26 мая 63 года.
Здравствуй, мой милый, далекий!
Нет, не далекий - удаляющийся.
Вот видишь, прошло всего десять дней, а я уже не могу найти себе места - страстно хочу отправить тебе послание. Хотя что такое десять днем в сравнении со сроком нашей разлуки? Так, мелочь…
Как быстро все случилось! Да-да, быстро. Ты скажешь, я преувеличиваю, ведь не неделю, не месяц - ты готовился больше года. Но что такое год в сравнении с нашей разлукой? Не подумай, будто я кощунствую, но все эти десять дней я просыпалась с одной мыслью (что десять! - уже можно не скрывать: целый год): 'Ну почему, почему Выбор пал именно на него?!' Ведь были сотни, тысячи кандидатов, все - равно способные, равно талантливые, равно мужественные, у-равно-вешенные, с железной психикой, здоровьем, волей… Но именно мой муж первым взошел на корабль, и именно он уносится сейчас с невообразимой скоростью к невообразимо далекой звезде. А вернется - о боже! - больше чем через полсотни лет. Нет, я не ропщу. Мне просто больно.
Конечно, я вынесу разлуку. Ведь когда мы встретимся, мы еще не будем стариками. Мне будет под восемьдесят, тебе - семьдесят четыре. Начало последней трети жизни - далеко не возраст. Правда, треть-то эта среднестатистическая, но все равно 'интересно': я 'перерасту' тебя на целых шесть лет, хотя ныне - и долго буду еще - моложе. Такие вот у нас с тобой, любимый, начинаются парадоксы.
И тем не менее (в который раз ужасаюсь!) - полвека! Проклятая, проклятая, проклятая звезда… Прости меня… Я ведь знаю: только ты один прочтешь эти строки, а перед тобой мне не стыдно. Здесь же, на Земле, я по-прежнему жизнерадостна, неизменно весела на людях, и это дает всем повод заключать о моей горделивости. Еще бы - Жена Пилота! Да, я горжусь, но совсем не этим. Горжусь тем, что не плачу…
Ты не поверишь, когда наш 'автотип' выбросил мне на стол 'Новости' на следующий день после старта, я была вне себя от ярости. То, что шесть полос - тебе, это еще полбеды. Твое фото, наш семейный портрет, твоя каюта, инициальная вспышка - ладно. Но интервью! Если бы ты видел это интервью! Писаке, который состряпал его, я готова была выцарапать глаза. Уж ты и 'пионер межзвездных рейсов', и твой 'звездный час', и 'звезда первой величины' и черт знает что накрутил.
А твои ответы! Тот деятель, оказывается, ухитрился вклиниться в канал связи в первые часы и играл на запаздывании, как Паганини на одной струне. Вот сигнал летит полчаса, вот два часа, и так далее - словом, ни на секунду не давал забыть о твоей скорости и собственной оперативности. Я, честно говоря, до сих пор не могу понять, как у тебя хватило терпения с ним 'беседовать'. Половину ответов он, конечно, понавыдумывал. Твоя 'любимая книга', 'хобби', 'что бы вы взяли в полет из вещей, не положенных по диспозиции?', 'талисман', 'не страшно ли покидать?..' и прочее, и прочее. Откуда ему, бедняге, знать, что у тебя, как и у всех нормальных людей, не одна 'любимая' книга, а сотни, и что 'хобби' - придумка для бездельников вроде него, и что я - вовсе не 'вещь', а вот то, что я 'не положена по диспозиции' - это уж точно! А ведь ты бы меня взял, верно? И я бы сама полетела, если бы была хоть малейшая возможность. Даже несмотря на маленькую (она уже шевелится, да-да, слышишь?!). Даже несмотря на то, что я жуткая трусиха.
Конечно, трусиха. Знал бы ты, чего мне стоило вылететь и месту старта! Это мне-то, заядлой домоседке. А тут - пожалуйста! До самой орбиты Марса добралась и весь твой корабль облазила.
