– Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку.
– Ты видел его?
– Нет. Маленькая штука заговорила…
– Понятно, - перебила Анна Егоровна. - Держись.
Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. «Лежи друг, лежи», - приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: «Садись». Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода.
– В сумке еда, - сказала докторша, не оборачиваясь. - Поешь.
– Не хочется, спасибо.
– Откуси первый кусок - захочется.
Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово - она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше.
– А гараж вы нарочно оставили открытым? - спросил я.
– А больно наплевать. Ты смотри, чтобы твой бластер не шарахнул из-под сиденья.
– Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже - в стальную коробочку.
– Чтобы не разговаривал? Догадлив твой Сур… Как его звать по-настоящему?
Я сказал.
– Армяне - хорошая публика… Но подумай - никого не обгоняем, уже восемь километров проехали!
Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что эти все грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны.
Так мы разговаривали, и вдруг она сказала:
– Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется…
– Глаза для чего?
– Для больного вида. Ладно, полузакрой и смотри между ресниц.
«Уй-ди, ох, уй-ди…» - выговаривал гудок. Мы ехали, не сбавляя скорости. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула:
– Попутных не беру - инфекционный больной!
Ответил мужской голос:
– Проезд закрыт. На дороге авария.
– Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии.
Вмешался второй мужской голос:
– Извините, доктор, - служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует…
Первый голос:
– Что разговаривать, возвращайтесь. В Щекине хорошая больница. Проговорите, мальчишка пока и помрет.
Анна Егоровна:
– Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться а область.
Второй голос:
– Пожалуйста, пожалуйста. Мы бы с милым сердцем!
Новый мужской голос:
– Доктор, не подхватите до города? Они меня задержали, и мое моточудо испортилось от злости.
– Не могу, голубчик… - флегматично проговорил бас Анны Егоровны. - У меня больной. Жиклер продуйте… Сержант, гарантирую вам взыскание.
Кто-то отошел от нашего «Москвича» - стало светлее. Тогда третий голос зашептал:
– Доктор, я знаю объезд через Березовое… В район требуется, хоть вешайся… Возьмите, я иммунный!
– А машину бросите?
– Жениться еду, не до машины. Отбуксируют эти же, я им трояк дам! - торопился голос.
– В детстве чем болели? - спросила Анна Егоровна. (Я чуть не прыснул.)
– Свинкой, ветрянкой, мой… коклюшем…
– Договаривайтесь о машине, только быстро! - И после паузы: - Алеша, ты лежи. Если я чихну, начинай стонать… Давайте, давайте!
Облака в окошке развернулись, солнце с моих ног перебралось на голову - мы ехали обратно.
– Что с мальчиком? - спросил новый попутчик.
– Свинка, - отрезала докторша.
– Ай-яй-яй… Очень плох?
Она промолчала. Потом спросила:
– Поворачивать на Березовое, говорите? Там бревно, шлагбаум.
– Объедем, ничего. Отличный грунт. Я на рыбалку там проезжал две тысячи раз. Или чуть поменьше.
– Резвитесь, жених?
– Мое дело жениховское, доктор. Почти молодожен.
– Значит, объезд через Березовое тоже запрещен? И там авария?
– Это почему? - спросил попутчик.
– Не знаю. Вы-то не сказали при милиции об этом варианте. В город просились…
Молчание. Я осторожно приоткрыл глаз и увидел, что попутчик внимательно смотрит на докторшу. У него был вздернутый нос и рыжие ресницы.
– Вот и бревно, - сказала она. - А вы для жениха не староваты, юноша?
Тогда он выпалил:
– Ох, доктор! В нашем городе творится неладное.
Машина остановилась. Нас обогнал грузовик. Анна Егоровна тоже повернулась на сиденье и прищурилась на попутчика.
– У вас ангина, - сказала она. - Господи, где моя зажигалка?
– Доктор! - застонал попутчик. - Какая ангина?
– Покажите горло… ну? (Он испуганно открыл рот.) Хорошо. Алеша, ты можешь сесть. Мы едем на березовое. Что вы заметили неладного в городе?… Осторожно, ухаб… И как ваше имя-отчество?
Понимаете, дядька тоже ехал в райком, чтобы поднять тревогу. Он знал совсем чепуху: что телефон междугородный не работает, автобусы отменены до семнадцати часов и что заводу тракторного оборудования запретили отправлять продукцию на железную дорогу - ближняя станция тоже в райцентре. Он говорил, путаясь от волнения:
– Я мальчуганом оставался в оккупации, под фрицами. Вы небось военврач. Майор медицинской службы? Ну, вы страха не знали…
– Как сказать…
– Извиняюсь, конечно, - поспешно сказал попутчик. - Вы того страха не знаете. Словно бы воздух провонял - отовсюду страшно. От приказов страшно, от всего… И сейчас завоняло на дороге. Кто же тут виноват? - Он испуганно смотрел на Анну Егоровну. - Авария - это действительно. Сорвало мост, конечно, столбы повалило… - Он вертелся на сиденье, глядя то на меня, то на докторшу. - И телефон порван. Доктор! - вскрикнул он. - Я вам точно говорю. Точно! Фактов нет, только воняет. Туда нельзя, сюда…
– Что же вы поехали, без фактов?
– С испугу, - жалким голосом признался дядька. - Польза будет, и ноги унесу. Страшно. Меня в гестапо били.
– Вот как, - сказала докторша. - Однако же чутье вас не обмануло. Подчас и с испугу действуют правильно.
– Не обмануло? И факты есть? - вскинулся он. - То-то я смотрю - мальчик и не болен вовсе.
– А вы не смотрите, - сказала докторша.
Я не помню, как звали попутчика - то ли Николаем Ивановичем, то ли Иваном Николаевичем. Мы расстались очень скоро. Дело в том, что березовский деревянный мост сгорел незадолго перед нашим приездом - сваи еще дымились и шипели уголья, падая в воду.
– Чистая работа, - сказала Анна Егоровна. - Парома здесь не держат?
Мальчишки завопили, набегал на машину:
– Тетенька, за старицей брод! Хороший, грузовики перебираются!
Один, маленький, прошепелявил:
– Овшы тоже перебираются…
Другой малыш развесил губы сковородником, заревел и припустил наутек - испугался белого халата. Попутчик сказал:
– Правильно, хороший брод. В малую воду тормоза будут сухие.
– Едем. - Она тронула машину.
Я тоже знал эти места - чуть выше по реке водились крупные раки. До города отсюда рукой подать, не больше пяти километров, и с высокого старого берега можно было рассмотреть телескоп. Я с самого начала не хотел уезжать, и теперь, когда мы начали крутиться, не удаляясь от города, мне стало паршиво. Пускай теперь рыжий трус изображает больного! И я страшно обрадовался, когда Анна Егоровна спросила:
– Отправить тебя домой, Алексей?
Она курила и хмуро посматривала на темный склон старого берега. Лучшего места для засады нельзя придумать: мы внизу, освещены солнцем - бей, как куропаток…
– Я постою тут, пока вы переезжаете, - сказал я. - Не заблужусь, отсюда телескоп виден.
– Виден, да по дороге все надежнее, - сказала она. - Возьми сверток с бутербродами, коробочку давай сюда.
Я отдал коробочку со «слизняком», взял ненужные бутерброды, открыл дверцу и зацепился ногой за бластер. «Зачем мне эти бутерброды?» - подумал я и покосился на Анну Егоровну. Она что-то регулировала на приборном щитке. Я зацепил футляр пальцем, выкинул в траву, вылез и захлопнул дверцу. Попутчик в подвернутых брюках уже шлепал по воде - он пойдет
