Пункт 7 приказа гласил:
«...Семьи летно-технического состава, переводимого на казарменное положение, к 1 февраля 1941 г. вывести с территории военных городков. Выселяемые семьи отправить на родину или переселить на местные городские и поселковые жилфонды вне расположения авиачасти...» (17, стр. 202).
На проезд семьи по железной дороге выдавались бесплатные проездные документы и «пособие на устройство в новом месте» в размере от 2000 до 3500 руб. (в зависимости от состава семьи). Деньги немалые, учитывая, что средняя зарплата рабочего промышленности составляла в то время 350—400 руб.
Примечательно, что в преамбуле приказа было сказано:
«...В современной международной обстановке, чреватой всякими неожиданностями, переход от мирной обстановки к военной — это только один шаг. Наша авиация, которая первая примет бой с противником, должна поэтому находиться в состоянии постоянной мобилизационной готовности... Задача создания обученных и вполне подготовленных к бою летчиков несовместима с современным положением, когда летчик переобременен семейными заботами... Нигде в мире не существует таких порядков, чтобы летчики жили по квартирам с семьями и чтобы авиационные части представляли из себя полугражданские поселки. Терпеть такое положение далее — это значит ставить под удар дело боевого воспитания наших летчиков, дело укрепления нашей авиации, оборону нашей страны...» (17, стр. 201).
Золотые слова. Но если в декабре 1940 г. обстановка оценивалась как «чреватая всякими неожиданностями», и поэтому даже в далекой Сибири или Казахстане летчиков переводили из-под семейного крова в казарму, а семью за государственный счет «отправляли на родину», то что же мешало принять аналогичные меры применительно ко всем семьям комсостава, находившимся в западных округах в тот момент, когда немецкие войска уже снимали проволочные заграждения вдоль границы?
Рациональный ответ на этот вопрос найти не удастся. Разумеется, добровольные адвокаты Сталина и в этом случае скажут, что заблаговременная эвакуация семей комсостава не была проведена, дабы «не дать Гитлеру повода к нападению». Спорить на эту тему бессмысленно да и, честно говоря, надоело. В мае — июне 1941 г. десятки тысяч вагонов с людьми, танками, орудиями, боеприпасами мчались на запад, срывая графики движения по всем железным дорогам Советского Союза. Какие еще «поводы» нужны были Гитлеру? Масштаб начавшегося стратегического развертывания Красной Армии был настолько велик, что Сталин уже и не пытался его отрицать. Вместо этого 13 июня 1941 г. в знаменитом «Сообщении ТАСС» была сделана весьма неуклюжая, на дурачка рассчитанная, попытка дать успокоительное для Гитлера объяснение происходящего:
«...проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата...»
В такой обстановке отъезд на восток нескольких тысяч женщин и детей ничего бы не добавил и не убавил.
Скорее всего, здесь проявились самовлюбленная заносчивость кремлевских правителей (воевать они планировали на чужой земле, под гром оркестров) и обычное для сталинского режима безразличие к судьбам и чувствам людей. Мало того, что власть сама не организовала эвакуацию семей, она еще и активно препятствовала проявлению личной (или коллективной) инициативы в этом вопросе. Бывший начальник Управления НКГБ г. Белостока товарищ Бельченко в своих воспоминаниях пишет: «На бюро обкома партии мы рассматривали решения некоторых приграничных райкомов партии об исключении из
ВКП(б) тех, кто начал отправлять свои семьи в наши тыловые объекты» (62).
Надо ли напоминать о том, что означало для командира Красной Армии исключение из партии? И не только в Белостоке принимались такие безумные решения. Открываем книгу генерала Сандалова (в начале войны — начальника штаба 4-й армии Западного фронта) и читаем:
«...19 июня 1941 г. состоялся расширенный пленум Брестского областного комитета партии... На пленуме первый секретарь обкома тов. Тупицын обратил внимание на напряженность международной обстановки и возросшую угрозу войны. Он призывал к повышению бдительности... На вопросы участников пленума, можно ли отправить семьи из Бреста на восток, секретарь обкома ответил, что этого не следует делать, чтобы не вызвать нежелательных настроений...» (79).