Как сейчас помню, ты водил меня по нему, хвастался, гордился каждым винтиком, показывал голотеку, книгохранилище, машину, информаторий, бассейн… Меня больше всего рассердил этот бассейн: можно подумать, будто без барахтанья в зеленой луже и свет не мил, и полет не полет, а вот об оранжерейке ты и двух слов не сказал, глупый. Не раз ведь помянешь добрым словом конструкторов. Я даже загляделась: надо же, умные головы, и о цветничке не забыли… Так вот, ходила я по кораблю и удивлялась: как же можно в этой конуре (ради всего святого, прости!), как можно в этой конуре, в этой самой совершенной из тюрем целых сорок четыре года провести? Ведь полжизненное заключение - другим словом не назовешь…
Ну да ладно, это не письмо получается, а не поймешь, что такое: и тебя травлю, и себе на раны соль сыплю. Не дело это, в следующий раз буду осторожнее. Кстати, вот я слово 'письмо' упомянула. Ведь неспроста. У нас с тобой действительно 'почтовая переписка' получится. Как в старые добрые времена. Только идти письма будут все дольше и дольше. Хорошо хоть, что рассчитывать сроки просто: это письмо ты получишь через десять дней, а ответ у меня на столе будет через три недели, потом придется ждать два с лишним месяца, потом больше полугода… Так все и пойдет.
Умницы ваши связисты. Я не знаю, что было бы, если б каждый сеанс могла видеть твое лицо, слышать твой голос, как в обычном видео. Наверное, сошла бы с ума. А так - все очень мило: фотописьмо, знакомый почерк.
Ты знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Все-таки техника крадет у нас большую долю человеческого. Ведь вот, скажем, эпистолярный жанр. Утеряли мы способность к нему (пример тому - это письмо: сумбурное, бессвязное, утяжеленное какое-то, попросту некрасивое), утеряли напрочь. Возьми, к примеру, XVIII век прошлой эры. Почитаешь чью угодно переписку завистью исполнишься. Настоящее искусство было - писать письма: близким, друзьям, возлюбленным. Но прошло каких-нибудь двести лет, и телефон быстренько свел его к абсурду. А уж видео и вовсе прикончило. Но что прикончило, если разобраться? Великое благо письменного общения, можно ведь и так повернуть? Именно великое благо.
Словом, нет, никакой не пережиток наша с тобой переписка - чудный подарок разлуки. Я даже думаю, зря написала, будто знать сроки ответов приятно. Скучно, а не приятно. Вот если бы письма приходили неожиданно! Я б даже почтовый ящик завела и от автотипа отказалась: так и бегала бы каждый день к двери - не пришло ли? Не видно ли белого уголка? А на штемпеле значилось бы: 'Космос… 'Гонец'…
Смотри-ка! Написала уже вон сколько, а о малыше нашем - ни слова. Интересно, кстати, долго мы будем его малышом звать? Он ведь большой уже. А теперь, как ты улетел, и вовсе взрослеть будет по часам. Может быть, это взросление уже началось: последнее время он сам не свой ходит (как ты понимаешь, и я тоже, или я об этом уже писала?). Первые дня два гордился и заносился страшно. Один раз даже подрался - впервые за девять лет жизни! Кто-то там из его приятелей как-то не так о тебе отозвался, ну и наш Славик измолотил его - будь здоров. Я, естественно, сына отругала, с матерью того мальчишки пришлось объясняться, но в душе все-таки порадовалась: значит, умеет за отца постоять. Домой-то пришел - я ахнула: весь в синяках, глаз заплыл, прихрамывает (немудрено, что досталось; комплекция, сам знаешь, хилая, не в тебя - в меня), зато сияет, как месяц ясный.
Однако гордости и ликования его ненадолго хватило. Все больше унылый ходит, тоскливый такой, ест мало, спит плохо - смотреть жалко. Я даже побаиваюсь за его успехи в школе: конец седьмого семестра на носу, а он вроде бы заниматься меньше стал. Разумеется, я не устаю твердить ему, что теперь он должен еще лучше учиться, что слава отце только новые обязательства накладывает, что астрономия - само собой (он ведь после твоего старта телескоп вздумал сооружать - чтобы следить за 'Гонцом'), но остальные предметы запускать не следует… Вроде бы призадумался Славик, а все-таки вижу я: какая-то мысль его особенно занимает, но какая - не говорит.
Что тебе еще написать? Жду июля. По всем расчетам, малышка числа 18-го должна родиться. А до той поры буду жить двумя заботами - о Славике и о тебе, милый, если, конечно, моему отважному звездоплавателю не будут а полете обузой ничтожные земные помыслы его далекой и нежно любящей (концовка - в духе Голдсмита) - супруги.
Р.S. Ребятам - привет!
3 июня 63 года (по корабельному календарю)
Любимая!
Не было пока для меня большей радости, чем твое первое письмо. Андрей стоял на вахте ('стоял' - это, конечно, эвфемизм; если по правде, то сидел в навигаторской и читал учебник молекулярной биологии), а мы с Володей должны были спать, но я не спал. Конечно, не спал! Разумеется, не спал!!! Перечитывал и перечитывал и перечитывал.
