заданность жизни личности, самое трудное и самое благородное ее предназначение. «Будьте мужественны, формируйте ваш идеал» – вот удивительно емкие слова, сказанные им другим людям. Именно здесь, в этих своих положениях, а не пессимистических сомнениях он был прав. Идеал, как общая моральная идея, действительно должен открывать человеку неизмеримость его возможностей, его душевную силу, красоту его сокровенно-индивидуальных запросов и потенций.
Устои индивидуальной нравственной жизни, лишенные связи с передовыми социальными ценностями, оторваны от общего идеала жизнеустройства (т. е. гармонического сочетания желаемой общественной и личной жизни), принижаются в своем значении, тускнеют и теряют большую долю побудительной силы, а в некоторых случаях – разлагаются. Вопрос об отношении индивидуальной морали к общему идеалу жизнеустройства – это на самом деле капитальный вопрос, возникающий на одном из основных перекрестков во взаимодействии личности и общества, личности и класса, личности и коллектива. Идейность и нравственная солидарность как раз и помогают сохранить человечность и доброту в самых сложных, кризисных ситуациях. Прав был советский педагог В. А. Сухомлинский, когда написал, что «без высокой потребности человека в человеке нет преданности идее»1.
1 В. А. Сухомлинский о воспитании, с. 224.
А такая потребность и есть потребность в доброте, в его творении в социальных отношениях.
Сопричастность, соучастие в жизни другого человека – это и ответная сопричастность. Причем даже тогда, когда она выступает только как возможность и уверенность, она неизмеримо укрепляет душевные силы, стойкость личности к огорчениям и трудностям быстротекущей жизни, ибо верно, что:
На земле всего дороже, Коль имеешь про запас То окно, куда ты сможешь Постучаться в некий час2.
2 Твардовский А. Т. Василий Теркин. М., 1980, с. 220.
Даже первое, приближенное знакомство с коммунистическим пониманием убежденности, моральной преданности показывает, что она не имеет ничего общего с той отвратительной картиной, что нарисована нашими противниками. И дело здесь не только в ином понимании доброты, но и в ином, отнюдь не примитивном, понимании убежденности. Последняя никогда не означала в коммунистическом мировоззрении морального фанатизма чуть ли не религиозного толка. Коммунистическая идейность и убежденность противоположны слепой вере. Мировосприятие, построенное на нерассуждающей вере, действительно сродни фанатизму, который может вести к самым тяжелым аморальным поступкам. Такая вера не означает сознательной идейности, исключает личные искания и выбор, содержит в себе элемент духовно- психологической принудительности; она авторитарна в худшем смысле этого слова и потому внедряется с помощью методов внушения, а не убеждения. Даже принятая индивидом добровольно, она отнимает у него способность к самостоятельному моральному выбору и оценке, превращает его в манипулируемое со стороны существо. И такое мировосприятие характерно не только для религии: реакционные социальные движения (даже ей враждебные) всегда имеют тенденцию облачаться в форму слепой, нерассуждающей веры. Их активизм подкреплялся этой верой, вызывая моральный фанатизм, схожий со средневековой инквизицией. Любознательность, пытливость человеческого ума, сомнения и искания, духовно бесстрашное принятие истины, субъективно-свежее восприятие доброты, уважение к автономному гласу совести и т. п. не менее страшно для таких движений, чем для самых темных религий. Замена истины в мировоззрении слепой верой ведет к безудержному волюнтаризму тех, кто манипулирует массой, зараженной этой верой. В этом случае в конце концов извращается и сама мораль, происходит перерождение заключенных в ней нормативных ценностей. Моральный фанатизм одиночки, хотя он и может причинить много горя окружающим, менее опасен, чем фанатизм, помноженный на активизм зараженной авторитарной верой массы, приученной к слепому повиновению. Здесь от веры в «идею», во «что-то» легко переходят в веру в «кого-то»; здесь возникает тенденция передоверять собственные моральные решения, уклоняться от личной нравственной ответственности за выбор ценностей и ориентиров поведения.