Впрочем, уже через несколько дней партийное начальство во всем винило начальство армейское. Секретарь ЦК КП(б) Латвии Я. Калберзин докладывал в Москву, что «благодаря недопустимому и непонятному поведению штаба Прибалтийского Особого военного округа семьи партийных и советских работников были эвакуированы в самый последний момент, когда уже выступила «пятая колонна» и на улицах шла ружейная и пулеметная стрельба» (112).
Вот так и получилось, что утром 22 июня 1941 г. многие тысячи командиров Красной Армии оказались перед нечеловеческим выбором: выбором между долгом мужчины, обязанного защищать свою женщину и своих детей, и долгом военачальника, отвечающего за боеспособность вверенной ему части. Бог им всем судия, но вышло так, что практически повсеместно командиры Красной Армии бросили своих солдат и занялись спасением жен и детей. Не нам судить их, но как не понять людей, чьи семьи оказались под угрозой почти неминуемой гибели — если не от немецкой бомбы, то от пули местных националистов.
В это окаянное время, при отсутствии общего и ясного порядка эвакуации, каждый командир, каждый партийный функционер действовал в меру своей совести и своих возможностей. Кто-то ограничился тем, что «съездил проверить тылы», посадил жену с ребенком в уходящий на восток товарный поезд и вернулся в свою воинскую часть. Кто-то грузил в машину, предназначенную для перевозки боеприпасов, домашнее барахло и фикус с горшком. Председатель Витебского горсовета Азаренко, как отмечено в докладе военного прокурора, «загрузил в приготовленный им грузовик бочку пива, чтобы пьянствовать в дороге, как он обыкновенно это делает в городе у себя на службе...» (68).
«История отпустила нам мало времени...» Организовать эвакуацию семей комсостава не успели. Зато успели, несмотря на хаос и панику, пресловутое «отсутствие боеприпасов и горючего», провести то, что в служебных отчетах НКВД скромно называлось «эвакуация тюрем».
12 июля 1941 г. начальник тюремного управления НКВД Украины капитан госбезопасности А.Ф. Филиппов докладывал в Москву: (ГАРФ ф. 9413, on. 1, д. 23, л.л. 147-153):
«...из тюрем Львовской области убыло по 1-й категории 2464 человека... Все убывшие по 1-й категории заключенные погребены в ямах, вырытых в подвалах тюрем, в городе Зло-чеве — в саду... Все документы и архивы в тюрьмах сожжены, за исключением журналов по учету заключенных, картотек и учета ценностей. Все эти документы прибыли в г. Киев...
Во время эвакуации в двух тюрьмах г. Самбор и Стрый убыло по 1-й категории 1101 человек... 27 июня при эвакуации тюрьмы г. Самбор — осталось 80 не зарытых трупов...
Из 3 тюрем Станиславской области по 1-й категории убыло 1000 человек. По заявлению нач. тюрьмы г. Станислава Гриценко, погребение произведено за пределами тюрьмы в вырытой для этой цели яме. Часть 1-й категории погребено на территории тюрьмы в яме...
В тюрьме г. Тарнополъ убыло по 1-й категории 560 чел. Погребение произведено в вырытых специально для этой цели ямах, однако часть (197 чел.) погребены в подвале НКГБ, мелко очень зарыты...
В тюрьме г. Бережаны убыло по 1-й категории 174 чел. ... Из общего количества убывших по 1-й категории осталось в подвале тюрьмы 20 человек, которых не успели вывезти, так как нач. райотдела НКГБ Максимов категорически отказал в предоставлении машин для вывоза трупов...
Из тюрьмы г. Дубно по 1-й категории убыло 230 человек...» (198, 199).
В докладе были вскрыты и отдельные упущения в работе, правда, вся вина за них была возложена на «смежников», т.е. на местные органы НКГБ (тюремное же ведомство входило в состав НКВД):
«...Местные органы НКГБ проведение операций по 1-й категории в большинстве возлагали на работников тюрем, оставаясь сами в стороне, а поскольку это происходило в момент отступления под огнем противника, то не везде работники тюрем смогли более тщательно закопать трупы и замаскировать внешне...»
