Супруги не поздоровались. Не до того было, чтобы обмениваться приветствиями. Смотрели глаза в глаза — страдание в страдание.
— Дошел все-таки… — сказала она.
— Дошел.
— Одичал-то как, господи!..
Он поднялся и ждал, весь отдавшись огромному облегчению, что Майя наконец рядом.
— Знаешь, Миша, ты на разбойника похож. На самого настоящего.
Слабо улыбнувшись, она преодолела те несколько шагов, что их разделяли, погладила его бритую голову и заросшие щеки.
Багров беспомощно поник и уткнулся головой в плечо жены.
— Майка… Маечка… Маюшка моя… Единственная… — Начал целовать ее руки, лицо. — Грязный я… колючий… противный?
— Да, побрить бы не мешало. С одеколончиком… Погоди, Миша, дай раздеться, натоплено здесь.
С детской счастливой улыбкой Багров наблюдал, как она вешает пальто, медленно снимает платок.
— Не могу долго зла на тебя держать. Ведь уж такой был злой, такой злой, а увидел и…
— И слава богу, Миша, зачем злиться?
Она обернулась, таким знакомым движением утопила шпильки в пучок.
— Маюшка! — рванулся Багров, прижал к себе (осторожно, только чтобы ощущать ее реальность). — Тоской я по тебе изошел… Словно сто лет минуло…
— Но я же совсем собралась, Миша! Носки шерстяные купила, белье, еще что-то… Уже билет был. Если ты хотел меня видеть… не потому же ты сбежал, что… просто соскучился!
Он отвернулся, радость на лице стала меркнуть.
— Миша, ты что-нибудь там натворил?
— Я-то ничего не натворил.
— Неужели без нее, проклятой, не вытерпел? — кивнула Майя Петровна на бутылку.
— Чего я не вытерпел, мы сейчас разберемся, — постепенно к нему возвращалось прежнее напряжение. — Садись, рассказывай, как без меня жила.
— Обо мне ли теперь речь, Миша!
— Именно что о тебе. Рассказывай, а я в глаза смотреть буду.
Они сели друг против друга к столу. Майе Петровне так необходимо, так насущно было выяснить, что стряслось с мужем, но знала: раз уклоняется, донимать прямыми вопросами бесполезно, надо повременить.
— Ну, смотри… — согласилась она. — Только рассказывать почти нечего. Что было — я писала.
— Лучше без меня в доме-то? Или хуже?
— Тихо, Миша.
— Тихо… Ну, дальше?
— Катя все с Виктором Зуевым. Целуются по углам напропалую. Я думаю, пусть, а? Он парень хороший.
— Ладно, пусть.
— Третьего дня у твоих была. С матерью погоревали вместе, а отец так ругается — страшное дело. Даже про ревматизм забыл.
Все это Багров пропускал мимо ушей.
— Что все про других? Про себя скажи.
— Не разберу, чего ты добиваешься… Ну, живу день за днем. Бабы в глаза жалеют, а за спиной — кто как. Клиенты чаевые суют — на бедность, видно. Участковый заглядывал — велел непременно про тебя заявить, если что… Еще рассказывать?
Надвинулся момент главного объяснения, а у Багрова — хоть тресни! — слова не шли с языка. Он плеснул пальца на два водки в стакан. Голодный желудок мгновенно всосал и выбросил отраву в кровь, и Багров сумел выдавить:
— Загорский как изволит поживать?
— Загорский?..
Майя Петровна не удивилась вопросу, то был один из привычных заскоков мужа; но испытала секундную растерянность, оттого что всплыл в памяти совсем недавний разговор о Загорском с Леной.
— Не знаю, кажется, поехал куда-то.
— А говоришь — «не знаю»!
— Тут про всех все знают, — возразила она.
— Именно! И захочешь утаить, да не удастся, Майя Петровна!
Он возбужденно закружил по комнате. Майя Петровна все еще не могла взять в толк, что с ним происходит.
— Миша! Ты много выпил, что ли?
— Пустяки я выпил.
— Тогда не пойму… Как будто играешь. А игрушки-то живые — Катя, ты, я. И всем больно!.. Я хочу знать, что случилось. Ведь все очень серьезно, Миша! А мы — о чем говорим? Бабы, клиенты, теперь еще Загорский!
Багров сел на место, сжал пустой стакан. Произнес с ненавистью, отбросив все недомолвки:
— О нем и говорим. О нем да о тебе.
