я у нее заняла, отделалась пересортицей. И пошло… Она своим товаром мои недостачи покрывает. А время придет — мой товар к ней едет, и у нее тоже получается все в порядке… В общем, как начали, Пал Палыч… уже ревизии не боишься… А глаза разгораются…
— По-прежнему отрицаете? — задает следователь вопрос Уваровой.
Уварова отвечает после короткого молчания:
— Может, я когда и пожалела, выручила. В том статьи нет. А зачем мне ее-то было? Своего всегда хватало!
— Позвольте реплику, Пал Палыч? — сердясь, говорит Томилин. — «Ты мне — я тебе», «мое — твое». Да разве оно ваше?! Вы забыли такие слова: «народное достояние»? Они, видите ли, «занимали» и «выручали». Мысли нет, что происходило хищение!.. Извините, Пал Палыч, не вытерпел!
— Не за что, правы. Итак, Стольникова, не случись пожара — вскрылась бы недостача?
— Если б Ленка моего… то есть народного, — смешавшись, поправляется она, — не вернула… и не подбросила от себя, что обещала…
Знаменский вопросительно оборачивается к Уваровой.
— Сказать все можно! — притворно негодует та. — Тут следствие! Факты нужны!
— Факты есть. Вот Томилин пригляделся повнимательней: маркировку на ящиках сверил, даты поступления. И обнаружил у вас многое со склада Стольниковой. Это раз. Второе: эксперты, что работали на пожарище, недосчитались именно этих товаров. Третье: Константин Бугаев признал, что возил грузы со склада на склад. Достаточно?
Уваровой достаточно — молчит, нервно сплетая и расплетая пальцы.
— А теперь, Стольникова, объясните вкратце причину вашей ссоры.
— Когда вы сказали о поджоге, я сразу поняла — только она! Вторую такую злыдню поискать! — Хотя женщина, естественно, повторяет уже говоренное прежде, но опять волнуется до слез.
— Почему она? — призывает ее к точности Пал Палыч.
— Набрала целых две машины чего подороже и держит! А у нас ревизия на носу. Звоню: вези, мол, пора. Ладно, говорит, заскочу к концу дня, условимся… Мы с Женей сидим, пьем чай, является. Что вы, говорит, девочки, тревожитесь, завтра все пришлю! И зачем-то рысцой на склад. Посмотрю, говорит, что у вас есть. Сейчас-то я соображаю зачем! А тогда подумала — вот завистная!..
— В руках Уварова что-то несла?
— Сумку… такую полухозяйственную, на молнии. Мне бы глаз не спускать, да разве придет в голову?! Я во дворе тогда стояла, но видела — везде она совалась! И в тот угол тоже!
— Все врет! Все врет! — вскрикивает Уварова.
— И больше ничего не скажете?
— Ни-че-го!
Пал Палыч поочередно придвигает женщинам протокол:
— Распишитесь… Распишитесь… Николай Александрович, прошу прислать конвой за Стольниковой, — просит он Томилина.
— Хорошо. Я пойду, если не нужен.
Знаменский кивает. Томилин выходит. Спустя короткое время появляется конвойный. Стольникова поднимается.
— До свидания, Пал Палыч… Будь ты проклята! Змея! — напоследок кидает Стольникова и скрывается за дверью.
Знаменский достает отдельный бланк для допроса, заполняет «шапку».
— Давайте все же поговорим.
Уварова молчит.
— Вы систематически занимались хищениями. Это вы теперь признаете?
— Да, — мрачно отзывается Уварова. — Признаю.
— Вас ожидает лишение свободы. Это вы тоже понимаете. К чему же упорное запирательство в вопросе о поджоге?
— Хотите, чтобы я перестала бороться?
— Хочу, чтобы вы оценили цепь косвенных улик. При инвентаризации у вас выявлены немалые излишки. Их происхождение — сгоревший склад. Так что мотив поджога убедительный: присвоение товаров на весьма круглую сумму. Дальше. Кроме показаний Стольниковой, есть свидетельство одной из кладовщиц. Она заметила, как вы выходили из-за ящиков с посудой, отряхивая ладони. Именно оттуда, где возник пожар.
— Еще не доказательство, что я его устроила!
— Но даже известно, как вы это сделали, Елена Владимировна, — вкрадчиво говорит Пал Палыч. — Вы принесли в сумке бутылку с бензином и свечу. Зажгли ее с тем расчетом, чтобы разгорелось не сразу. — Знаменский не торопится и наблюдает за ее лицом, выдающим изумление и растерянность. — Потом ловко подсыпали сторожу в термос снотворного. Выждав время, приехали еще посмотреть на пожар и убедиться, что сработало!.. Видите, все правильно. Женщина вы неглупая, должны признать свое поражение.