Есть у меня к тебе такое предложение: давай не будем отсчитывать в письмах дни до очередного сеанса и годы до встречи. Эти провалы времени уже
Не подумай, будто у меня уже сдают нервы. Все дело - в бездонности той пропасти пространства, что разверзается и с каждой секундой ширится между нами. На Земле нас об этом предупреждали, предлагали отказаться, если заподозрим в себе страх перед временем и расстоянием. Страха не было, нет его и сейчас. Но и радости первооткрывательства нет тоже. Она придет, только случится это очень не скоро.
Самое удивительное ощущение, на котором я постоянно ловлю себя, - это, если так можно выразиться, 'чувство скорости без скорости', даже так: 'чувство умозрительной скорости'. Видимо, во веки вечные не избавиться от него звездолетчикам. Чувству этому у меня есть более простое - земное название: раздражение. Володя именует его 'неуютностью'. Андрей по- разному: иронически - 'эффектом Марсия' (помнишь мифического самонадеянного глупца, с которого за какую-то провинность содрали кожу? Так вот, под эффектом Марсия следует понимать высшую степень обнаженности, проще - беззащитность), саркастически - ситуацией 'зрячей кожи' (кто-то сверлит взглядом спину).
За всеми этими отвлеченными словесными построениями скрывается вот что: скорость есть, и - скорости нет. Мы пронзаем пространство с сумасшедшей быстротой: 'полусвет' - такое ведь словечко теперь в ходу на Земле? (впрочем, действительно удобнее и короче, чем скучное 'половинная скорость света'), но как бы ощутить эту стремительность?! Н-и-к-а-к. Нет ни вибрации, указывающей на мощь корабля, ни каких-либо биологических изменений (и прекрасно!), связанных с бешеным движением. 'Посинение' звезд впереди по курсу и 'покраснение' за кормой - и только. Но разве привыкли мы связывать чувственное восприятие допплерова эффекта с его сущностью? Вот и 'стоим' на месте. Недвижимы. Вморожены в пространство. Чертов релятивизм…
Одно указание на скорость могло бы быть: свечение распадающегося межзвездного водорода на обшивке. Но нет и его: скорость слишком велика. Энергия выплескивается вне жалкой октавы видимого света. А попадись нам на пути нечто помассивнее, чем атомарный водород? Вот прямо сейчас, сию минуту? Уклониться мы не сможем. Вероятно, лоцировать - тоже. Результат? Вспышка, о которой на Земле узнают через десяток дней.
Вот такой вот 'эффект Марсия'…
Мрачное получается письмо? Вижу. Но поделать ничего не могу. Видимо, в дальнейшем будет светлее. И уж совсем хорошо станет на душе, когда безо всякой развертки увеличения сможем различить на экране нашу звезду. Звезду Каптейна. Но это будет ох как не скоро!
…Очень часто у меня в памяти 'Пер Гюнт', не словами - музыкой. И каждую ночь я вижу тебя во сне. А называю - Сольвейг…
Крепко поцелуй Славку. И береги себя, родная. Кланяйся от всех троих 'нашим': Саше с Юлей и Коле с Галочкой.
Прощай.
17 июня 63 года.
Какое страшное и жестокое слово поставил ты в конце! 'Прощай'. Я даже не хочу начинать письмо с привычного обращения - так мне обидно. Как будто в русском языке мало формул для заключительного приветствия! Приветствия имей в виду! - а не прощания. Неужели трудно было написать 'До свидания!', или 'До встречи', или там 'Приветствую тебя!', если уж не самое простое: 'Пока…'
Впрочем, я на тебя не слишком сердита. Письмо твое действительно вышло мрачное, так что концовку - со скидкой на фатализм - можно считать вполне естественной. А насчет Сольвейг ты очень правильно написал, милый. Ты, к счастью, не Пер Гюнт, но я себя ощущаю именно Сольвейг. Больше того: ты не просто правильно написал, ты уловил тайные мои мысли. О, мой стремительный, фантастически стремительный 'телепат'! Как ты считаешь, случайно ли я обратилась к тебе в первом письме - 'милый, далекий'? А ведь это слова из песни Сольвейг: 'Горенку к троице я убрала; жду тебя, милый, далекий, жду, как ждала…' Ладно, если я и в дальнейшем буду к тебе так же обращаться - 'милый, далекий'? Не наскучит? А потом- то какие слова! 'Труден твой путь одинокий - не торопись, отдохни, ждать тебя, друг мой далекий, буду я ночи и дни…' Чудесная песня!..
Вот не знаю, о чем тебе лучше писать. Чем делиться - радостями, горестями ли? Радости
