Ольга Лаврова, Александр Лавров
Подпасок с огурцом
Человек в штатском, но с военной выправкой диктует машинистке:
— Абзац. При таможенном досмотре сотрудник Алымов счел нужным произвести рентгеноскопическую проверку картины под названием «Подпасок с огурцом» кисти неизвестного художника начала века, которая находилась в багаже вышеупомянутого иностранного туриста. Точка. Абзац.
Рентгеновский снимок показал, что под картиной — кавычки — Подпасок с огурцом — кавычки — скрыта другая картина более раннего происхождения. Точка. Согласно заключению вызванного в аэропорт «Шереметьево» искусствоведа, консультанта Обнорского Ка Гэ, она подпадает под действующие инструкции о запрещении вывоза за границу предметов, составляющих художественный и культурный фонд страны. Абзац.
Принимая во внимание, что на картину «Подпасок с огурцом» предъявлен документ о приобретении ее в комиссионном магазине восемь дней назад, а также то, что попытка незаконного вывоза не состоялась и имела единичный характер, считать нецелесообразным возбуждение уголовного дела о контрабанде. Абзац.
Все материалы передать для дальнейшего рассмотрения в Главное управление внутренних дел Исполкома Мосгорсовета.
И вот «Подпасок» и рентгеновские снимки перекочевали в кабинет Томина. Здесь же искусствовед Обнорский, знаток и энтузиаст своего дела.
Томин с любопытством разглядывает стоящую на стуле картину, которая изображает паренька в лаптях, сидящего на пеньке с ломтем хлеба и огурцом в руках. На заднем плане пасется стадо коров. Томин ловит себя на том, что запоминает их расположение, и встряхивается:
— Первый раз в моей практике приходится заниматься картиной. Да еще двухслойной!
Обнорский подносит рентгеновский снимок к окну и показывает Томину на просвет. Из-под фигуры деревенского оборвыша проступают контуры другого изображения.
— «Инфанта с яблоком»! — благоговейно произносит искусствовед.
— И вы ручаетесь, что это действительно семнадцатый век и действительно подлинник?
— Ручаться не ручаюсь, инспектор, потому что картина записана. Чтобы убедиться окончательно, надо «Инфанту» раскрыть, то есть удалить отсюда этого чумазого отрока.
— И уничтожить следы преступления? Если налицо преступление.
— Понимаю-понимаю. Я произвел лишь маленькую расчистку — вот, на месте подписи. Подпись сомнений не вызывает. Перед нами Веласкес!
Обнорскому очень хочется, чтобы Томин полюбовался подписью великого художника. Томин наклонился, посмотрел… Но что может сказать ему эта вязь латинских букв?
— Разве подпись нельзя подделать? — скептически спрашивает он.
— Сколько угодно! Но бессмысленно, если картина не отвечает имени. Есть множество холстов без подписи, однако мы с уверенностью определяем художника. Не подпись создает шедевр!
— Иностранцу могли всучить фальшивку.
— Я не убежден, что иностранцы сплошь умны и эрудированы. Но надо иметь необъятный карман и вот столечко рассудка, чтобы покупать Веласкеса, в котором ничего не смыслишь!
— Сочетание тугого кармана и тощего интеллекта в природе известно, — усмехается Томин. — Обозначается научным термином «богатый дурак»… Кстати, что толкнуло таможенника проверить картину?
Обнорский смеется:
— Полагаете, его поразил глупый вид иностранца?
— А почему нет? Ладно, вернемся к нашим коровам, — он оборачивается к «Подпаску». — И все же допустим, что под ним не оригинал.
— Давайте допустим.
— По части надуть интуриста есть гениальные умельцы! А может, он сознательно приобрел копию? Добротную копию, с которой сам собирался кого-то надуть. А?
— Копию легче вывезти откровенно, — терпеливо объясняет Обнорский. — Конечно, авторская копия или вариант картины имеют огромную ценность и вывозу не подлежат. Но здесь ни то, ни другое.
— Почему?
— Веласкес написал «Инфанту» незадолго до смерти. Он физически не успел бы ее повторить… Когда-то давненько я видел ее в Москве у Таланова. Дивное полотно! В пятидесятых годах, к сожалению, перекочевало в провинцию.
— Да, я навел справки. Таланов уехал на родину и там умер. А коллекцию завещал краеведческому музею.
