Каммерер: Вот именно. Пусть он все это услышит. От тебя.
Пауза Логовенко: Да. Видимо, время поговорить действительно настало.
Каммерер: Завтра в 15.00 у Горбовского. Ты знаешь его дом? Под Краславой, на Даугаве.
Логовенко: Да, я знаю. До завтра. У тебя все?
Каммерер: Все. До завтра.
(Разговор продолжался с 9.02 до 9.04)
(Конец документа 17)
Замечательно, что группа «Людены» при всей своей напористой скурпулезности никогда не приставала ко мне по поводу Даниила Александровича Логовенко. А ведь мы с даней знакомы были с незапямятных времен, с благословенных шестидесятых, когда я, молодой тогда и дьявольски энергичный комконовец, проходил спецкурс психологии при Киевском университете, где Даня, молодой тогда и дьявольски энергичный метапсихолог, вел мои практические занятия, а по вечерам мы оба с поистине дьявольской энергией ухаживали за очаровательными и дьявольски капризными киевляночками. Он явно выделял меня среди прочих курсантов, мы подружились и в первые годы встречались, можно сказать, регулярно. Потом занятия наши нас разлучили, мы стали встречаться все реже, а с начала восьмидесятых не встречались совсем (до чаепития у меня накануне событий). Он оказался очень несчастлив в семейной жизни, и теперь мне ясно, почему. Он вообще оказался несчастлив, чего я никак не могу сказать о себе.
Вообще, всякий, кто серьезно занимается эпохой Большого Откровения, склонен полагать, будто прекрасно знает, кто такой Даниил Логовенко. Какое заблуждение! Что знает о Ньютоне человек, прочитавший даже самое полное собрание его сочинений? Да, Логовенко сыграл чрезвычайно важную роль в Большом Откровении. «Импульс Логовенко». «Т-программа Логовенко». «Декларация Логовенко». «Комитет Логовенко»…
А какова судьба жены Логовенко, вы знаете?
А каким образом попал он на курсы высшей и аномальной этологии в городе Сплите?
А почему в шестьдесят шестом году среди стада курсантов он особо выделил М. Каммерера, энергичного, подающего надежды комконовца?
А что думал по поводу большого откровения Д. Логовенко - не вещал по поводу, не декларировал, не проповедовал, а думал и переживал в глубине своей нечеловеческой души?
Таких вопросов много. На некоторые из них, полагаю, я мог бы ответить точно. По поводу других способен лишь строить предположения. А на остальные ответов нет и не будет никогда.
Рапорт-доклад N 020/99 КОМКОН-2 Урал - Север
Дата: 13 мая 99 года.
Автор: Т. Глумов, инспектор Тема 009: «Визит старой дамы»
Содержание: сравнение списков лиц с инвер- сией «Синдрома пингвина» со списком «Тема».
По вашему распоряжению мною был по всем доступным источникам составлен список случаев инверсии «Синдрома пингвина». Всего я обнаружил 12 случаев, идентифицировать удалось 10. Сравнение списка идентифицированных инверсантов со списком «Т» обнаружило пересечение по следующим лицам:
1. Кривоклыков Иван Георгиевич, 65 лет, психиатр, база «Лем- бой» (ЕН 2105).
2. Паккала Альф-Христиан, 31 год, оператор-строитель, аляс- кинская СО, Анкоридж.
3. Йо Ника, 48 лет, пряха-дизайнер, комбинат «Иравади», Пхьяпо- ун.
4. Тууль Альберт Оскарович, 59 лет, гастроном, местонахожде- ние неизвестно (см. N 04799 С. Мтбевари).
Процент пересечений списков представляется мне поразительно высоким. Факт, что Тууль А. О. проходит фактически по трем спискам, еще более поразителен.
Считаю необходимым привлечь ваше внимание к полному списку лиц с инверсией «Синдрома пингвина». Список прилагается.
Т. Глумов
(Конец документа 18)
«Дом Леонида» (Краслава, Латвия). 14 мая 99 года. 15.00.
Даугава у Краславы была неширокая, быстрая, чистая. Желтела сухим песком полоска пляжа, от которой круто уходил к соснам песчаный склон. На сером в белую шашку овале посадочной площадки, нависшей над водой, калились под солнцем поставленные кое-как разноцветные флаеры. Всего три штуки - старомодные тяжелые аппараты, какими пользуются сейчас разве что старики, родившиеся в прошлом веке.
Тойво потянулся откинуть дверцу глайдера, но я сказал ему:
– Не надо. Подожди.
Я смотрел вверх, туда где среди сосен кремово просвечивали стены домика, откуда шла по обрыву зигзагом ветхого вида сработанная под серое от времени дерево лестница. По лестнице медленно спускался кто-то в белом
– грузный, почти кубический, видимо, очень старый человек, цепляясь правой рукой за перила, ступенька за ступенькой, каждый раз приставляя ногу, и солнечный блик трясся на его большом гладком черепе. Я узнал его. Это был Август-Иоганн Бадер, десантник и следопыт. Руина героической эпохи.
