Роза и Мария… Безлунная ночь с редкими звездами на черном небе. Френк вытащил из нагрудного кармана запасную сигарету и закурил. Облокотившись о ствол Розы, он несколько раз вдохнул горьковатый дым.
Так он стоял с закрытыми глазами, слушая едва уловимый плеск морских волн и чувствуя, как вздрагивал подмытый ствол пальмы от этих почти не ощутимых прикосновений океана к ее корням.
Френк встрепенулся. До его слуха донесся легкий шорох песка.
– Лиз!
– Это я, Френки!
Френк побежал между песчаными холмами ей навстречу…
– Идем к Розе и Марии. Я люблю слушать, как бормочет море, - прошептала Лиз.
– Вот мы снова здесь вместе с тобой, - сказала Лиз, вытягиваясь на теплом песке. - Только такие сумасшедшие физики, как ты, не видят в этом ничего значительного.
Френк наклонился и в темноте нашел ее губы.
– Френки, очень хорошо с тобой. Я последнее время постоянно мечтаю о том, чтобы мы были всегда вдвоем, а вокруг тишина, голубое море, белые чайки в безоблачной синеве и на берегу наши дети… Наши с тобой, Френки… - Лиз крепко прижалась к нему.
Френк едва дышал и, казалось, вот-вот в нем что-то взорвется, и он забудет все на свете… Но где-то глубоко, в самых затаенных уголках его души всплыли неясные образы уродливых чудовищ, ползающих на четвереньках, поднимающих головы вверх к солнцу, которого они не увидят…
– А что, если у нас родятся дети-уроды? - прошептал он.
Лиз вскочила на ноги. В тишине, едва нарушаемой легким плеском воды, было слышно, как порывисто она дышала.
– Что ты говоришь, Френки?
– Нет, ты отвечай прямо! А что будет, если у нас будут рождаться уроды? Дети с двумя головами, с одной ногой, обросшие шерстью, гермафродиты…
– Боже мой, перестань! Умоляю тебя, перестань, Френк.
Она опустилась на песок и тихонько заплакала. Френк закурил. Тишину прорезал дробный стук насосов на компрессорной станции. Ему стало очень жалко Лиз.
– Прости меня, я не могу отделаться от мыслей, которые вселились мне в голову после статьи в «Биологическом обозрении»… Наука всегда несла людям счастье… Когда я был мальчишкой, я думал, так будет всегда…
– Я об этом думала, Френк. Почему у нас все время говорят о том, что вы, современные физики, принесли человечеству несчастье? И почему, когда здесь у нас говорят о русских ученых, подчеркивают, что все свои открытия они стремятся приспособить для того, чтобы люди жили более счастливо? Неужели их физики не такие, как вы?
– Они такие же, как и мы. Но… одно и то же открытие можно превратить в добро и зло…
… После долгого молчания Френк спросил:
– Лиз, а ты бы согласилась быть женой убийцы?
– Боже мой, что с тобой, Френки?
– Ты отвечай… Для меня это очень важно…
– Убийцы? Конечно, нет. Боже, тысячу раз нет, если бы это был даже ты, Френк! Неужели тебя заставляют… О, этого не может быть… Ты никогда не согласишься!
Лиз снова прижалась к нему, часто вдыхая прохладный соленый воздух. Откуда-то набежал легкий порыв ветра, и листья Розы и Марии зашелестели.
– Мне страшно, Френк. Мне кажется, что сегодня мы видимся последний раз.
Море зашевелилось, в городке завыла сирена - мотоциклисты объезжали здания ядерного центра.
– Не надо, Лиз, - сдавленным голосом прошептал Френк. - Если бы я не любил тебя так, как я люблю… Лучше уйдем отсюда… Уйдем.
Они встали и пошли через песчаные дюны. Они шли прижавшись друг к другу. И то, что они ощущали теплоту друг друга и чувствовали дыхание друг друга, казалось им самым большим счастьем. И еще с этого момента они поняли, что большое человеческое счастье должно быть как-то завоевано, иначе его не будет.
4.
Френк резко поднялся с постели, отдернул штору и через окно посмотрел на асфальтовую дорогу и дальше, на море. Оттуда доносился глухой рокот прибоя, а если внимательно вглядеться в темноту, можно было увидеть светящиеся голубоватым светом пенистые волны, накатывающиеся на песчаный пляж. На фоне голубого мерцания медленно двигался силуэт часового с автоматом в руках… Он олицетворял тревогу и недоверие, царившие в мире. Он напоминал, что среди людей все еще господствуют страх и вражда.