— Вот как?! Но в таком случае… что же произошло с «Инфантой» дальше?!
— Ничего. Ни-че-го! По сведениям Управления культуры, тихо-мирно висит на своем месте в музее.
Обнорский ошеломленно смотрит на Томина, понимая теперь, чем вызвана его дотошность и недоверчивость.
— Невероятно!.. Нет, поистине невероятно!.. — бормочет он.
Редко доводится Томину посиживать в кабинете. Но еще реже вырывается он из Москвы. Так что с удовольствием шагает по улицам заштатного городка. Цель — краеведческий музей в бывшем купеческом особняке.
Город древний, особняков хватило и райкому, и райсовету, и множеству управлений с неудобочитаемыми вывесками, и милиции. Прочие дома и домишки печально ветшают, но остаются живописными и после столичных коробок ласкают взор.
Встреча с директором Пчелкиным, заурядным мужчиной средних лет, происходит в главном зале музея. Стены увешаны картинами. Бархатным канатом отделен уголок с мраморным столиком и старинными креслами.
Возвращая Томину его удостоверение, директор замечает:
— Здесь вы помоложе… Присаживайтесь, — и отцепляет канат.
— На музейную мебель?
— Что ей сделается?
Оба садятся.
— Я к вам насчет «Подпаска с огурцом», — пускает Томин пробный шар.
— Насчет кого? — изумляется Пчелкин.
— Так называется картина.
— Первый раз слышу. Чья она?
— Автор, к сожалению, неизвестен.
— Хм… А чем же этот подпасок интересен для угрозыска, кроме, простите, огурца? — острит директор.
— Парнишка замешан в темных махинациях… У вас там не Веласкес?
— Он самый! — гордо подтверждает Пчелкин. — «Инфанта», то бишь испанская принцесса. Я, если честно, в живописи не ахти, но тут явно чувствуется классика, верно?
— Я тоже не ахти.
— Тем не менее обратили внимание. А понимающие туристы, те прямо ахают и сразу — за фотоаппараты!
— Да?.. Скажите, товарищ Пчелкин, почему вы не сообщили в Управление культуры о краже в музее?
Пчелкин ошарашен:
— П-позвольте… О чем вы говорите?
— Кража восьми картин из собрания Таланова полгода назад.
— Но… никакой кражи не было!
— Как же не было, когда была. Мне рассказали здесь в милиции через десять минут после моего приезда.
— Не было кражи! — горячо протестует директор. — Была
— Это еще вопрос. Недавно «Инфанту», разумеется тоже с яблоком и с подписью Веласкеса, пытались вывезти за рубеж. Для маскировки ее переодели подпаском.
— Да вот же она!
— Точно ли она?
Пчелкин вскакивает, подходит к картине справа, слева, вглядывается.
— Ну конечно, она… Все то же самое. Даю вам честное слово!
— Честного слова мало, сами понимаете. Придется забрать вашу «Инфанту», чтобы специалисты могли их сравнить — которая подлинная.
Пчелкин с трудом усваивает новость.
— Картина чрезвычайной ценности, — нервно говорит он. — Я буду ее сопровождать.
— Отлично. А я буду сопровождать вас. Отправимся в среду утренним поездом.
Помимо директора визит Томина в город взбудоражил и еще кое-кого. Поздним вечером из вокзальной будки междугородного телефона-автомата звонит грубоватый дюжий мужик, слишком физически здоровый и флегматичный, чтобы всерьез тревожиться, пока петух не клюнет.
— Извиняйте, что разбудил, — гудит он в трубку. — У нас тут легкий шухер в музее… Нет, я с вокзала звоню, по московскому автомату… Один момент. — Опускает монету. — Столичный майор приехал, Пчелкина тянет… Да уж он вещички складывает… Картину какую-то опечатали, сказали с собой возьмут. Момент… — В прорезь отправляется следующая монета. — Ни-ни, я ничего не шебаршусь, я помалкиваю… И в котельной у меня был, глядел… Ага, понял. Все будет оки-доки… Маруська привет и поцелуй передает. Соскучилась, говорит. Ладно… Ладно, буду телефонировать.
В кабинет начальника следственного отдела Скопина входит Знаменский.
— Сообщение Томина прочли? — спрашивает Скопин.
— Прочел, Вадим Александрович.
