– Ты слышал! – проревел Ржавый. – Я не собираюсь слушать твое говенное стенание! Оно не согласуется с нашими целями и задачами, более того – оно мешает. И начинает пованивать пораженчеством и саботажем, кое в военное время, согласно Артикулу Армии Освобождения, карается расстрелом. Как старший офицер я имею право выбить твои мозги прямой сейчас, рядовой. Что ты об этом думаешь, Ворох?
Ворох молчал. Его взгляд скользнул в сторону в поисках поддержки, но встретил лишь пустоту. Подпехи даже не смотрели на него, словно все уже состоялось и он отправился следом за Отверткой – но уже как предатель, а не герой.
– Я не люблю принимать неправильные решения, боец, – оскалил клыки Ржавый. – И начинаю подозревать, что, взяв тебя в отряд, сделал именно это. Ошибся. Даю тебе минуту на размышление, Ворох. Либо ты перестаешь мямлить и разрушать боевой дух подразделения, либо я вершу праведный суд здесь и сейчас! Думаю, твои товарищи по оружию согласятся со мной, если я нажму на курок. Никто не возражает?
Гоблины молчали.
– Верно. Молчание – знак согласия. Ну так что, Ворох? Будешь ли ты и дальше сыпать мрачными пророчествами и подвергать сомнению важность нашей работы или нет?
У подпеха дернулась щека. Он не сомневался, что Ржавый исполнит угрозу. Эта маска из грязи и крови, маска, на которой горят адовым светом черные глаза, не может врать.
– Не буду, – сказал Ворох.
– Что не будешь? – рявкнул лейтенант.
– Никаких мрачных пророчеств. Никаких сомнений.
Ржавый широко улыбнулся и выпустил воздух сквозь частокол зубов. В течение целой минуты он не опускал пистолета, но наконец его ярость потухла, оставив тлеющие угли. Лейтенант убрал оружие обратно в кобуру.
– В таком случае слушаем мою команду. Похороните Отвертку. Даю вам час, потом уходим. И кто-нибудь – приволоките сюда Крота и его подружку.
Лейтенант вышел на улицу, оставив гоблинов в напряженной тишине. Рядовой из Четвертой Горной, ставший свидетелем этой сцены, отбросил окурок.
– Хоть бы дождь пошел, что ли?
Сказочник поднял на него глаза. Только сейчас он заметил, как стало тихо в разгромленном городе. Ветер, правда, завывал в развалинах, и перекрикивались в отдалении горняки, но все равно – сержанту почудилось, что он оказался на кладбище.
– Не спим, парни, – сказал Сказочник. – У нас всех фиговое настроение. Мы победили, но потеряли собрата. Но подумайте, скольких ребят лишились наши корешки из Горной. Это война… Найдите для Отвертки хорошее место – за пределами города. Ворох, не стой столбом! Если так будешь и дальше, я сам тебя пристрелю где-нибудь в тихом уголке! Ворох, Хилый, Гробовщик! Работа ждет! Шершень, иди за мной – разговор есть!
Хилый первым вылез из своего угла и взялся за Отвертку; к нему присоединился Ворох, а только потом еле ворочающий ноги Гробовщик.
Никто ничего не говорил.
– Неважно выглядит, сержант, – сказал Шершень, разглядывая ногу Сказочника.
– Давай, костоправ, выкладывай как есть. Что там? Долго я еще протяну?
Санитар повел плечами.
– Если немедленно не сделать операцию, заражение пойдет дальше. А там лишитесь ноги.
– Так что это? Неужели Ресница провалил экзамен? Хреново сделал?
– Нет. Просто, скорее всего, в рану проникла не только грязь…
– Не тяни душу! – проворчал Сказочник.
Хотя они и отошли на приличное расстояние, спрятавшись в развалинах, но гоблин боялся, что кого- нибудь нелегкая сюда все-таки принесет.
– Некрофора, – сказал Шершень.
– Эта дрянь откуда?
– Поле боя… не знаю… я только санитар… костоправ. Вам надо спросить у Гробовщика.
– Проклятье…
– Некрофора, она не только в точках выброса Силы. В почве ее тоже может быть много. А в районе боевых действий это все равно, что столбняк. Это открыли недавно. И потом – почти все чары массового поражения конструируются с ее помощью, – сказал Шершень. – Поглядите на края раны. Кожа темнеет.
– И чем это грозит? Гангреной?
– Мумификацией. Видели когда-нибудь пораженного некрофорой?
– На картинках.
– Гоблин, человек, эльф, все равно, превращаются в мумию. Сопровождается это болями, нарастающей слабостью, высушкой тканей, дезориентацией. В конце концов наступает безумие. Но к тому времени пациент уже перестает быть самим собой и даже просто живым существом в нормальном понимании. Это скелет и плоть – давно омертвевшие…
– Живой мертвец? Зомби?
– Так называют их в простонародье. Но вы правы. Вы умираете, но как бы продолжаете жить. Что-то там связано с переходом в иное состояние бытия, с мраком, ужасом, с холодом, идущим из глубин льдистого Йотуна… Я не маг. А поражение некрофорой – это магия… Тех, кто превратился в ходячего мертвеца, могут успокоить лишь чары. Или огонь. Огонь предпочтительней, потому что только пламя способно уничтожить эту заразу.
Сказочник открыл флягу, отпил.
– Так сколько мне осталось?
– Не знаю, сержант. Операция могла бы спасти ногу. Иссечение пораженной плоти… здесь и здесь… Большое количество эликсиров для очистки крови. Магическая блокировка сознания… Могу, впрочем, и ошибаться…
– Вот повезло, – проворчал Сказочник. – Вот так повезло…
У него не было желания даже ругаться. Только усталость. Громадный ком усталости, который стремился придавить его к земле.
– Надо звать Гробовщика…
Сказочник улыбнулся. У гобломанта такое двусмысленное имя, что в такой ситуации оно звучит двусмысленней вдвойне.
– С ним я поговорю. А ты бы смог сделать операцию сам, Шершень?
Санитар почесал лоб.
– Не знаю. Никогда не делал. Я ведь и до фельдшера недотягиваю. К тому же… нет, один вряд ли.
– А если Гробовщик согласиться взять на себя чародейскую часть работы?
– Может быть, тогда. Хотя было бы лучше отправить вас немедленно в тыл, в госпиталь.
Сержант качнул большой тяжелой головой.
– Я ни разу там не был. Госпиталь – это для слабаков и симулянтов. Говорят, что среди наших зеленых таких раз два и обчелся. И если тебя не разорвало на кусочки, тебе нечего делать под сводами медицинской палатки…
– Это неверно, сержант. Поверьте. Там все по-другому, – сказал Шершень.
– Да шучу я. Но в госпиталь не отправлюсь. Может, я стал таким же фаталистом, как Гробовщик и Ворох. Пес его знает. Когда приходишь в Злоговар воевать, то знаешь, что должен посвящать этому каждую минуту.
– Да, нам говорили в учебном корпусе.
Шершень смотрел на Сказочника разноцветными глазами. Иногда сержанта так сильно тянуло на сантименты, что самому становилось тошно. Он слишком долго воюет – наверное, в этом все дело. Со временем тело покрывается каменными латами, но твое нутро размягчается. Стоит появиться небольшой
