Катерина зажимает ему рот и пишет на листке бумаги: «В номере микрофон». Это с ее стороны отважный поступок, она с тревогой ждет реакции Коваля.
— Пойдем пообедаем, — говорит он с обычным своим непроницаемым видом.
По пути в ресторан — в коридоре, в лифте — Катерина спешит повиниться и оправдаться:
— Макс, я его в первый день поставила, этот микрофон проклятый! Я же не знала, как что у нас будет… Я совершенно не ожидала… Думала, мне будет все равно… Если снять — сразу заметят… Меня за тем и послали — микрофон поставить…
— Знаю я, знаю, не волнуйся.
— Знаешь?! — ахает Катерина и умолкает довольно надолго, только все старается поймать его взгляд и понять, как же он все-таки оценивает ее поведение. Ей казалось, что если она с ним спит, то более или менее его понимает. Что — за исключением всяких там деловых обстоятельств — по-человечески он для нее вычисляем. И вот те на!
Уже сидя за столиком, снова раскрывает рот:
— Ты все время знал? И не сказал ничего, не обругал?.. Почему ты такой добрый?
— Я не добрый, — усмехается Коваль. — Я умный. Чего хочет твой босс?
— Не знаю… Макс, ты делаешь что-то опасное?
— Надеюсь, нет.
— Имей в виду, босс — страшная сволочь.
Разговор прерывается официантом, принесшим меню, Катерина передает его Ковалю, и тот делает простой заказ: оба лишены гурманства. Когда они остаются опять одни, девушка заводит речь о том, что уже дня три ее занимает, и для начала спрашивает несмело:
— Макс, ты… скоро уедешь?
— На днях.
— Возьми меня с собой.
— Зачем? — удивляется Коваль и, видя ее горькое разочарование, смягчает отказ: — Там ничего хорошего.
— Но там ты!
В Вене Катерина Ковалю не нужна, упаси Бог подавать ей какие-то надежды. И Коваль отзывается после паузы:
— Ты еще девочка совсем. Все у тебя будет.
— До тебя я даже не знала, что чего-то бывает!
Коваль смотрит на нее задумчиво, словно бы издалека: вот теперь и глаза у нее Вероникины… как странно устроена жизнь.
Ландышева не оставляет идея разобраться с Авдеевым старым испытанным средством. Если не миновать третейского суда, то хоть обезопасить себя отчасти.
Руслан приводит ему здоровенного парня, типичного «братка»:
— Босс, вот этот парень.
Ландышев придирчиво его оглядывает.
— В целом смотрится, — одобряет он. — Как звать тебя, мальчик?
— Амбал.
— Это кликуха. А имя есть?
— Имя трудное. Вениамин.
— Ничего, выговорю. Задача такая, Вениамин. Есть один человек. Он… неправильно со мной права качает. Надо объяснить, что это он напрасно. По глупости. Ясно?
— Сделаем.
— Ну и умница. У нас, понимаешь, есть между собой конфиден… секретный такой документ. Так чтоб он его не вздумал кому показывать.
— Сделаем.
В кабинете Авдеева посланец демонстрирует хорошую слуховую память.
— Есть один человек, — повторяет он слова Ландышева, — и ты с ним неправильно права качаешь. Вот.
Авдеев слушает его, стоя за столом.
— Ландышев, что ли?
— Это ты напрасно делаешь, понял? По глупости.
— Замечательный разговор, — усмехается Авдеев. — Что-нибудь еще?
— Еще чтоб секретный документ никому не показывал! Вот. А то будут неприятности, — Амбал вытаскивает пистолет и собирается помахать им перед носом Авдеева.
Тот одним рывком перемахивает через стол, скручивает парня, вышибает пистолет, волочет к двери. Ногой ее открывает. Ругается:
— Отморозок козлиный! Скажи хозяину, чтоб сопли тебе утер!
Вышвыривает парня в коридор. Там на него наваливается кто-то, выскочивший на шум.
— Спустите его с лестницы! И пукалку пусть заберет, — Авдеев поддает ногой пистолет.
Пусть Ландышев усвоит, что его не бояться, что от «стрелки» не по робости отказываются, а из принципа. Толковал ему Авдеев, толковал, ничего не слушает.