Этажом ниже, в квартире Родштейна, стенные часы пробили три. Родштейн любил эти часы и часто говорил Френку, что при каждом бое он просыпается и сладко потягивается. Френк представил себе этого толстого немца с виртуозными руками. Сейчас он вытянул свои короткие ноги и сладко зевнул. Счастливый человек! Его не мучают никакие вопросы. У него есть хоть и примитивная, но все же философия. А какая философия жизни у тебя, Френк?
Ночью людям в голову приходят самые неожиданные идеи. А что, если разбудить Родштейна? Френк натянул на себя халат, спустился по ярко освещенной лестнице и постучал в дверь.
– Кто там и что нужно?
– Род, это я, Френк.
Дверь отворилась, и он увидел Родштейна в длинной ночной сорочке.
– Я всегда думал, что вы психопат и рано или поздно плохо кончите. Входите.
– Спасибо за правду, Род. Меня разбудил бой ваших часов. Я решил посмотреть, как вы потягиваетесь в постели…
Родштейн, не отвечая Френку, пошел в глубь квартиры, на ходу поворачивая выключатели. В квартире Родштейна царил безнадежный, пропитанный сигарным дымом беспорядок.
– Садитесь, - сказал Родштейн, указывая Френку на диван. - Что будете пить?
– Что угодно.
– У меня есть замечательный ром. Хотите крепкого чаю с ромом? Я сейчас заварю.
– Хорошо. Признаться, хочу.
Родштейн зашаркал туфлями и скрылся на кухне.
– Я, между прочим, придумал, как лучше эвакуировать газ из инжектора, - сказал Родштейн.
Френка всегда восхищала особенность немца говорить о самых интересных вещах сонным, будничным тоном.
Родштейн налил два стакана очень крепкого чаю и влил в каждый из них по стопке рома.
– Пробуйте. По-моему, здорово.
Френк жадно хлебнул сладковато-горькой горячей жидкости.
– Ну, как? - спросил Родштейн.
– Хорошо. Мне повезло, что вы мой сосед. Плохо, когда соседи трезвенники.
– Когда вы обзаведетесь детьми, вам будет все равно, кто у вас соседи.
– Род, а вы верите в бога? - спросил Френк.
– Типичный вопрос полуночника. Во время бессонницы в голову приходят идиотские мысли.
– Все равно. Скажите, вы верите в бога?
Родштейн пожевал кончик спички.
– Нет, не верю, - сказал он.
– Почему?
– Потому что я не знаю, для чего он нужен. С меня достаточно того, что в природе все подчинено строгим законам.
– А вам не кажется, что кто-то эти законы установил?
– Нет, не кажется. Если бы их устанавливал какой-то высший разум, они были бы значительно умнее. Я не могу согласиться с мыслью, что высший разум, бог, создал людей для того, чтобы они посвящали свою жизнь поискам средств убивать друг друга. Здесь нет логики.
– Когда вы говорите о логике, вы имеете в виду нашу, человеческую логику. А может быть, есть другая, высшая логика, - сказал Френк. - Может быть, логика во втором начале термодинамики: хаос должен восторжествовать. Для торжества великого хаоса нужен примитивный человеческий разум. Вы поняли?
– Ерунда. Логику мы не придумываем. В нашу голову ее вложила природа.
Френк пожал плечами и выпил несколько глотков чая. Потом вдруг спросил:
– Как вы думаете, страшно умереть?
Родштейн перестал пить.
– Вам, Френк, нужно хорошенько отдохнуть. Почему вы об этом думаете?
– Не знаю, не знаю. Может быть, просто потому, что мы так часто смотрим на нашу смерть, которая непрерывно колеблется там, в этих проклятых магнитных ловушках. Иногда я думаю, что было бы, если бы кто-нибудь взорвал электростанцию на Овори или просто выдернул рубильник, который подает энергию на наш остров.
– Послушайте, Френк. Я не знаю, к чему вы затеяли этот разговор. Мне только известно, что не стоит взрывать электростанцию на Овори. Ведь рубильник, питающий ловушки, в нашей лаборатории. Если у вас в мозгу завелись такие мысли, лучше откажитесь от работы. После разговора с вами мне не очень нравится, что вы хозяин рубильника, который питает хранилища с антивеществом.
Френк засмеялся.
– Вы трусите, Род?
– Нисколько. Я не верю, что вы когда-нибудь решитесь выдернуть рубильник. Вы слишком сильно любите жизнь и свою Лиз. Влюбленные всегда трусы.
– У вас странная логика, Род, - сказал Френк немного подумав. - То вы выражаете опасение, что я хозяин ловушек с антивеществом, то вы дразните меня тем, что я влюбленный
