страны».
В ходе дебатов в Ассамблее одна женщина-сенатор даже заявила, что я стала «западной женщиной», что я должна «демонстрировать большую скромность и скрытность, не ездить за пределы страны и ждать Божьей справедливости». Некоторые экстремисты хотели бы, чтобы мне заткнули рот силой, потому что, по их мнению, я не уважала закон Исламской Республики Пакистан. Отдельные политики-мужчины открыто упрекали неправительственные организации в том, что они апеллировали к международному лобби. Короче говоря, у меня «был резон», как они выражались, не распространять свою историю по всему миру, а урегулировать ее на месте.
Однако слишком много людей поддерживали меня в стране и за рубежом.
Но путь был долог, так долог. Вплоть до 15 июня, когда я узнала, что по распоряжению премьер- министра мое имя вычеркнуто из списка «невыездных».
28 июня настроение улучшилось. Верховный суд в Исламабаде после двухдневных заседаний принял наконец решение о повторном расследовании. Мой адвокат, попросивший меня из осторожности не говорить более с журналистами с момента запрета выезда из страны, тоже был доволен.
— Теперь можете сказать им все что пожелаете! Я ничего вам не запрещаю!
Он заявил журналистам, что оказанная мне прессой поддержка могла мне даже в какой-то степени навредить, пока Верховным судом, беспристрастность которого находится вне подозрения, не было принято решение пересмотреть дело. Когда я выходила с последнего заседания, вопросы сыпались со всех сторон. Я обнимала женщин, помогавших мне до сих пор, эмоции переполняли меня через край.
— Я очень счастлива, по-настоящему удовлетворена. Надеюсь, что те, кто оскорбил меня, понесут наказание. Я буду ждать вердикта Верховного суда, именно он творит правосудие на этом свете.
Божий суд настанет в свое время.
Мой адвокат подтвердил журналистам, что восемь человек, выпущенных ранее, находятся сейчас в тюрьме, включая членов деревенского совета, заранее замысливших изнасилование.
— Это дело не о банальном изнасиловании, но о настоящем террористическом акте. Он был совершен, чтобы насадить террор среди жителей деревни. Решение заставить этих людей предстать перед судом новой инстанции, самой высшей в стране, чтобы вновь рассмотреть все доказательства, является очень правильным.
Мне стало легче. Я могла вновь вернуться в свою деревню, обнять родителей, увидеть снова родственников, детей в школе. Полицейский надзор осуществлялся еще какое-то время — особенно в тех случаях, когда я соглашалась дать интервью иностранным журналистам. Затем давление стало ослабевать, и в конце концов у моих дверей остался всего один вооруженный полицейский. Но как только какой-нибудь иностранный журналист выражал желание повидаться со мной, моя «охрана» была тут как тут.
Было еще несколько выступлений со стороны местной прессы, и не всегда безобидных. Одна из наиболее странных нападок была комментарием к моей просьбе о выдаче визы, чтобы выехать за границу, и на это было изведено немало чернил. Меня по-прежнему приглашали в Канаду и Соединенные Штаты. Но я заявила, что пока откладываю свою поездку, до тех пор пока не успокоятся злые языки. В действительности же мне было отказано в визе. Я не должна была распространять за границей негативный образ Пакистана. К тому же в «высоких сферах», как говорила Насим, полагали, что достаточно оказаться жертвой изнасилования, чтобы стать миллионершей и получить визу. Как будто пакистанские женщины торопились изо всех сил к этой «формальности», чтобы убежать за границу! Я сожалею об этих недостойных намеках.
Национальная и международная пресса поднялась против подобных заявлений. Впрочем, возможно, что пресловутое заявление было неправильно истолковано журналистами и на самом деле не это имелось в виду. Я надеюсь.
Я боролась за себя и за всех женщин в моей стране, ставших жертвами насилия. У меня никогда и в мыслях не было покинуть свою деревню, дом, семью, мою школу. Равно как я никогда не имела намерения представить негативный образ моей страны за рубежом. Скорее наоборот, защищая свои права человека, борясь против принципа племенного правосудия, противостоящего официальному закону нашей исламской республики, я была убеждена, что поддерживаю политические чаяния моей страны. Ни один пакистанец, достойный этого имени, не должен поощрять деревенский совет к наказанию женщины для разрешения конфликта чести.
Вопреки собственной воле, я стала символом, эмблемой для всех женщин, испытывающих насилие со стороны старейшин рода и предводителей племен, и если этот символ пересек границы, он должен послужить и моей стране. И именно в этом честь моей родины — позволить женщине, образованной или неграмотной, заявить во весь голос о допущенной по отношению к ней несправедливости.
Потому что настоящий вопрос, который должна задать себе моя страна, очень прост: если женщина является честью мужчины, почему он хочет насиловать и убивать эту честь?
Слезы Каузар
Не проходило дня, чтобы мы с Насим не встречались с женщинами, находившимися в шоковом состоянии и искавшими помощи. Однажды я ответила на вопрос одной пакистанской журналистки, спросившей, каково мне живется с моей известностью в собственной стране:
— Некоторые женщины признавались мне, что если их били мужья, они без колебаний могли пригрозить: «Полегче, не то пойду жаловаться Мухтар Маи!»
Разумеется, это была всего лишь шутка. Но в действительности мы постоянно сталкивались с трагедиями.
В тот октябрьский день, когда Насим помогала мне закончить мое повествование, наше занятие прервал приход двух женщин.
Они прошли пешком много километров, чтобы увидеться со мной. Мать в сопровождении дочери, молодой замужней женщины двадцати лет по имени Каузар. На руках у Каузар был ее первенец, девочка примерно двух с половиной лет, и вскоре она должна была родить второго ребенка. Из ее испуганных глаз катились нескончаемые слезы. У нее было миловидное, но измученное лицо. То, что она нам рассказала, было ужасным, но, к сожалению, довольно распространенным.
— Мой муж поругался с соседом. Этот человек слишком часто заходил к нам, то поесть, то переночевать, и муж дал ему понять, что мы не можем постоянно принимать его так. Однажды, когда я готовила шапати, в доме вдруг появились четверо мужчин. Один из них приставил пистолет к голове моего мужа, другой уперся пистолетом мне в грудь, а двое других замотали мне голову тряпкой, и я ничего не видела. Я слышала крики мужа, пока меня волокли по земле, и боялась за ребенка, которого носила в животе. Меня посадили в машину и долго куда-то везли. Я поняла, что меня отвезли в город, потому что слышала вокруг шум многочисленных машин. Они заперли меня в каком-то помещении и на протяжении двух месяцев каждый день приходили меня насиловать. Убежать я не могла. Комната была маленькая, в ней не было окон, и за дверью всегда было несколько человек. Я находилась в заточении в этой комнате с апреля по июнь. Я думала о муже и ребенке, я боялась, что с ними случилось самое плохое. Я сходила с ума. Хотела покончить с собой, но в комнате ничего не было — мне давали есть и пить в миске, как собаке. Они пользовались мною по очереди.
И потом, однажды, они снова посадили меня в машину, обвязав голову тряпкой. Мы долго ехали, выехали за город, потом меня высадили прямо на дороге. Машина очень быстро скрылась, меня оставили совсем одну. Я даже не знала, где нахожусь.
Я долго шла, прежде чем наконец найти свою деревню, это в районе Мухаммадпур, и я поняла, что город, куда меня отвезли силой, был Карачи, далеко на юге. Когда я вернулась, мой муж был жив, отец с матерью заботились о моей маленькой дочери, и они подали жалобу в полицию района. Я тоже пошла в
