положительного литературного героя конца прошлого века и современного, то легко увидим одно интересное различие. У современного идеального героя «массовой культуры» в качестве его непременно- обязательного, так сказать, присущего ему «без сомнения» качества оказывается необычайная сексуальная мощь и эротическая активность: герой, у которого не подразумеваются эти способности, уже не выглядит как положительный эталон человека. И дело здесь, разумеется, не только в том, что западная литература XX века стала открыто описывать такие индивидуальные особенности, которые были запретны для литературы XIX столетия. Можно сказать, что эта переоценка сексуальности в человеке – знамение времени, примета его нравственно-психологической атмосферы. Впрочем, в рамках собственно буржуазной культуры эта переоценка оказалась связанной с нравственной дегероизацией идеала человека. Недаром Джеймс Бонд, этот примитивный идеал человека «массовой культуры», аккумулировал в себе всего три качества, три больших «S»: секс, снобизм, садизм. Не случайно, что именно в эпохи социально- нравственного кризиса искусство упорно обращается к темам любви садической, мазохистской, любви втроем и вчетвером, гомосексуализма, лесбиянства и т. д. Крушение морального идеала образует своеобразный ценностный вакуум, который и пытаются заполнить сексуальностью. Уйти в секс, как уходили раньше в монастырь, отказываясь от жизни «в миру», – вот тот выход из социально-нравственных коллизий, который здесь предлагается человеку. Секс как ценность сама по себе, лишенный связи с другими, в особенности моральными качествами человека, обречен на деградацию и саморазложение. Стихия сексуальности свободной от морали, с ее оргиями, гомосексуализмом, половыми извращениями заходит в конце концов в тупик: она становится бессмысленно однообразной, бессодержательной и ненужной. Тогда- то происходит отказ от самого понятия любви, от самого эротического наслаждения: на авансцену выступает оргазм не как страсть или чувство, а как спонтанный каприз, не выходящий за границы собственного «Я» и глухой к чувствам и качествам партнера; вперед выходит необузданное насилие как способ самовыражения индивида. Вначале любовь отделяется от своего естественного предназначения – воспроизводства человеческого рода. Затем она вообще выбрасывается из области секса, а сам секс не просто извращается, но и опустошается, эмоционально обессиливается. Так одна из интимнейших способностей человека – к творчеству и душевному взаимообогащению межличностных связей, к эмоциональному соприкосновению и сопереживанию – эротически-сексуальная – разрушается, отравляя и ведя к общему распаду весь духовный мир личности.
Характерно, что механический эротизм калейдоскопически сменяющих друг друга половых связей обычно рассматривается в бульварной литературе, рассчитанной на усредненного буржуазного обывателя, не как признак упадка, деградации, обесценивания глубоко интимных, сокровенных межличностных контактов, но как некоторое прогрессивное явление, которое отвечает якобы природе подлинного демократизма «общества вседозволенности».
«В обществе потребления люди будут потреблять секс».
«Секс по-прежнему будет служить для выражения величайшей любви. Но он будет использоваться также и как средство расслабиться – даже как хобби».
«Люди говорят, что секс стал таким же привычным как рукопожатие, но это неправда. Я не помню, когда я в последний раз жал кому-либо руку»1,
1 Hodson Ph. Sexplosion. – Daily Star, 1980, July 14, pp. 16-17.
– эти и подобные им выдержки можно найти в статье английского идеолога Филипа Ходсона с симптоматичным названием «Sexplosion» (сексуальный взрыв).
Наряду с подобными словечками, такими, как секстремизм, например, на страницах западной печати в последнее время все чаще мелькает и другой «новомодный» термин – сексплуатация. Он как нельзя более ярко отражает ту тщательно маскируемую, всячески затушевываемую изнанку, обратную сторону фальшивой медали – корыстное, безличное, отчужденное использование другого человека во всех, в том числе и самых интимных, областях жизни. Реальной подоплекой подобного «хобби» оказывается полная неспособность подлинно человеческого самовыражения, а единственным его результатом – массовые неврозы садо-мазохистского характера.
Наступление, таким образом, ведется на самые корневые, общечеловеческие ценности жизни личности, в том числе на те ценностные ориентации в интимнейших отношениях мужчины и женщины, которые издавна воспевались поэтами и романистами, вдохновляли людей на героизм и самоотверженность, на небывалый взлет индивидуальных нравственных сил и чувств. Любовь в XX веке умерла, осталось только с издевкой хоронить ее в темном гробу обессмысленной, механической сексуальности, забив ее крышкой жестокости и насилия к инакополому существу,- вот злорадный лейтмотив этого наступления, к которому толкают, оправдывая его, приверженцы мрачной мысли о том, что человек везде, даже в интимнейшей сфере сексуально-эротических отношений, строит свое благополучие, «счастье» на подавлении, несчастье другого индивида. Конечно, где здесь до традиционно-гуманистических, возвышенных представлений о любви! Стремление к целостности, преодолению собственной ограниченности, заключенное в любви, стремление, находившее выражение в (пусть наивно-романтическом) нравственно-психологическом представлении о родстве душ любимых, здесь выглядит нелепым анахронизмом, умершей, точнее, убитой иллюзией. Однако, если отбросить наивно-романтические преувеличения, что скрывала в себе мысль о родстве душ в любви? Не отражала ли она – через житейский опыт и общественное сознание многих поколений – момент нравственно-психологической совместимости, сопричастности двух внутриличностных духовных миров, момент необычайной благотворности (и притягательности!) такой совместимости для разворота способности и сил личности, для ее развития? Видимо, отражала. Родство душ в любви, конечно же, не просто выдумка – психологически его можно фиксировать как счастливую способность двух людей к эмоциональному, нравственному, эстетическому резонансу. Достижение такого предельно полного резонанса – случай не столь уж частный на жизненном пути многих людей – может радостно ошеломлять, как небывалое духовное озарение. Озарение, убеждающее в возможности бесконечного совершенствования уз, соединяющих людей друг с другом, в углублении взаимопонимания интенсивности и счастливости сопереживания. Озарения одновременно радостного и горького. Радостного – за редкую удачу – открытие близкой, родной души, горького – за дни, проведенные без нее, за то, что нельзя обратить любовь в феномен окончательного – духовного и физического – преодоления автономии человеческого существования, и за всех тех людей, которых никогда не посещало и, возможно, никогда не посетит ощущение, понимание полного соприкосновения со своим alter ego, своим «вторым Я». Впрочем, «раскованная сексуальность», да еще в ее воинственно бесчеловечной, садической форме,- такое крайнее выражение нравственно-психологического падения личности, которое вообще трудно сопоставлять с традиционно-гуманистическим идеалом любви.
Разумеется, в столь интимной и многогранной сфере, как любовь, скрыты и свои удивительно яркие, проникновенные подъемы ввысь и яростные, темные бездны. Са-дическая этико-философская позиция (и поведенческая практика, если она избрана «путем жизни»), однако, по существу, «снимает» сами противоречия, риск, метания даже одной только страсти (эроса – по выражению древних). Ибо она, оставаясь только на дне этих бездн человеческого падения, уничтожает не только любовь, но самоуничтожает и страсть, влечение и т. п., как человеческое чувство. И последние границы здесь – морально-этические. Разрушив их, садический герой губит и себя как личность, и свои способности к радости и счастью. Верно об этом сказано у Шекспира:
…Похоть даже в ангельских объятьях Пресытится блаженством и начнет Жрать падаль…1
1 Шекспир В. Гамлет, принц датский. М., 1975, с. 43.
