишь даже в голливудских фильмах. И будем много путешествовать.
— Первым делом съездим в Сахару и покатаемся на верблюде, — многозначительно говорю я.
Эдвин медленно поворачивает голову и смотрит на меня в счастливом ошеломлении.
— Неужели помнишь?
— Конечно, — говорю я, весьма довольная собой.
Эдвин наклоняется ко мне так близко, что наши губы почти соприкасаются.
