быстро рос. Резвился умеренно.
— Мам, он у нас не меланхолик? — спросил как-то Колька, когда Граф отверг его приглашение проснуться и поиграть.
— Нет, Коля, он немножко флегматик и себе на уме. Но умишко еще детский. Крупные собаки поздно взрослеют.
Гулять с ним было тоже нехлопотно. Посторонних он игнорировал, к кошкам относился уважительно; только продуктовые сумки начисто лишали его равновесия. Пока не иссякнет бурный щенячий аппетит, с этим предстояло бороться. И еще присматривать, чтобы не сожрал какую-нибудь дрянь с земли.
— Граф, домой!.. Ты глуховат или у хозяина дикция плохая? Пошли-пошли, мне трудного свидетеля допрашивать.
…Да, свидетель был трудноват и сложен. Явился пунктуально, но с неудовольствием. Молча протянул повестку.
Знаменский уважительно встал, протянул руку. Пожатие — первый внутренний зондаж, для партнера абсолютно неприметный. Он считает — просто поздоровался; не подозревает, что его ладонь проявила безразличие, симпатию, пренебрежение, страх, доверие, то есть любое преобладающее в нем теперь настроение. Чтобы четко воспринять сигнал, встречная ладонь, естественно, должна обладать натренированной чуткостью. У психологов, врачей, сотрудников следственного аппарата она вырабатывается даже и бессознательно. (У мошенников, кстати, тоже).
Рука Власова выдала неуверенность, нервозность.
— Извините, что опять беспокоим, — радушно начал Пал Палыч, — но дело теперь поручено мне, и есть детали, которые…
Власов не дослушал.
— Я же пришел.
Знаменский усадил его, принялся заполнять бланк, попутно «ставя диагноз».
«Неглуп. Самолюбив, даже с примесью высокомерия. Замкнут. Упрям. Лицо красивым не назовешь, но интересное. Лишь неподвижность черт его портит».
— Об ответственности за дачу ложных показаний вам говорили, прошу расписаться, что помните. Ну вот, с формальностями покончено, Игорь Сергеевич. Теперь несколько вопросов.
— Спрашивайте.
— Прежде всего спасибо, что помогли задержать хулигана.
— Я не задерживал. Задержала ватага молодежи, — отмел Власов похвалу.
— Им тоже спасибо, но без ваших показаний арест Платонова был бы почти…
Снова не дослушал:
— А за что арестован? За то, что слегка стукнул?
— Игорь Сергеевич, у Платонова кулаки пудовые. От его «слегка» у парнишки сотрясение мозга.
Власов скептически хмыкнул:
— Неудачно упал.
— Возможно… Скажите, с того места, где вы стояли, было отчетливо видно происходящее?
— Да.
— Можете назвать примерно расстояние?
— Шагов семь.
— Расскажите, пожалуйста, все по порядку, не упуская мелочей.
— Собственно, я уже рассказывал, записывали. В вашей папке наверняка содержатся мои… мемуары.
— Вы правы. Но то был рассказ другому следователю. Я обязан сам услышать.
— И записать другим почерком. Что ж, извольте.
Но он некоторое время молчал, глядя в окно, и обращенный к Знаменскому профиль выражал какую-то непонятную тому отрешенность.
— Этот… Платонов? Он купил после меня пачку сигарет. Подошел к девушке… Она ждала, наверное, долго. Это чувствовалось. Бесцельно ходила из стороны в сторону, скучала… В общем, неудивительно, что Платонов подошел. Красивая девушка… Одна.
«Почему он так тяжело говорит? Простенькая недавняя история, а он нагружает ее психологией».
— Но, Игорь Сергеевич, ведь девушка ждала не Платонова.
— На ней не написано. Просто, может, кого-нибудь.
— Она производила такое впечатление?
Власов поколебался.
— Нет-нет, утверждать не берусь. Но отрицать тоже.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Ну… пошел типичный для таких случаев треп.
— Вам было слышно?
Власов обернулся.
— Какие-то банальные фразы. Сами знаете, как бывает — начинается полушуткой; а потом уже обидно отъезжать ни с чем.
— Дословно не помните?
— Н-нет.
— Понимаете, мне важно, Игорь Сергеевич, как держался Платонов. Только развязно или нахраписто и нагло. И что девушка — давала она резкий отпор или как-то так… двусмысленно. Существо дела не меняется, но ситуация перед дракой… понимаете?
