Чо-Ойю – Милость богов

мы день в нашей заваленной снегом палатке или солнце только что взошло и нам еще предстоит пережить этот день, заполненный ураганом.

– Посмотрим, – ответил я.

Мы попытались выползти из палатки. Оказывается, это не так просто. Ветер прижал полотно к нашим телам и швырял нас из стороны в сторону.

Когда я, наконец, выбрался из палатки, то с удивлением увидел, что солнце находится на востоке. Оно взошло, примерно, два часа назад. Теперь я ориентировался во времени – день еще не прошел, сейчас не вечер, и мы не можем не принимать никакого решения. Сейчас не ночь, позволяющая позорно ожидать; нужно действовать.

Небо было безоблачно, но мы его не всегда видели. Временами нас окутывали снежные вихри. Ураган с огромной силой, какой мне еще не приходилось видеть, хлестал по снежному склону. Гельмут, наблюдавший ураган снизу, установил с помощью инструментов, что скорость ветра достигала 120 км в час. По всей видимости температура была 30 – 35° ниже нуля. Но самое удивительное то, что над нами было безоблачное синее небо.

Я сидел в снегу рядом с Пазангом, мы не могли стоять, так как ветер мог сбросить нас со склона.

Палатка, где находились Анг Ньима и Аджиба, тоже была завалена. Под прижатым полотном ясно вырисовывались их скорчившиеся тела. Мы их разбудили. Фигуры ожили и выползли к нам.

Вчетвером мы сидели на корточках перед заваленными палатками и пристально смотрели на разбушевавшуюся, как в аду, стихию. Мы не могли разговаривать: нужно было кричать, чтобы что-нибудь услышать в реве урагана.

– Никогда не видел такого урагана, – кричал Пазанг, – мы все погибнем! Никогда… такая пурга… умереть…

Я думал, что Пазанг прав и мы все здесь погибнем. Аджиба и Анг Ньима ничего не говорили, они сидели передо мной измученными и немыми существами. Их серо-синие лица носили печать приближающейся смерти: нет это уже были лица мертвецов. Они без вопроса и упрека пристально смотрели на меня темными глазами – у меня создавалось впечатление, что они как будто смотрят в ворота другого мира, границы которого мы достигли.

Я сам переживал странное раздвоение своего собственного я.

Я такой же, как Пазанг, Аджиба и Анг Ньима, человек измученный смертельным страхом и холодом, но единственный, кто в присутствии этих троих нашел некоторое утешение в этом значительном последнем этапе жизни.

В то же время мое второе я смотрело на нас четверых неподвижно и несколько иронически. Его страшила дальнейшая судьба, оно мне говорило: «Ты всегда немного играл с этой возможностью, ты не имеешь права на сочувствие, если она станет действительностью, но как ты можешь нести ответственность за смертельно-серые лица этих трех шерпов?»

Во время дальнейших событий это странное раздвоение моего я сохранялось. Одна часть его действовала инстинктивно и страдала, другая подобно критически настроенному задорному наблюдателю, безжалостно фиксировала все происходящее.

Мы все еще сидели в кругу, потрясенные силой стихии, и не могли найти решения.

Вдруг порыв ветра поднял палатку шерпов, грозя сбросить ее со склона. Я инстинктивно бросился на палатку, чтобы удержать ее, но поскользнулся, и мои обнаженные руки оказались в снегу.

Выходя из палатки, я бессознательно снял рукавицы. Это было не страшно, пока мы сидели: я держал руки в карманах теплых брюк. Когда мы сидели друг против друга и в голове с молниеносной быстротой неслись различные мысли, я не думал о руках, они были относительно хорошо защищены. Но сейчас руки находились в снегу, и последствия сказались в течение последующих двух-трех минут. Палатка была спасена, но в руках я почувствовал жгучую боль.

Шерпы закрепили палатку. Боль в руках усилилась и, как ток, прошла по всему телу.

Руки были, видимо, теплыми, когда попали в снег, который тут же на руках растаял. Ледяной ветер сделал остальное, ведь скорость ветра была 120 км в час, температура около 35° ниже нуля, а кровообращение на этой высоте замедленное.

Боль стала невыносимой. Пытаюсь тереть руку об руку, стуча ими по чему попало, но все это не уменьшало мучений.

Мне хотелось залезть в палатку, но она была похожа сейчас на развевающийся парус. Я почувствовал, что, подобно горящему человеку, впадаю в панику и кричу от боли и страха.

Шерпы, оторвавшись от палатки, которую они крепили, бросились ко мне. Когда они поняли, что произошло со мной, они быстро расстегнули свои брюки. Это единственное место на наших остывших телах, где еще сохранилось немного тепла. Аджиба в это время искал рукавицы в моей палатке.

Наблюдающий, критически настроенный я появился снова. Он видел этот момент отчетливо и ясно, как картину. Пазанг и Анг Ньима стоят спиной к ветру. Между ними на коленях стою я, распятый, как на кресте, упрятавший руки в скудный источник тепла, которое может быть еще спасительным. В то время, как одна часть моего я наслаждается теплом и чувством безопасности, другая думает, что Кубин мог бы рисовать эту сцену под названием «Распятие большой цели» или «Конец похода».

Мысли были заняты подбором названия к картине, которую я ясно видел перед собой. Почти бессознательно я думал дальше: «Где теперь живет Кубин? В Линце, в туманной долине Дуная, где можно писать такие мрачные картины?»

Потом вновь появилось жаждущее жизни я. Аджиба принес мне рукавицы, я их надел на белые опухшие руки. Я думал, что руки пропали, но мы еще живы.

Паника охватила меня.

– Жить, жить! – закричал я. – Вниз, не стойте здесь, вниз!

Серые маски смерти моих трех товарищей все еще были неподвижны, но они стали действовать быстро и уверенно.