— Глупая, умная — немолодая, вот что!.. — почти шепчет Уварова. — Снова сидеть — век кончен… — Помолчав, поднимает голову, говорит жестко: — Ну, допустим, я подпалила. И что? Да гори оно хоть все ярким пламенем!
— Откуда такая озлобленность?
— А судьба меня, гражданин следователь, не ласкала, не баюкала… не то что некоторых… Хотите послушать, откуда змеи берутся? — с вызовом спрашивает она.
— Всегда стремлюсь понять.
— Вот-вот, понимайте. Была девчонка не хуже других. Кончила товароведческий, показалось — скучная работа. Устроилась в такси. Вроде жизнь наладилась: замуж вышла за трезвого, жилье получили, сына родила. — Уварова исповедуется не покаянно — ожесточенно. — А рухнуло все в один миг. Пассажир в аэропорт. «Гони, — говорит, — опаздываю! Накину тридцатку!» Тогда для меня это деньги были. Погнала. Сто, сто двадцать, пошла на обгон. Перевернулась. Он — насмерть, мне после больницы — срок. Дальше — лучше. Освободилась, приезжаю домой. Узнаю: муж со мной, с осужденной, развелся, с площади выписал, в квартире новая хозяйка. Выпихнули мне на лестницу чемоданчик с барахлом. «Ребенок?!» — спрашиваю. Простудился, говорят, умер. Как только пережила… Достала старый товароведческий диплом, пошла по объявлениям, где «требуются». Поступила на самую низовую должность. И год за годом прогрызалась в начальницы. И остервенилась, да, остервенилась. Зато прогрызлась… А на промтоварах сидеть да нитки не взять… Э-эх, гражданин следователь… жизни вы не знаете, какая она есть!..
— Я знаю, какая она должна быть, — говорит Пал Палыч после паузы. — И еще знаю: жизнь такая, какой ее делают сами люди!..
Кибрит и Знаменский встречаются на лестнице Петровки, здороваются.
— Ну, отмылась от сажи?
— Не говори! До сих пор в горле першит. Как у тебя?
— Помаленьку.
Рядом возникает Томин:
— Привет! Паша, я тебе обзвонился!
— А что?
— Начала раскручиваться вот такая, — поднимает большой палец, — криминальная история! Просто создана для нас с тобой! И Зинаиду примем, если попросит.
— Еще куча работы с пожаром, — говорит Знаменский.
— Паша, не будет тебе прощения, если откажешься!
— Ладно, созвонимся.
Знаменский направляется к себе для последней беседы с Гуторской, утерявшей ныне всю свою заносчивость.
— Стольникова созналась — очередь за мной. Этого вы ждете. И видите во мне главную преступницу! — обреченно говорит она.
— Ангелом я вас не считаю.
— Не могу найти слов… и, очевидно, бесполезно… но я невиновна! Ни в пожаре, ни в недостаче! Клянусь вам!
— Чем? — вдруг заинтересовывается Пал Палыч.
— Что?
— Чем клянетесь?
— Чем угодно!
— «Чем угодно»… Не впечатляет, — непонятно для Гуторской хмыкает Пал Палыч.
— Я знала, что не поверите!
— Как раз верю. Подозрение в поджоге с вас снято. Известно также, что в хищениях вы участия не принимали. Стольникова решительно все берет на себя.
— Дуся… спасибо ей!.. — вырывается у Гуторской теплая нота.
— Но переброски между базами не были для вас тайной. Как же назвать вашу позицию?
— Я не вмешивалась… не хотела связываться… К Дусе поступал дефицит, на мою половину — что попроще…
— И жили со спокойной душой! Не люблю читать мораль, Евгения Антоновна, но вам скажу. Наверно, каждое второе преступление было бы невозможно — просто невозможно! — без таких вот людей, которые «не желают связываться»!.. А еще на вашей совести Стольникова. Удивляетесь? Ведь вы умная, волевая женщина. Вы имели на нее влияние. Но презирали — за легкомыслие, небогатый интеллект, за этого Костю. На ваших глазах Уварова втягивала ее в махинации! Пытались вы бороться, спасти?.. — Секунду-другую ждет ответа и подытоживает: — Нет, умыли руки!
— Да, перед Дусей я виновата, — пристыженно говорит Гуторская после паузы.
— Мы не берем вас под стражу. Вопрос об уголовной ответственности решит суд. Давайте подпишу пропуск.
Он вручает пропуск растерянной и вместе посветлевшей Гуторской. Та берет его, поднимается.
— Спасибо, Пал Палыч… Спасибо!..
— Не за что, — отзывается Знаменский и звонит по внутреннему телефону: — Саша, уговорил, иду к тебе смотреть новое дело!