Закапывали действительно очень небрежно. Жуткий смрад разлагающихся на 30-градусной жаре трупов висел надо Львовом. В районе тюрьмы работать без противогазов было и вовсе невозможно. Ведомство Геббельса выпустило позднее целую книгу писем немецких солдат, в которых они рассказывали о прибитых гвоздями к стенам изуродованных, четвертованных телах, обнаруженных внутри Львовской тюрьмы. Затем советская пропаганда пять десятилетий подряд яростно отрицала сам факт массового убийства заключенных...
В западных областях Белоруссии провести столь массовую резню не успели — вермахт наступал там слишком быстро. Но к востоку от Минска НКВД продолжал работать. В докладе военного прокурора Витебска читаем:
«...Сержант госбезопасности, член ВКП(б) Приемышев 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в г. Витебск 916 осужденных и следственно-заключенных (оцените количество узников в тюрьме захолустного уездного городка. — М.С.). По дороге этот Приемышев в разное время в два приема перестрелял 55 человек, а в местечке около Умы, во время налета самолета противника, он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных, и было убито еще 65 человек, л По его заявлению всего было перестреляно 714 заключенных. Нами по личным делам установлено, что среди этих заключенных более 500 человек являлись подследственными (т.е. вина этих людей даже по советским законам не была еще доказана. — М.С.)» (68).
Разумеется, гитлеровская пропаганда оценила и максимально использовала в своих целях щедрый «подарок», который вручили немецким оккупантам славные чекисты. Окровавленные останки раскладывали на площадях, сгоняли людей, которые опознавали изуродованные тела своих родных и близких. Затем населению «объясняли», что во всем виноваты «жидовские комиссары», и в обстановке массовой истерии подстрекаемая провокаторами толпа начинала еврейский погром. Так, у разрытых могил одна кровавая диктатура передавала «эстафетную палочку» чудовищных преступлений другой...
КАТАСТРОФА
Катастрофа. Это слово многократно появлялось на страницах нашего повествования для обозначения того, что произошло с Красной Армией летом 1941 г. Но в истории Второй мировой войны у этого слова есть еще одно значение. Катастрофа или Холокост (всесожжение по-древнегречески) — этими терминами принято называть гибель большей части еврейского населения Европы в результате организованного гитлеровской Германией геноцида. По меньшей мере две причины делают главу о Хо-локосте необходимой частью этой книги. Во-первых, именно разгром и беспорядочное отступление Красной
Армии в первые недели войны обрекли на гибель почти 3 миллиона евреев — половину всех жертв Катастрофы. Во-вторых, в истории Холокоста на советской земле исключительно ярко проявились те характерные черты взаимоотношений народа и власти, официозной пропаганды и реального состояния общественного сознания и морали, без учета которых невозможно понять причины беспримерной военной катастрофы, постигшей Советский Союз и его армию.
Для начала — немного сухих цифр и общеизвестных фактов.
На протяжении нескольких столетий на территории стран Восточной Европы — Польши, Литвы, Венгрии, Румынии, России — проживала большая часть всего еврейского народа. К моменту начала Второй мировой войны в западных областях Советского Союза, позднее оккупированных немецкими и румынскими войсками, проживало 2,15 млн евреев. В дальнейшем каждый новый шаг «активной внешней политики СССР» переводил в разряд граждан Советского Союза все новые и новые сотни тысяч евреев: 250 тысяч в Литве, 80 тысяч в Латвии, 300 тысяч в Бессарабии. Самый большой «улов» состоялся в сентябре 1939 г., когда в состав советских Украины и Белоруссии были включены обширные районы Восточной Польши, на которых проживало 1300 тыс. евреев. Таким образом, к 22 июня 1941 года на территории, которой предстояло стать оккупированной, было сосредоточено более 4 млн евреев. Кроме того, в приграничных районах находилось порядка 200—250 тыс. еврейских беженцев из западных областей Польши, Чехословакии, Румынии (159).
Позднее, уже после войны, коммунистические историки проделали нехитрый арифметический трюк и перестали считать советскими гражданами уроженцев Польши, Прибалтики, Румынии. Таким образом им удалось более чем в два раза снизить число жертв Холокоста на советской земле, «переписав» погибших в разряд жертв геноцида в Польше, Румынии и т.д. Эта постыдная шулерская игра не только противоречит всем юридическим нормам (на момент оккупации будущие жертвы были подданными СССР), но и совершенно не стыкуется с многолетними разглагольствованиями советской пропаганды о том, что «освободительные походы» имели своей целью как раз «защиту населения Польши и Прибалтики от ужасов фашистской оккупации».