— Что?!.. Так вот с чем ты шел! — ужаснулась она.
— Да. С тем шел, с тем и пришел.
Излишне и уточнять, зачем пришел. Если уж ударился в бега, прорвался через полстраны — ясно, что у него на уме.
Сидит против нее, между воспаленных красных век — мрак и безумие. Прощается с ней, готовясь переступить последний рубеж. Ее муж. Чуждый, будто бесом одержимый… и несчастный. Господи, как она устала искать выхода, бороться! Но она за него в ответе, не может оставить на съедение самому себе.
Когда Майя заговорила, Багров изумленно дрогнул от тихого сострадательного голоса:
— Ну что у тебя за судьба, Миша?.. Зачем все так нелепо… Всю жизнь шиворот-навыворот, шиворот-навыворот… Даже воз черемухи — в сущности, тоже нелепо…
— Это к чему?
Он ждал оправданий, покаяния. Может быть, под всеми завалами ревности, ярости, обид тлело желание простить. Ее, не его, нет.
— К тому, что зря ты шел, Миша. Ничего нет. Ничего. Пусто.
Багрова будто по затылку огрело этой ее материнской жалостью.
— Врешь! — ахнул он.
— Когда я врала…
Никогда, он знал. Но сейчас восстал против своего знания.
— Майка, ты не шути! Ты мне душу не выворачивай! По-твоему, я как волк, как бешеный пес… все эти дни где ползком, где бегом… по лютой стуже… куски воровал… это что все — сглупа?!..
— Лучше не рассказывай.
— Нет, ты говори — сглупа?.. Я ведь все равно дознаюсь, пара пустяков!
— Дознавайся… Мне бы оскорбиться, а даже сил нет. У кого только повернулся язык?
— Скажешь, и под вечер к нему не бегала? И до дому он тебя не провожал? И… все прочее? — слабея, перечислял Багров, а мысли спутывались и в голове что-то опрокидывалось вверх тормашками.
— Провожал? — переспросила Майя Петровна. — А-а, вон что!.. Хорошо, сейчас я расскажу, как он меня провожал!
Она рассказывала с малейшими подробностями, какие могла припомнить, что-то намеренно повторяла, сознавая, что ему важно все до последнего звука и жеста.
Багров умирал и воскресал одновременно. Умирал, скрежеща зубами, бешеный, одичалый человек с наточенным на соперника ножом. Воскресал не оскорбленный, не опозоренный женой муж — жертва клеветника.
Когда она умолкла и ходики отстукали десятка два неспешных тик-таков, спросил едва слышно:
— А погода была хорошая?
Полная чушь. Что за разница — хорошая ли, плохая погода! Но Майя Петровна приняла вопрос серьезно. Значит, какой-то малости Михаилу не хватило или просто времени для окончательного поворота.
— Ветер дул сильный, Миша.
Ветра она терпеть не могла и помнила, что поспешила распрощаться с Загорским, потому что продрогла.
Багров толчком поднялся и рухнул поперек стола лицом в ее ладони.
— Маюшка, прости! Подлец я, что поверил! Прости, Маюшка…
Рукам стало мокро. Впервые он при ней плакал. Майя Петровна тоже не была плаксива, но его потрясение, тихий жаркий шепот вызвали слезы и у нее. На душе посветлело, снизошел мир.
Она простила. Конечно, простила, ведь как никто другой понимала, почему он поддался Калищенке. Отбивая Майю у Загорского, Багров отбил не девственницу. Эта заноза засела в нем навсегда: что тот был первым. Ему это представлялось особым преимуществом и вечной опасностью.
Тем более что Загорский упорно держался радом, словно выжидая своего часа.
Майя Петровна понимала мужа. Он ее — нет. Хотел за строптивость наказать одиночеством. При избытке жизненных сил, которыми был наделен, и помыслить не мог, что протекшие полгода Майя наконец-то отдыхала по ночам…
Между тем в дежурке кипели страсти. Опять спорили, каждый по-своему трактовал линию поведения Багрова с момента, когда шофер высадил его на шоссе. Оттуда лежали три дороги: асфальтом, лесом и полем. Полем — дальняя — слабо утоптанной тропинкой до деревни и птицефермы, оттуда тракторной колеей к Еловску.
— На кой шут ему крюка давать? Дом уж рядом, a он в сторону двинет?
— Возле дома-то особая осторожность и нужна! Какой зверь к логову прямиком ходит? Непременно петлю заложит, со следа сбивает.
