это так страшно, то не говори ничего. Лучше будет, если мы пока останемся живы.
— Смейся, Васселей, смейся. Когда ты смеешься или улыбаешься, ты такой… человечный. А когда хмуришься, ты похож на всех этих…
Васселею нравилось слушать ласковую болтовню женщины. Он даже был доволен, что его ранили и он оказался здесь. Если бы вся война прошла так же, как пролетали эти вечера.
— Чем все это кончится? Ты ведь знаешь? — спросил Васселей однажды среди милой болтовни.
Он знал, что Кайсе-Марии известны такие вещи, о которых другие медсестры и понятия не имеют.
— Чем кончится? Плохо кончится. Только никому не говори. Впрочем, скоро обо всем этом все сами узнают. Из Петрозаводска через Поросозеро сюда идут красные. Такая сила идет, что перед ней ничто не устоит. Если даже Финляндия объявит войну и бросит в бой все свои силы, все равно их не остановить. Так что конец приходит твоей «освободительной» войне. Эх ты, борец за свободу…
Кайса-Мария перебирала волосы Васселея.
— Чему ты тогда радуешься? — спросил он.
— Тому, что скоро все это кончится… Это.. Не знаю даже, как назвать. Войной не назовешь, слишком все нелепо, карнавалом тоже — слишком все ужасно. — Кайса-Мария пересела на край кровати и зашептала на ухо: — Я-то сбегу отсюда вовремя. Я не дура. Меня вызывают в Финляндию. Кто, зачем — не спрашивай. Я постараюсь остаться там. Слушай, поедем со мной…
— Нет, я останусь в Карелии. На своей земле.
— Ты сошел с ума! Среди вас, карел, есть действительно много простофилей, которые могли бы остаться здесь. Но они не останутся — побоятся. А тебе уже поздно думать об этом.
— Мне тоже не поздно. Под Келлосалми я чуть было не остался совсем… Попади пуля не в ногу, а…
— Не надо, не надо об этом. О смерти не надо говорить. Надо жить, чтобы увидеть.
— Что же, я еще должен увидеть?
— Хотя бы то, как я стану известным человеком. И к тому же богатой.
— Буржуя из тебя не выйдет.
— Я стану известной самым честным путем. Я разбогатею на честности.
— Расскажи, как… И меня научи.
— Улыбайся, Васселей. У тебя очень приятная улыбка. Слушай. Я расскажу, ради чего я должна жить, видеть и слышать все это. — Кайса-Мария наклонилась так близко, что ее волосы касались щеки Васселея, и зашептала: — Это единственная тайна, которую я тебе доверю сейчас. Я сделаю то, чего никто не делал. Надо только дожить до времени, когда Финляндия станет другой. Она обязательно будет другой. Тогда я сяду за стол и буду писать. Я буду писать лишь о том, что было. Одни голые факты. Васселей, даже ты не представляешь, как много я знаю. Должен же мир узнать о том, что я знаю. Мир сейчас нуждается в честности, в правде. Когда совершается убийство на почве ревности или грабеж, преступника наказывают. А когда совершают чудовищное зло по отношению к целому народу, о нем молчат, за него не наказывают. Почему? Финны любят честность. И я честно расскажу обо всем. Я не утаю даже того, что делала сама.
— Таккинен опровергнет все, что ты расскажешь.
— Таккинен? Да он и не знает даже того, насколько ничтожной пешкой он является в этой игре. Если бы он узнал, как мало он значит, он бы повесился или спился. Он — такой самолюбивый. Ну как, буду я известной?
Кайса-Мария пыталась улыбаться, но на глазах у нее стояли слезы. Васселей поднялся и сел.
— Мария, а тебе не кажется, что тебя подслушивают?
— Обязательно. Но я знаю, когда можно говорить. Как-то зашел сюда Таккинен. Он вот тут сидел. Тогда за стеной и заскрипело. — Она показала на стену, за которой находился какой-то чулан. — Даже ему не доверяют. Почему ты не ответил: буду я известной?
— Мария! — Васселей посмотрел ей в глаза, сказал тихо-тихо: — Мне очень бы хотелось дожить до этого времени. Но одного я не понимаю. Как это возможно? Как ты с такими мыслями можешь оставаться среди этих… заниматься всем этим?
— Ох, Васселей, не спрашивай!.. — Кайса-Мария заплакала. — Пока не спрашивай. Когда можно будет, я сама…
Она плакала. Васселей успокаивал ее. Потом Кайса-Мария вдруг выпрямилась, вытерла слезы и заставила себя улыбнуться.
— Какая я дура! Ну, ладно. Все. Ты не принимай это всерьез. Просто это от усталости, обычная истерия. Слушай… Мне надо идти. Чуть не забыла. Ты поешь, а что останется, вынеси в сени. Кофейник в духовке. Спокойной ночи.
Обернувшись в дверях, Кайса-Мария игриво помахала рукой, словно весь этот их разговор был легким флиртом.
— А мундир не идет тебе, — заметил Васселей.
— Разве? — Кайса-Мария оглядела юбку, сшитую из солдатского сукна. — Он должен идти мне, если уж он на мне.
Утром Кайса-Мария пришла в темно-синем шерстяном платье. Выглядела она обеспокоенной. Поговорила о том о сем, о разыгравшейся ночью пурге, спросила, как Васселею спалось, потом вдруг замолчала, стала задумчиво поправлять прическу.
— Что с тобой?
— Завтра я уезжаю в Финляндию. Давай посмотрим твою рану. Может быть, и ты сможешь отправиться в путь.
— Гонишь на фронт?
Рана зарубцевалась, но ее еще надо было перевязывать. Сменив повязку, Кайса-Мария сказала, не глядя на Васселея:
— Ты тоже должен завтра уехать.
— Что, красные близко?
— Нет, не потому.
— А почему?
— Не спрашивай. Ты должен уехать — и все.
— Значит, я должен выполнять распоряжения сестры милосердия?
— Если бы я могла… — не договорив, Кайса-Мария сделала резкое движение, словно хотела что-то разорвать, но тут же снова стала деловитой. — Я зайду вечером. Пока.
Днем Васселея навестил Таккинен.
— Зашел поглядеть, как дела у тебя. Давно мы не виделись. — Он поздоровался, как старый знакомый. — Помнишь, Вилхо, как мало нас было, когда мы начинали. А теперь вся Карелия поднялась.
Таккинен прошелся по комнате, остановился перед зеркалом, стал рассматривать лежавшие на столике перед зеркалом гребешки, коробки с пудрой, флакон с духами.
— Приятная женщина, верно? — Таккинен подмигнул Васселею. — Молодец, Вилхо.
Васселей хотел резко ответить, но сдержался и сухо спросил:
— Что нового на фронте?
— Все идет хорошо. Позиции мы удерживаем. Скоро подойдет подкрепление из Финляндии, и мы перейдем в наступление по всему фронту. Правда, случаев обморожения многовато. Закурим.
Таккинен сел и забарабанил пальцами по столу.
— Надо бы поговорить, да времени у меня мало. Потому перейду к делу. У нас не хватает офицеров. Ты должен взять взвод. А если хочешь, дадим и роту.
— Господин главнокомандующий, я же вам уже сказал… я могу отвечать лишь за свою голову. Большей ответственности я брать на себя не желаю.
— Это окончательный ответ?
— Да, — твердо ответил Васселей. — Кроме того, разрешите мне напомнить, что мою семью не надо эвакуировать в Финляндию.
— Хочешь оставить ее на милость большевиков?
— Может быть, я понял вас неправильно. Разве мы не собираемся наступать? — Васселею с трудом
