Как-то в дом хозяина зашел донской казак с подругой (она была из той же власовской группы пропагандистов, как и моя берлинская знакомая).

Переночевав у нас, на другой день они куда-то ушли. Однажды, когда мы работали в поле, английские солдаты прогнали мимо нас пойманную в горах группу казаков. Среди них было несколько женщин. Один из них, полагая, что мы русские, крикнул нам, чтобы мы были осторожны и не попались в руки англичан, как это случилось с ними. Помню, что мы сначала промолчали, не хотели выдавать себя. Потом другой крикнул еще что-то, и я ответил ему по-украински (как будто англичане могли различать русский и украинский языки), что нас привезли сюда еще во время войны, и мы работаем у крестьянина уже несколько лет.

Во второй половине июня жившие с нами моряки побывали в Лиенце, чтобы зарегистрироваться в лагере военнопленных и оформить свое юридическое состояние. Вернувшись в Бургфриден, они сообщили нам, что англичане все еще разыскивают казаков, и посоветовали не спускаться в долину, пока обстановка не станет более благоприятной.

Вскоре, однако, внешний мир сам проявил к нам административно-статистический интерес. Наш хозяин получил распоряжение австрийских властей в Лиенце подать им список всех иностранцев, занятых в его хозяйстве. Мы должны были заполнить краткие анкеты. Помню, как, отдавая себе отчет в необходимости придумать себе новую биографию, у меня промелькнула мысль придумать для себя другую фамилию. После краткого размышления, я отвергнул эту возможность как унизительную. Как, я сказал себе, моя фамилия ничем не была обесчещена, и мне нечего ее стыдиться. Так я сохранил мое имя и фамилию, но придумал себе другое место рождения: Смоленск. В этом городе я никогда не бывал, но город этот был далек и от Украины, и от казачьих земель, поэтому мне будет легче выдать себя за вывезенного в Германию во время войны «восточного рабочего» и тем самым избежать возвращения в СССР против моей воли. Тогда я еще не знал, что мой расчет был неверен. Ялтинское соглашение предполагало насильственную репатриацию всех «перемещенных лиц», независимо от их участия в войне на стороне Германии в рядах антикоммунистических военных формирований, которые до 1-го сентября 1939 года, т. е. до начала 2-й Мировой Войны, были гражданами СССР. Иными словами, создавая себе новую биографию, я должен был выбрать себе место рождения за пределами Советского Союза.

Впрочем, эти юридические тонкости нам скоро стали известны. Володя Король, решивший пойти на разведку в Амлах и Лиенц, узнал, что лагерь Пеггетц превращен в лагерь «перемещенных лиц» из Югославии. Он побывал и в лагере, и даже встретил там своих старых знакомых. Юридическая фикция «югословенского» (так мы тогда говорили) лагеря возникла, вероятно, более или менее сама по себе, при молчаливом согласии английских военных властей. Настоящих выходцев из Югославии, т. е. сербов, хорватов, словенцев, в это время в Пеггетце вообще не было. Были уцелевшие от выдачи 1-го июня русские эмигранты из Югославии. Одни из них могли быть гражданами Югославии, другие оставались бесподданными. При этом настоящие русские эмигранты, пожалуй, не составляли большинства населения лагеря. Другая часть состояла из граждан Советского Союза, казаков и их семей, которым посчастливилось избежать выдачи. Они также зарегистрировались эмигрантами из Югославии. Разумеется, что у них не было ни документов, ни знания сербского языка, как косвенного подтверждения их эмигрантской «биографии».

Но на первых порах таких документов при регистрации и не требовали, поэтому естественно, что подлинные русские эмигранты представляли перед английским комендантом интересы всех жителей лагеря. Зарегистрировавшись, человек получал статус «перемещенного лица». Ему выдавали документ размера визитной карточки, так называемую DP-Card, на которой стояли имя и фамилия ее обладателя или обладательницы. По существу, карточка не являлась подлинным удостоверением личности, доказывающим непричастность ее владельца советскому гражданству. На ней и было проставлено: NOT A PASS.