В кабинете Знаменского совещание. Присутствуют Томин, Юрьев, Канделаки, Китаева, оперативник Андрей. Китаева уже доложила, что усыпляющие ампулы зацепки не дают. Теперь говорит Канделаки:
— Почти одиннадцать лет назад Янов учредил совместную фирму. Это вы знаете. Я через левое ухо нашел трех служащих. Они его помнят. Говорят, часто заезжал на белой «Волге». Я спрашиваю, где жил? Не знают. С кем общался? Не знают. Телефон? Номер машины? Ничего, Пал Палыч! Фирма просуществовала девять месяцев. Деньги переводили в Австрию, — протягивает Знаменскому копии банковских счетов.
Тот смотрит и передает сидящему рядом Томину: это по его части — надо прокачать операции, которые велись в Австрии по указанным счетам; вдруг да высветятся связи Янова с Мокрым.
— Товар ни разу не закупался, — продолжает Канделаки. — Деньги ждали Янова. И он смылся.
— Все?
— Больше моих скромных способностей не хватило, — рисуется Канделаки.
— Небогато, — подытоживает Пал Палыч. — У тебя что-то? — определяет он по лицу Андрея.
— Девочка, которая ходит к Янову, — она из офиса Ландышева.
— Роль девочки?
— То, что в объявлениях пишут «досуг», — ухмыляется Андрей.
— А кроме досуга? — спрашивает Китаева. — Работает она на Ландышева? Или против? Может, он ведать не ведает про этот досуг? Может, про него этот австрийский Мокрый ведает?
Прекрасная Татьяна вмешивается не потому, что приспичило высказаться, а чтобы привлечь к себе внимание: что-то мужчины и бровью не ведут в ее сторону. Ага, Пал Палыч одобрительно кивает.
Мысль неглупая, думает он. Но без следственной перспективы.
— Это будет задание моему агенту, — подает голос Томин. — Пал Палыч, пока прямых контактов у Ландышева с Яновым не замечено, но существует телефон. Разного причем рода.
— На прослушку прокурор санкции не дал.
Все выражают досаду.
— Обойдемся, — пресекает сетования Пал Палыч. — Вы читали сводки наружного наблюдения? Что скажешь? — Первым он предоставляет слово Томину.
— Там есть интересные вещи.
— Ни у кого ни капли энтузиазма? Там множество интересных вещей! — Пал Палыч берет несколько листков. — Магазин, кино, магазин. Пропускаем. Контакты по микробиологии нас тоже не занимают. Юридическая консультация. Очень интересно!
— Но они же ничего не расскажут! — возражает Канделаки.
— К сожалению, — соглашается Знаменский. — Но тут и без них много.
Он давно усвоил, что при изучении личности анализ множества мелких поступков дает подчас блестящий результат, надо только в этом множестве обнаружить связи. Непрофессиональному взору звездное небо предстает россыпью светящихся точек, астроном же видит его как систему созвездий. Так и следователь, «разобрав на кучки» человеческие шаги, черточки, интонации может увидеть «созвездие лжи», «любви», «алчности» или «холодного расчета»…
— Вот смотрите, — говорит Пал Палыч. — В церкви поставил три свечи за упокой. Знать бы о ком… «На кладбище провел долгое время у могилы Майковой Софьи Андреевны». Чрезвычайно интересно! Кто она Якову? Не случайная же знакомая. Из этой могилы надо выкопать его прошлое! Предлагаю тебе, Александр Николаевич, вспомнить оперативную юность. Смотрим дальше. Двадцать восемь минут стоял напротив некоего дома, смотрел на окна четвертого или пятого этажа. Заметьте, какое тут примечание: «Объект вспоминал что-то грустное». Для наружной службы необычное наблюдение. Что-то у него в этом месте ноет. Или вырос там, или кто-то жил любимый.
— Ну и что ты хочешь? — спрашивает заинтересованный Томин.
— Хочу знать, не известен ли он кому из жильцов. Хочу знать все, что произошло в этом доме до отъезда Янова из страны. Хотя бы за полгода. В идеале — года за три.
— Мудрено, — роняет Юрьев.
— Тут я как раз полагаюсь на вас, Юрий Денисович, — подзадоривает Пал Палыч.
Тот в сомнении покачивает головой. Знаменский оборачивается к Канделаки.
— Наконец последнее.
— Психиатрический интернат? — угадывает тот. — Ладно, навестим психов.
Соберись Канделаки «навестить психов» сразу, он застал бы в интернате Коваля. Того почему-то тянуло и тянуло повидать мальчика. Что за наваждение? Пожал плечами и поехал.
И вот уже минут сорок они вдвоем прогуливаются по территории. Мишенька цепляется за пиджачный карман своего спутника, а другой рукой обнимает дареную игрушку: синего слона. Конечно, здешние жители слона отнимут и растерзают, но пока ребенок счастлив.