– Подождем, пока он спустится, - сказал я. - Мне не хочется с ним встречаться.
Я отвернулся и стал смотреть в другую сторону, через реку, на тот берег, и Тойво тоже отвернулся из деликатности, и так мы сидели, пока не стал слышен тяжелый скрип ступенек и не донеслось до нас свистящее натужное дыхание и еще какие-то неуместные звуки, похожие на прерывистое всхлипывание, и вот старик прошел мимо глайдера, прошаркал подошвами по пластику, возник в поле моего зрения, и я невольно взглянул ему в лицо.
Вблизи лицо это показалось мне совершенно незнакомым.
Оно было искажено горем. Мягкие щеки обвисли и тряслись, рот был безвольно распущен, из запухших глаз текли слезы.
Сгорбившись, Бадер приблизился к древнему желто-зеленому флаеру, самому древнему из трех, с какими-то дурацкими шишками на корме, с уродливыми щелями визиров старинного автопилота, с помятыми бортами, с потускневшими никелированными ручками, приблизился, откинул дверцу и, то ли кряхтя, то ли всхлипывая, полез в кабину.
Долгое время ничего не происходило. Флаер стоял с распахнутой дверцей, а старик внутри то ли собирался с духом перед взлетом, то ли плакал там, уронивши лысую голову на облупленный овальный штурвал. Потом наконец коричневая рука, вылезшая из белой манжеты, протянулась, и захлопнула дверцу. Древняя машина с неожиданной легкостью и совершенно беззвучно снялась с площадки и ушла над рекой между обрывистыми берегами.
– Это Бадер, - сказал я. - Прощался. Пошли.
Мы вылезли из глайдера и начали подниматься по лестнице.
Я сказал, не оборачиваясь к Тойво:
– Не надо эмоций. Ты идешь на доклад. Будет очень важный деловой разговор. Не расслабляйся.
– Деловой разговор - это прекрасно, - отозвался Тойво мне в спину. Но у меня такое впечатление, что сейчас не время для деловых разговоров.
– Ты ошибаешься. Именно сейчас и время. А что касается Бадера… Не думай сейчас об этом. Думай о деле.
– Хорошо, - сказал Тойво покорно.
Домик Горбовского, «Дом Леонида», был совершенно стандартным, архитектуры начала века: излюбленное жилье космопроходцев, глубоководников, трансмантийщиков, истосковавшихся по буколике, без мастерской, без скотного двора, без кухни… Но зато с энергопристройкой для обслуживания персональной нуль-установки, полагающейся Горбовскому как члену Всемирного Совета. А вокруг были сосны, заросли вереска, пахло нагретой хвоей, и пчелы сонно гудели в неподвижном воздухе.
Мы поднялись на веранду и через распахнутые двери вступили в дом. В гостинной, где окна были плотно зашторены и светил только торшер возле дивана, сидел какой-то человек, задравши ногу на ногу, и рассматривал на свет торшера не то карту, не то ментосхему. Это был Комов.
– Здравствуйте, - сказал я, а Тойво поклонился молча.
– Здравствуйте, здравствуйте, - сказал Комов как бы нетерпеливо. - Проходите, садитесь. Он спит. Заснул. Этот треклятый Бадер его совершенно ухайдокал… Вы - Глумов?
– Да, - сказал Тойво.
Комов пристально, с любопытством глядел на него. Я кашлянул, и Комов тут же спохватился.
– Ваша матушка случайно не Майя Тойвовна Глумова? - Спросил он.
– Да, - сказал Тойво.
– Я имел честь работать с нею, - сказал Комов.
– Да? - Сказал Тойво.
– Да. Она вам не рассказывала? Операция «Ковчег»…
– Да, я знаю эту историю, - сказал Тойво.
– Чем сейчас Майя Тойвовна занимается?
– Ксенотехнологией.
– Где? У кого.
– В Сорбоне. Кажется у Салиньи.
Комов покивал. Он все смотрел на Тойво. Глаза у него блестели. Надо понимать, вид взрослого сына Майи Глумовой пробудил в нем некие животрепещущие воспоминания. Я снова кашлянул, и Комов сейчас же повернулся ко мне.
– Нам придется подождать. Мне не хочется его будить. Он улыбается во сне. Видит что-то хорошее… Черт бы побрал Бадера с его соплями!
– Что говорят врачи? - Спросил я.
– Все то же… Нежелание жить. От этого нет лекарств… Вернее есть, но он не хочет их принимать. Ему стало неинтересно жить, вот в чем дело. Нам этого не понять… Все-таки ему за полтораста… А скажите, пожалуйста, Глумов, чем занимается ваш отец?
– Я его почти не вижу, - сказал Тойво. - Кажется, он гибридизатор сейчас. Кажется на Яйле.
