— Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обращайте внимания.
— Твои слова… Понятно, что сгоряча, но он действительно какой-то опустошенный. Нерадостный. Бедный мой мальчик!.. Что мне делать, Стелла? Посоветуй что-нибудь, ты умная!
— Мне нечего советовать.
— Тогда хоть расскажи попросту, без реанимаций, что у вас произошло? Почему он изменился?
— Не могу…
— Что же, тогда извини, что побеспокоила! — С неостывшей обидой Вероника Антоновна провожает Стеллу к двери в прихожую и видит входящих в квартиру Марата и Барсукова.
Встреча со Стеллой — неожиданная и болезненно неприятная для Марата.
— Добрый вечер, — бормочет он и скрывается в своей комнате.
Приотставший Барсуков засмотрелся на Стеллу и, заметив, что она потянулась к вешалке за курткой, бросается помочь.
— Разрешите?
— Благодарю.
Только всего и сказано, но вот уже Стелла коротко простилась с хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь окрик Марата сдвигает его с места.
— Марат, кто она? — первым делом интересуется Барсуков.
Марат смотрит в пространство.
— Это к матери… Так на чем мы остановились?
Оба не сразу могут вспомнить, потому что думают о Стелле — каждый свое.
— Кажется, по поводу прежней работы… инженер-испытатель…
— Да, — кивает Барсуков. — Гонял тяжеловозы, новые модели. Автодром, пробеги через полстраны, разные дороги. Мне нравилось. И деньги другие… Из-за плаксиков бросил. Пока устроился простым шофером — только бы рядом с домом.
— А случались опасности, риск?
— Когда участвовал в ралли, то… — Он улыбается воспоминанию: — «И какой же русский не любит быстрой езды!..»
— …как сказал Николай Васильевич Гоголь. Певец тройки, на которой катался господин Чичиков… Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил старые связи в курортном управлении. На словах твердо обещали. Собирай справки и ходатайства.
— Ох, если б выгорело!.. — И внезапно: — Марат, она тоже певица?
Марат дергается.
— Почем я знаю!
Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их числе.
— Вы утверждаете, что это не ваша? — говорит ему Томин, показывая записную книжку.
— Не моя.
Томин выглядывает в коридор.
— Прошу!
Входит проводник со служебно-розыскной собакой.
Подкидин меняется в лице.
— На столе лежит записная книжка, — объясняет задание Томин. — Собака должна определить владельца.
Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:
— След!
Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина. Напротив Подкидина садится и лает.
Тот вжимается в спинку стула.
— Цыц, паскуда! — кривится Подкидин.
Собака снова лает.
— Ну моя она, моя, моя!.. — кричит он тогда, словно признаваясь персонально овчарке…
— Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? — шутливо спрашивает Пал Палыч у Кибрит.
— Собачье опознание экспертизу не заменит.
— Экспертизу, Зиночка, ничто не заменит! Изымем образцы почерка Подкидина и отдадим тебе в белы руки. Саше просто не терпелось поскорей переломить его настроение.
— Повернись-ка, нитка прилипла. — Она снимает с пиджака Знаменского нитку, скатав ее в комочек, хочет кинуть в пепельницу, но приостанавливается. — Кто это курил?
— Подкидин.
Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.
— Любопытно… тоже «Беломор». Даже очень любопытно, Пал Палыч! Где наше заключение по окуркам?
Пал Палыч раскрывает папку с делом. Кибрит проглядывает текст, сверяясь глазами с тем, что видит в пепельнице.
— Дай что-нибудь… хоть карандаш. — Она поворачивает окурки так и эдак. — Я же чувствую — знакомый прикус! Щербинка на зубе… вон она, отпечаталась точно так же.
— Не может быть!
— Почему? Советую направить к нам в НТО. Думаю, у тебя будет одним доказательством больше.
Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.
— Больше не значит лучше.
Смысл афоризма Кибрит не успевает выяснить, так как Томин вводит Подкидина и торжествующе подмигивает из-за его спины. Да результаты понятны и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.
— Зина, если можешь, погоди, не исчезай, — говорит Знаменский и оборачивается к Подкидину: — И стоило напрасно отпираться, Подкидин?
Подкидин молчит.
— Не хотите сказать, при каких обстоятельствах потеряли книжку?
— Не терял я… не должен был… берег…
— Пал Палыч, можно вопрос? — говорит Томин.
— Пожалуйста.
Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.
— Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?
Подкидин вытаращивается на перчатку.
— Ччертовщина! И она у вас?
— Угу. Чья это?
— Моя!
Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хмурится.
— А не приятеля? — осторожно спрашивает он.
— Какого еще приятеля? Моя и есть.
— Не торопитесь, Подкидин.
— Говорю «не мое» — не верите. Теперь говорю «мое» — опять не верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.
— Где могли обронить?
— Понятия не имею… А где нашли?
Томин подсаживается поближе.
— Разреши! — просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие вопросы, пристально наблюдая за реакцией Подкидина.
— Ваша, значит? А левая цела?
— Выкинул.
— Выкинули… Так вот, правую нашли на месте преступления. Кто-то, представьте себе, обворовал магазин! — И без паузы: — Где вы были двадцать восьмого прошлого месяца, в субботу?.. Отвечайте на вопрос! — добивается Томин. — Где были в субботу днем?
Подкидин загнанно озирается и почему-то начинает сбивчиво рассказывать Кибрит:
— Непричастен я… вот что хотите! Надо сообразить, где был двадцать восьмого… двадцать восьмого… — Но продолжает о другом: — Перчатка у меня пропала недели три уже… нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про рассаду звонить — нету! Всю комнату перерыл, даже мебель двигал… Выходит, все улики против меня?..
— Я прерываю допрос, — говорит Пал Палыч Томину.
Тот протестующе вскидывается, но — что поделаешь — подчиняется.
— Пойдемте, — кладет Томин руку на опущенное плечо задержанного.
После их ухода Знаменский шагает по кабинету в раздумье.
— Пал Палыч, ты меня сбил с толку, — признается Кибрит.
— Я сам, Зиночка, сбит с толку! Концы с концами не сходятся!
Томин возвращается один.
— Так и что? — произносит он с порога.
— Что-то не так, Саша. Прибило нас течением не к тому берегу.
— Если можно, без аллегорий.