Наконец с вводной частью было покончено, и мы вошли в зал Суда. Огромное помещение было набито до предела, многие сидели на полу. Ну что ж, каждый имеет право быть свидетелем редкого и поучительного зрелища. Только одному человеку запрещен вход, он будет топтаться у дверей, ждать исхода, а когда все начнут выходить, станет жадно хватать за руки, заглядывать в глаза. Ему будут неразборчиво-утешительно бормотать что-то, но вряд ли скажут сегодня…
Стойка с баскетбольным щитом сдвинута в сторону, на ее месте помост. За столом сидят трое: Ранганатан, Фалькбергет - Верховный координатор и Синицына - мотиватор. За их спинами - зеленый куб протоколиста.
Речь Председателя.
Речь Протектора.
Речь Обвинителя.
Обвинитель говорит тихо, скупо, но каждое слово его словно все туже и туже закручивает во мне пружину, Я не поднимал глаз, боясь встретиться с глазами Лизы. То, что она здесь, в этом зале, я не сомневался, и, возможно, где-то совсем близко.
Я отказываюсь от заключительного слова - в самом деле, что я могу сказать сейчас?
Жду решения и вспоминаю сентябрьские встречи. Десятка собиралась у меня в Ангермюнде: разговоры до утра, воспоминания, планы, споры… Сентябрь… Сентябрь…
Все встают. Суд принял решение.
Утверждена формулировка Обвинителя и принята Судом бег изменений - преступная самонадеянность, повлекшая тяжелые последствия. Рекомендуемая мера - десять лет полного ограничения.
Зал неслышно ахнул, тяжелый вздох колыхнул разноцветные полотнища, не убранные после спортивного праздника.
Я хотел что-то сказать, но будто стальные манипуляторы плотно взяли за горло и задушили крик. Мне не хватало воздуха, сердце раскаленной ледышкой барахталось в груди… Десять лет! Мурад этого не переживет! Как хорошо, что его нет в зале!
Десять лет! Что ж, выберу подходящую планету и засяду за свою «Белую книгу». Но Мурад… Такого тяжелого случая давно не было, но ведь не было и злого умысла!
Бедный Мурад, он не выдержит… Знать, что твой Учитель, твой второй отец отбывает за тебя наказание, а ты можешь идти куда угодно и делать все, что хочешь…
Я вернусь через десять пет, когда истечет срок моего ограничения. Привезу книгу, в которой день за днем будет все описано, разложено, чтобы кто-нибудь потом нашел мою ошибку в воспитании и обвел ее черной линией. Я вернусь через десять лет, десять пет добровольного одиночества с редкой, раз в год, связью…
Но сколько выдержит он, Мурад, среди людей, которые изо всех сил будут вести себя так, будто ничего не произошло, и он совершенно такой же, как все?…
Если я все же напишу для персоналистов что-то вроде воспоминаний, то назову их так: «Прощай, сентябрь!…»
АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ И даже очень…
Честное слово, странный был этот венерянин.
Не помню уже, кто первый из нас заметил его, да это и не важно, поскольку в конечном счете все мы его увидали и сразу догадались - вот ведь, как все повернулось тогда в наших мозгах! - что проделал он свой дальний путь от Венеры к Земле только ради нас, прилетел именно к нам и ни к кому другому на свете.
Корабль опустился на зеленую клумбу посреди двора, и произошло это так быстро и бесшумно, что, когда мы, наконец, опомнились, из ракеты выходил уже тот самый венерянин,
Он остановился шагах в десяти от нас и посмотрел счастливо вокруг, и улыбнулся - небу, всему миру, но главным образом, конечно, нам.
– Добрый день! - сказал он. - Как живем, ребята? - и сам же весело ответил: - Прекрасно! Ведь нельзя плохо, а?
– Нельзя, - важно подтвердил Артем, а мне вдруг захотелось дернуть его за руку: «Помолчал бы уж, карапуз несчастный!…», но я не сделал ничего такого, постеснявшись незнакомого человека.
– Я с Венеры прилетел, - сообщил венерянин. - У нас там тоже весело и тоже весна стоит.
– У нас весна скоро кончится и лето наступит, - с сияющей рожей похвастал Артем, и тут уж я не выдержал и ткнул его в спину кулаком - легонько, конечно, а то ведь такой рев поднимет, хоть уши зажимай.
– Чем вы тут занимаетесь? - спросил венерянин.
– Гуляем, - ответил я.
А Гошка добавил:
– Играем.
– Во что же, интересно?
– А во что придется, - сказала Маринка. - И в салочки, и в прятки, и через веревочку прыгаем.
– Только ты и прыгаешь, - буркнул Артем, злясь на меня, - он был младше на три года и страшно поэтому переживал и все грозился стать когда-нибудь старше меня, и уж тогда, на правах старшего брата… - чего только ни изобретал мозг этого человечка, которому впервые в школу-то идти лишь этой осенью!… - Мы в марсиан играем! - гордо солгал он: ведь ни в каких марсиан никто из нас отродясь не играл.
