перехватывал их и так и эдак: мешали рукам, ибо все порывался приплясывать и петь. Тогда поставил их к столбу и в веселии забыл. Вдруг увидал и умилился:
— Гляньте-ка, гляньте! Бутылки-то мои какие у-ум-ные!
Опять покуролесил и опять умилился:
— А пиво стоит! Честно стоит!
И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.
Место стоянки было бойкое — возле ворот «Эрмитажа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.
…Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна — украинскими забористыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало просто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.
Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.
— Да бросьте, это для маминого удовольствия!
Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.
— Да будь я и негром преклонных годов!.. — выразил он свое восхищение. — Ну, Зинаида!
Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.
— Неужели полковник со стальными глазами? — грозно вопросил Томин. — Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.
— Да весна же, Шурик. И ты — жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?
— Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.
— Для плиты или для меня?
Та посмеялась:
— Все почти готово. Расставляйте там тарелки.
Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.
Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.
— Ты читаешь или мать?
— Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать — своего рода нравственный подвиг!
В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держала корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.
— Мы только что с дачи и вдруг слышим — Александр Николаевич вернулся из госпиталя.
— Вернулся, вернулся.
— Поздравляю, Тамара Георгиевна!
— А-а, — сказал Томин, — здравствуйте. Я уже скучать начал — никто не напоминает про тапочки.
— Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, — протянула корзиночку.
— Неужели с собственной грядки?
— У нас теплый парничок!
— Тронут. Обожаю всякую травку.
Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.
— Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, — приговаривала она. — Спит беспокойно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбежать. Хоть бы вы на него повлияли.
— Пал Палыч, давай влиять, — подмигнула Зиночка. — Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?
— Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!
— Раз в жизни можно отдохнуть, — «влиял» Знаменский.
— Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.
— Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! — запретила Тамара Георгиевна.
— Ну, Паша споет.
— Если забудет про своего единственного ненаглядного свидетеля, — вставила Зиночка.
— Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.
— Все в том же состоянии?
— Помяни мое слово, — прорек Томин, — однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!
— Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.
…Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожившим Пал Палыча тоном:
— Я бы хотела кое-что сообщить…
— Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).
— Да, Павел, чтобы уж сразу…
Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.
Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.
Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.
— Что случилось? — гаркнул Саша за спиной.
— У меня короткая информация, — тихо сказала Зиночка. — Я выхожу замуж.
— С ума сошла! — воспротивился Томин всем существом.
— Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? — обернулась она к Знаменскому.
Тот отрицательно покачал головой. Голос все же отказал.
— Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? — негодовал Томин. — Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!
— И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!
Томин присвистнул:
— До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.
— Шу-урик! — с ласковой укоризной Зиночка взъерошила ему волосы. — Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.
— Ее муж!.. — перекривился Томин. — Просто слышать не могу!.. Кто он наконец?
— На днях познакомлю.
— Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит роман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!
Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорчение. Но чуть-чуть.
А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже окончательной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, признала, что есть кто- то… еще не наверняка… но она надеется, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя — не ее — оправдалась ли надежда. Сегодня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..
— Ладно, Саша, уймись, — сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо. — Мать переполошишь.
Томин приглушил громкость, но не унимался:
— О, женщины! О существа, которые…
— Имеют обыкновение выходить замуж, — подхватила Зиночка, не скрывая улыбки.
— Паша, быстро мне рюмку коньяку! Внизу в книжном шкафу. Одной рукой неудобно… Спасибо. Это я за собственное здоровье… Значит, бесповоротно? Любовь, семья и прочее?
— Да что ты так уж раскипятился?.. Пососи лимонную корочку, Тамара Георгиевна унюхает.
— Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя: недоглядел. Ничего себе, сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, почему не выйти за меня или Пашу?
— Ты не сватался.
— Убить меня мало.
Все это уже сбивалось на водевиль, и Пал Палыч предложил поздравить Зиночку по-человечески.
— Ррр… Сейчас не могу. Остыну — поздравлю.
— Ну остывай. Я пока позвоню.
— Постой! Были ЗнаТоКи. А теперь?
— Клянусь не менять фамилию.
— И на том спасибо, — буркнул он ей вслед.
Утро туманное, утро сырое. Граф порезал лапу о стекляшку. От вчерашнего пиршества тело тяжелое. От Зиночкиного счастья грустно. И опять, опять незваный Власов!
— Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?
— Практически не спал. Я много передумал, прежде чем прийти.
— Всю ночь не спал, много думал и окончательно решил?.. — Паша как в воду смотрел.
— Да. Окончательно.
— Свидетель подает в отставку. Это я почти знал. Что же, рассказывайте.
— Не хочется говорить. — Он достал из кармана листок. — Прочтите.