Судя по тому, как развивались события лета 1941 г., тогдашним руководителям — как и позднейшим пропагандистам — была абсолютна чужда мысль о том, что государство несет какую-то ответственность за жизнь своих подданных. По сей день не обнаружено ни одного документа, ни одного свидетельства того, что советское правительство хотя бы искало пути спасения тех своих граждан, которых в условиях оккупации ждала не тяжелая, безрадостная, голодная ЖИЗНЬ, а жестокая и неминуемая СМЕРТЬ.
Директива Ставки № 45 от 2 июля 1941 г. «О порядке эвакуации населения и материальных ценностей» содержит множество пунктов и подпунктов. В пункте 9 предписано «больных лошадей не эвакуировать, уничтожать на месте». Далее, после больных лошадей, в пункте 13 сказано: «Семьи военных и руководящих гражданских работников эвакуировать ж.д. транспортом» (5, стр. 43). И ни одного слова о том, что же делать с семьями (как правило — многодетными) евреев.
Разумеется, вывезти в считаные дни (Красная Армия отступила из Литвы, большей части Белоруссии, западных областей Украины за первые 7—10 дней войны) два миллиона человек было технически невозможно. Констатация этого бесспорного факта не должна умалять значения того, что власти не предприняли ни малейших попыток вывезти хоть кого-то, хотя бы несколько тысяч детей. Более того, в первые, самые критические для судеб еврейского населения приграничных областей дни на «старой границе» (т.е. советско-польской границе 1939 г.) продолжали действовать погранзаставы, которые задерживали всех, у кого не было специального разрешения на выезд или партбилета! (159, стр. 268).
Эта абсурдная практика эвакуации населения лишь по «разрешениям на выезд» продолжалась до тех пор, пока волна немецкого наступления не смела сами погранзаставы на «старой границе». Объяснить все это аргументами здравой логики трудно. Люди — это ценнейший «ресурс», оставлять который неприятелю нет никакого резона. Кстати, во время «второго отступления» (летом 1942 г.) эвакуация рассматривалась как патриотическая обязанность советского человека. Скорее всего, в начале войны просто сработал извечный чиновничий инстинкт: «хватать и не пущать». Любая самостоятельная деятельность — тем более такая значимая, как смена места жительства, — без специальной санкции властей представлялась нарушением всех норм и устоев.
Если спасти хотя бы часть еврейского населения было трудно, а вывезти всех — практически невозможно, то оповестить людей о грозящей им смертельной опасности было достаточно просто. Гораздо проще и дешевле, чем уничтожать больных лошадей. Черная «тарелка» громкоговорителя висела на каждой деревенской улице, не говоря уже про города. Газеты и листовки издавались и сыпались многомиллионными тиражами. Что-что, но наставлять население «на путь истинный» советская власть умела, и необходимая для этого инфраструктура была создана еще задолго до войны. Но ничего сделано не было. Абсолютно ничего. Даже в тех случаях, когда явно описывался акт массового уничтожение евреев, в газетных статьях использовались или общие формулировки («гитлеровцы согнали к противотанковому рву несколько тысяч мирных советских граждан...»), или идеологически выгодные штампы: «передовых рабочих», «комсомольцев», «родителей и жен красноармейцев».
Первая широкомасштабная информационная акция состоялась лишь 24 августа 1941 г. В тот день по Всесоюзному радио транслировался «радиомитинг еврейской общественности». Отчет о митинге поместили и все центральные газеты. Главной задачей мероприятия была активизация еврейских общин Англии и США, что должно было подтолкнуть правящие круги этих стран к оказанию более действенной помощи СССР. Но, независимо от замысла организаторов, эта радиопередача способствовала информированию евреев Советского Союза о нависшей над ними угрозе. К сожалению, информация крайне запоздала. К тому времени Прибалтика, Белоруссия, Молдавия, большая часть Левобережной Украины, западные районы Смоленщины были уже