Иногда на ней могла быть сделанная выдающим чиновником приписка «югослав», «поляк», «бесподданный». Поэтому для новой послевоенной волны российских беженцев из СССР, военных и гражданских, над головой которых висела угроза насильственной репатриации, обладание такой карточкой было первым шагом в легализации своего положения в западном мире. «Карточка Ди-Пи» создавала иллюзию, пускай относительной, но безопасности. Позже право на статус бесподданного эмигранта приходилось обосновывать подлинными или поддельными документами на репатриационных комиссиях, состоявших из представителей военных властей западных союзников и офицеров советских репатриационных миссий. Услышав от Володи Короля эти одобряющие новости, мы очень обрадовались. В воображении вырисовывалось новое направление, новый активный этап нашей жизни. Обсудив положение, мы решили спуститься с гор в лагерь. Мы сообщили об этом нашему хозяину, он, разумеется, не возражал, но и 100 %-ным оптимистом не был и, прощаясь, подчеркнул, что для нас по-прежнему будет у него место, если нам вновь придется плохо.

Было воскресенье, и мы спускались в долину в самом превосходном состоянии духа. Проходя через Амлах, я извлек из тайника у ручья мои военные документы. Мы скоро добрались до лагеря, и здесь меня ожидало радостное известие. На лагерной улице мы столкнулись с братьями Лукиновыми, юнкерами инженерного взвода училища. Они уже благополучно обосновались в лагере вместе с их мамой, бабушкой и тетей (их отец, кубанский есаул, был выдан вместе с офицерами большевикам 29-го мая). Они же сообщили мне, что вместе с ними в одной и той же комнате поселилась моя мама.

Я устремился в барак, стоявший у большого пролома в заборе. Да, это была она! На ней была все та же истертая зеленая солдатская куртка, в которой я ее видел перед нашим расставанием. Только лицо было более исхудавшим и скорбным. Неудержимая радость струилась из ее глаз: она вновь обрела сына, о судьбе которого она ничего не знала и о сохранении которого она молилась все это время.

Без долгих проволочек у коменданта барака, русского эмигранта, я оформился на жительство в бараке. Регистрация в лагерной администрации должна была состояться на следующий день, в понедельник. Моя мама уже записалась, как проживавшая в сербском городе Ужице русская эмигрантка. Итак, мне больше не нужно было выбирать место рождения. Я уже знал, где я родился.

Я получил место на втором этаже деревянной лагерной кровати. Кроме семьи Лукиных и мамы, в этой комнате жил настоящий эмигрант из Югославии с женой. Теперь вместе со мной в комнате жило 9 человек. Никто не роптал на скученность: «В тесноте, да не в обиде». Оба пришедшие со мной Володи, устроились в бараке напротив, где уже проживали старые знакомые Володи Короля. Мамин путь в Ди-Пи лагерь Пеггетц, как она рассказывала мне в этот день нашей встречи, был отмечен испытаниями, от которых меня уберегла благожелательная судьба.

1-го июня мама тоже пришла из станицы в лагерь протестовать против насильственной выдачи и поддержать единство казачьих беженцев перед лицом общей для всех беды. Пришла она не одна, с ней были ее коллега Прасковья Григорьевна Воскобойник со своей старшей сестрой Ульяной и племянницей Галиной Ивановной, у которой была маленькая дочь Оксана. Познакомился я с ними еще в Италии. Прасковья Григорьевна была врачом в Терско-Ставропольской станице, ее племянница учила детей в станичной школе. С мужем она разошлась и прибыла с Казачьим Станом в Италию вместе с теткой, матерью и дядей — Петром Григорьевичем Воскобойник, который служил в 4-м Терско-Ставропольском полку.

Племянница была молодая и очень красивая женщина с твердым и самостоятельным характером.

Все эти женщины, включая девочку, стояли, прижавшись друг к другу, когда британские солдаты, нанося удары длинными палками, ломились в человеческую массу.

Как вспоминала мама (принимая во внимание душевное состояние рассказчицы в то время, нельзя, разумеется, ручаться за фотографическую точность воспроизводимых подробностей), солдатам удалось вбить клин в толпу. Вслед за тем они попытались погнать отделенную от остальной массы группу людей к стоящим невдалеке грузовикам, но тогда произошло что-то неожиданное… Люди, на которых сыпались палочные удары, с громким криком, словно движимые каким-то могучим инстинктом солидарности, ринулись за отделенной группой. Порыв был настолько силен, что солдаты поспешно выскочили из клина, чтобы не быть сбитыми и раздавленными, и в эту минуту, залегшие по обеим сторонам взволновавшегося человеческого моря пулеметчики, открыли огонь. Вероятно, они стреляли либо поверх голов, либо холостыми патронами, так как ни убитых, ни раненых мама не видела.

Стрельба из пулеметов вызвала панику. И так же инстинктивно, как несколько мгновений до этого, толпа остановилась и затем понеслась, ничего не разбирая, в обратном направлении… Пробежала между

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×