Разумеется, вера входит как психический элемент в убежденность, преданность тем или иным идеалам у личности. Однако вера вере рознь. В коммунистическом мировоззрении она не предпосылка, а вывод, вытекающий из сознательного выбора и отражающий опыт жизненной борьбы человека, несущего на себе полноту нравственной ответственности за все последствия своего поведения. Она не нечто неприкосновенное, абсолютное – она этим опытом проверяется, уточняется, укрепляется. Вера – это эмоциональная энерция моральной убежденности и только. Она не фундамент, а скорее надстройка над всем опытом революционной переделки мира; она не боится просвещения, в том числе морального; через него она испытывается и развивается. Нельзя ничего принимать на веру – таково требование марксистского мировоззрения; в здоровом сомнении основоположники марксизма-ленинизма видели не только важное условие научного поиска, но и необходимый момент диалектики вообще (хотя только момент), в том числе и отношения человека к миру. В убежденности вера вытекает из правоты, правды, а не правота из веры. В известном смысле это уже совсем не вера в ее обыденном, традиционном понимании этого слова. Скорее это явление можно назвать стойкой нравственной ориентацией, вобравшей в себя все элементы психической жизни субъекта: его сознательные оценки, цели, мотивы и устремленность чувств, его волю, жизненный опыт и ставшие подсознательными, привычными стимулы, потребности жизнедеятельности. Подобная ориентация в основе своей качественно отличается от слепой веры и играет принципиально иную роль в нравственной регуляции поведения людей. Не потому ли современные противники коммунизма столь откровенно, цинично открещиваются от всякой идейности, воинственно атакуют моральную убежденность, что сами представляют духовных апологетов цивилизации, находящейся в перманентном состоянии нравственного и мировоззренческого кризиса, где былая идейность и убежденность давно себя исчерпали? А. Швейцер был, пожалуй, прав, давно заметив, что ускоренно «пошла на убыль… энергия убеждений, составляющих фундамент культуры» буржуазного общества, и что с той поры, «подобно безродным и никогда не трезвеющим наемникам, мы бредем без мировоззрения во все более сгущающемся мраке жизни, готовые одинаково преданно служить и возвышенному, и низкому»1.
1 Швейцер А. Культура и этика, с. 36, 89.
Мировоззренческие основы нравственности и личная идейная убежденность не только взаимно связаны, они обусловливаются состоянием той социальной среды, моральным тонусом общества, где приходится действовать человеку. В обществе отчужденных, извращенных нравственных отношений неизбежно возникает мировоззренческий кризис моральной убежденности. Здесь-то и возникают, как грибы после дождя, ложные мировоззренчески и иллюзорные нравственно-психологически способы «самовнушения», придающие видимость высшей ценности тем или иным образцам жизни буржуазного обывателя. Эти утешительные иллюзии выступают как бы в роли эрзац-мировоззрения, закрепляясь преимущественно на эмоционально-волевом уровне психики индивида.
Это может быть так называемый эскапизм, т. е. стремление индивида скрыться от тягот капиталистической действительности, спрятавшись в личном убежище – семье, приятельской компании, увлечении спортом, причудливом хобби. Давая известный простор развитию способностей и влечений человека, эти «убежища» создают временную иллюзию значимости и личной осмысленности жизни. Но только, как правило, временную и ущербную. Во-первых, они достаточно подвержены колебаниям социальной почвы, каждое из которых может разрушить облюбованное одиночкой «убежище». Во-вторых, даже если индивиду удается сохранить это укрытие от общественных бурь и перемен, он не может не ощущать со временем однобокости, незначительности тех ценностей жизни, на которых он (будь то спорт или хобби) хотел самолично декретировать свое «счастье», независимое от общества. Внутренняя