Но мне понравилось это вранье, и всем, наверное, тоже, потому что Валька со странной фамилией Дуло, эдакая тощая длинная девчонка, конопатая, с куцей, как намокшая веревка, косой, которую она украшала синим бантом не на конце, как все порядочные люди, а посередине, - так вот, эта Валька, привычно шмыгнув носом, заявила вдруг:
– Я была марсианкой, а они, - она ткнула пальцем в нашу с Артемом сторону, - устанавливали со мной контакт.
В другой раз я бы задохнулся от такой чудовищной лжи, но теперь промолчал и только согласно кивнул головой, и все тоже дружно закивали - не каждый день можно так красиво врать самому венерянину, вот ведь какое дело,
– В марсиан играете? - изумился тот. - Это здорово. А я как раз туда лечу. Какие же они, эти марсиане?
– Живые, - не моргнув глазом, выдал Моня, мой одноклассник, - И даже очень.
– Это ясно, что живые, - усмехнулся венерянин. - Я другое спрашиваю: какие они из себя?
– Ну, как бы это сказать, - начал Моня, - все на нас похожие и уж веселые - будь здоров! - Он окинул критическим взглядом Валентину Дуло и насмешливо добавил: - А она первобытной марсианкой была.
– Ну-ну, - сказал венерянин. - Спасибо за информацию. Мне она очень пригодится.
– А вы что, и вправду летите на Марс? - полюбопытствовал Гошка.
– Я же сказал! На Земле у меня только пересадочная станция.
– У-у, - пропела Маринка разочарованно, - а мы думали, вы специально к нам прилетели.
– Ясно, к вам! - улыбнулся венерянин. - Я ведь мог отправиться сразу на Марс, но вот решил навестить вас, поболтать немножко - знаете, скучно все время одному в ракете…
– А вы еще прилетите? - жалобно спросил Артем.
– Обязательно, Уж тогда и в салочки поиграем, и в прятки…
– И в марсиан? - ввернул я.
– Можно и в них. Но это после, когда я вернусь, когда все дела будут сделаны…
Он помолчал немного, а потом вдруг сказал:
– Но я не хочу, чтоб вы забывали обо мне - мало ли, что там случится в дороге! Может, я подарю вам на память игрушки?
– Игрушки? - недоверчиво переспросили мы хором.
– Да. То есть нет. Я хочу сказать вот что: дайте мне сюда ваши игрушки, какие у кого есть с собой, и я вдохну в них венерянскую жизнь. Вы будете глядеть на них и вспоминать нашу встречу, и, как знать, может, кто-нибудь из вас, когда вырастет, прилетит на нашу планету и поднимет над головой эту игрушку - я знак приветствия, и тогда все поймут, что прилетел друг.
Увы, у нас с Артемом во дворе была лишь одна игрушка на двоих - плюшевый медведь, который изображал пассажира на борту океанского лайнера, потому что никто из ребят пассажиром становиться не хотел - все желали быть только капитанами.
И мы отдали венерянину нашего мишку, и он вдохнул в него волшебную жизнь Венеры.
– Артем, Борис! Обедать, живо! - на балконе третьего этажа вдруг показалась наша мама.
И тотчас, словно ожидая этой команды, запрыгали солнечные зайчики от распахиваемых окон и дверей, и, как дружная канонада, понеслось со всех сторон:
– Обедать, обедать, обедать! Марш по домам!
– Вот видите, - сказал венерянин, - вас зовут. Значит, и мне пора. До свидания!
– Всего хорошего, - сказал я первым, и все подхватили хором: - Всего хорошего!
Он вошел в ракету и захлопнул за собой люк. Мы, помню, тогда ни капельки не удивились, когда громадная ракета совершенно бесшумно взлетела над двором, хотя, нет, легкое недоумение, конечно, появилось: ведь не такие уж несмышленыши мы были, отлично понимали, что любая ракета - это гром и пламя, но нам приятен был именно такой - бесшумный и плавный - старт, и мы поверили в его реальность, заставили себя в тот момент забыть о земных ракетных стартах, трескучих и жарких, и все стояли и смотрели ракете вслед до тех пор, пока она не пронзила небо, и небо сомкнулось за ней, чистое синее небо, и тогда мы перевели взгляд на клумбу - ни один цветочек не был на ней примят!
Нам стало грустно, как никогда, и каждый лишь еще крепче прижал к себе свою игрушку, и Артем стиснул нашего мишку что есть силы, а я глядел на него снисходительно, как и полагается старшему брату, и, честно говоря, был взволнован не меньше его.
– Артем, Борис! Марш обедать! Сколько раз повторять?!
– Пошли, - тихо сказал Артем, и все ребята начали разбредаться по подъездам.
Артем шагал молча, бережно неся плюшевого мишку, - он так и притащил бы его домой и сказал бы гордо: «Вот, медведь с Венеры», и прихвастнул бы что-нибудь еще, но тут гадкая зависть вдруг поднялась в моей душе.
– Ну-ка, - потребовал я, останавливая его, - давай сюда мишку.
– Вот еще, - удивился Артем, - с чего это вдруг?
– А что, только ты с ним будешь играть? Он такой же мой, как и твой.
– И ничего ты не получишь, - разозлился Артем. - Раньше думать надо было.
– Это мы еще посмотрим, кто о чем думал. Гони медведя, или по шее заработаешь!