— Да, разумеется.
Пал Палыч поймал его взгляд и не отпускал, стремясь через этот «канал связи» привести его в нужное состояние.
— Я взываю к вашей памяти. Вы ведь все видели и слышали. Слова, интонации, жесты — где-то они отложились, надо только вытащить на поверхность. Постарайтесь сосредоточиться, Игорь Сергеевич. Представьте себе снова: тепло… ранний вечер… табачный ларек… красивая девушка скучает…
— Все очень похоже… — отрывисто и одышливо продолжил Власов за Пал Палычем, — слишком похоже… Теплый ветер порывами, и пахнет сирень… Деревья шелестят.
«Сирень?!.. Ладно, потом».
— К девушке подходит парень… установлено, что он был навеселе… голова немножко хмельная…
— Да, — согласился Власов, — голова хмельная. — И взволнованно заспешил, будто сам с собой: — Он говорит: «Как жаль, что вы ждете не меня». Она отворачивается. Ветер кидает ей волосы в лицо. Она говорит: «Отстаньте» или «Оставьте»… Но всерьез или только для виду — это невозможно понять. Поэтому он не отстает. Он говорит… пошлости, конечно, но она ему страшно нравится… Синие глаза, синее платье и рыжие волосы на ветру… — Вдруг он умолк резко, с разбегу.
«Ой-ой. Что на него накатило? Чердак в порядке, а понес несуразицу».
— Игорь Сергеевич, вы не жалуетесь на зрение?
— Нет, — сквозь зубы.
— Какого цвета папка?
— Коричневая.
— Эта?
— Серая. Я не дальтоник.
— Извините, заподозрил. Потому что на девушке была черная юбка. И белый свитер. И… разве она рыжая?
— Нет, обыкновенная блондинка. — Он хрустнул пальцами. — Из меня, как видите, никудышный свидетель.
— Да, что-то вы начали фантазировать. А мне нужно только то, что вы действительно видели и помните.
Перспектива продолжения допроса вызвала у Власова отвращение.
— Надо пойти лечь, — соврал он. — Что-то скверно…
— Позвонить в медпункт?
— Нет, это бывает… Я приду завтра или послезавтра… Можно?
— Послезавтра в то же время, — назначил Пал Палыч.
Подписал пропуск. Загадочный свидетель ушел. Знаменский посидел в раздумье. Затем, полистав справочник, снял телефонную трубку.)
— Гидрометцентр? Здравствуйте, следователь Знаменский с Петровки, 38… Да, пожалуйста. Вопрос такой: какова была сила ветра в Москве вечером девятого апреля?.. Да, сего года. Жду… Да? Практически безветрие. Спасибо.
«А если он малость «того»? Шелестят у него деревья и пахнет сиренью. До сирени и сейчас-то далеко».
Бестолково потерянный час дорогого времени. Больше Знаменскому даже думать о Власове было некогда.
При всем сочувствии к его горю, отец потерпевшего был Пал Палычу неинтересен. Желто-седые виски, ранние морщины, неотмываемые рабочие руки, громкий голос (от привычки перекрывать шум в цеху) — типичная незапоминающаяся внешность. Но не во внешности заключалась неинтересность, а в кондовой «правильности» Ивана Федотыча. Он был честнейшим, добросовестным и ограниченным человеком. Из породы почитающих себя всегда правыми моралистов и зануд.
Личная беседа с ним была не нужна Пал Палычу, на то телефон есть, чтобы уточнить две-три мелочишки. Но отец попросился прийти. Как отказать, не выслушать?
— …На медные деньги растили. И вырос справный парень. Через три месяца защитил бы диплом, стал архитектором. За что ему такое? За что нам с матерью?!..
Однако надо хоть какую-то и пользу извлечь для следствия.
— Скажите, Алексей по натуре вспыльчив?
— Нет, характер спокойный, основательный.
— Вы были дома, когда он уходил — в тот вечер?
— Дома.
— И все было нормально, Алексей не нервничал? Я спрашиваю потому, что он впервые опоздал на свидание и Рите показался несколько возбужденным.
Отец помолчал хмуро.
— В тот вечер промеж нас разговор вышел… насчет этой девицы…
— Она вам не нравится?
