Каким-то старческим, проникновенным взоромГлядят глаза холодных зимних вечеров.Как будто бы с их губ слететь упрек готовИ прозвучать душе усталой приговором.И занят с ними я безмолвным разговором,Пред ними с тайн своих срываю я покров,Бросаюсь в омуты уж виденных мной сновИ снова прохожу по старым коридорам.Тревожу я в душе истлевший прах гробниц,Забытые слова твержу я еле внятноИ вновь люблю черты разлюбленных мной лиц,И вновь люблю любовь, пред ней склоняясь ниц…А вечер шепчет мне, что плен былых темницРазрушен навсегда и счастье невозвратно!4Вечер в гроб золотой заключен.Плачут росы, горюя о нем.Воздух тихой тоской опьянен,Напоен темноструйным вином.Вышел месяц – немой паладинНа раздолья надземных пустынь.Вечер шепчет с листами осин,Купол неба печален и синьСловно ликами грустных невест,Ночь полна хороводами звёзд,И все тихо и глухо окрест,И безгласна земля, как погост…5Я славлю плен тюремных камерИ пенье тяжкое оков.Мой дух в объятьях злобы замер,Забыл названья нежных слов.Мне милы мрачные решеткиИ вид суровых, черных плах,И смертный приговор короткий,И топора свистящий взмах.Мне песня виселиц понятна,Я полюбил ее давно,И свежей, красной крови пятна –Мое любимое вино!Март 1907В горенкеВ полутемной, тесной горенкеШьет швея с утра – весь день.С ней ребенок – мальчик хворенький,Бледный, тихенький, как теньОн в углу сидит с игрушками,Но не видит их давно,И за беленькими мушкамиРобко тянется в окно.Взор туманится слезинкою…Стук машинки… Мать грустна…Он растает чистой льдинкоюВ дни, когда придет весна.1907В монастыреАнгельские гласы,Зыбкий свет свечей.Складки черной рясыДавят вздох грудей.Губы шепчут стих канона,