Братья уселись на край крыши и свесили ноги. Зеленые внизу мародерствовали бойко. Один пер на спине большой рюкзак, набитый каким-то добром. Другой выдирал у мертвых людей золотые коронки изо рта.
Ржавый сплюнул вниз, не слишком одобряя подобные методы. Да, гоблин меняется, подумал он, и для кого-то экономика важнее героизма и воинской славы.
Экономист с клещами сунул добычу в карман, почесал задницу и возобновил поиски.
Лукавый Зим дал младшему брату глотнуть из фляжки. Оказалось – брага. Прошла, хлопнулась в желудок, обдавая дрожжевым духом.
– Откуда знал, что встретимся здесь? – спросил Ржавый. – На берегу ж целое месиво было. Не знаю, как прошел…
– Брат, мы с тобой бессмертные, – ответил Зим, хлебая из фляги. – Отец не верит. Сидит себе и тачает башмаки. Ему не понять. Все плакался, что отдадим богам душеньки, ан нет. Сколько ты уже воюешь? А сколько я? То-то. По всему миру нас бросало с тобой, а вот встретились только здесь. Надеюсь, дальше послужим вместе. Символично – и иллюстрирует мою правоту. Подозреваю, придется нам встретить достойную старость в теплой постельке…
– Чур меня! – ответил Ржавый. Брага разбежалась по крови, закружила голову.
Хорошо было сидеть и говорить. Брата он не видел шесть лет, переписывался редко. Гоблинские наемные бандеры без конца колесили по всему миру – не до посиделок и длинных отпусков. В их жизни были только рейды, штурмы, рукопашные, высадки десанта – с воздуха, с моря, из-под земли. А в перерывах – пьянки-гулянки, драки меж собой и с военными патрулями своих временных баз. Истек контракт – ищешь нового хозяина или остаешься со старым. Тут зеленый сам себе командир. Кто-то оставался на постоянную службу, привлеченный получением гражданства в избранном королевстве и пенсией за выслугу лет, но таких гоблинов было мало. Варварскую суть – прежде всего самим зеленым – обуздать было нелегко.
– Ладно, поживем, увидим. Хочу до генерала дослужиться, – сказал Лукавый. – Почему бы нет? Если доживу до мягкой постельки, почему бы не окочуриться на ней в генеральском мундире? Было бы круто. Для сына башмачника.
– Сапожника, – поправил Ржавый. – Отец не любит этого словца.
– Суть одна-единственная. Тачать обувку всю свою жизнь – не для меня. И не для тебя. Хотя жаль, что вернуться домой не сможем: отцово проклятие, поди, сразу и подействует. Не то чтобы я верю, но… в сердцах ежели что бросишь, может и сбыться… Разошлись наши с ним дороги. Жаль.
Ржавый кивнул.
– А тебе, братец, тоже генеральский мундир не помешал бы. – Лукавый толкнул его локтем. – Но сначала полковничий, дотоле майорский и прочие…
Ржавый снова кивнул.
В принципе, какая разница? Другой гоблин пошел – теперь его все сильнее влечет спокойствие и твердое социальное положение.
Вот и Лукавый: жениться надумал. Может, действительно считает, что они с братом бессмертные?
Хорошо было сидеть на теплой крыше, греть зад и о чем-то говорить. Не важно о чем. И думать.
Что нет ничего круче, встретиться с брательником после боя, в котором одержал победу.
Попивая брагу, болтали о том о сем, а через три дня расстались навсегда. Батальон расформировали, Ржавого и Зима раскидало, как обычно, в разные концы земли. Снова только редкие письма. Через год, скопив деньжат, Лукавый все-таки женился. Другим стал, как говорят слухи. Пошел на повышение. Заделался в кадровые офицеры Вырвиллы и мог бы действительно дослужиться до генеральских лампасов.
Ржавому казалось, все это было миллион лет назад.
Однажды судьба занесла его в родные края. В перерывах между контрактами Ржавый валандался без дела и решил однажды заглянуть домой. До сих пор не знал, виновата ли была выпивка или еще что. А только двинулся он к своему дому почти без колебаний, чего никогда не сделал бы при свете дня и трезвый. Взошел на крыльцо и постучал. Требовательно. Намереваясь высказать отцу все, что накопилось. Укорить в несправедливости, сказать мудреные слова, слышанные от людей и эльфов про свободу выбора. О жизненном пути и прочей брехне собачьей.
Хотел доказать, что в его бегстве из дома тоже имелся немалый смысл. Потому что даже дикому гоблину и даже совсем дикому и тупому троллю нельзя без смысла.
Отец открыл, постоял, посмотрел, а потом захлопнул дверь. Ржавый не успел ничего сказать. Да и не смог бы, даже если бы получил в свое распоряжение сутки. Так и ушел, чтобы вдрызг надраться в ближайшем трактире и заблевать барную стойку.
Он не говорил Зиму о том, что сделал.
Он нарушил незримую черту, которую прочертил отец, и тем самым привел в действие отцово проклятие. Может быть, привел, а может, нет. Ржавый до сих пор не был ни в чем уверен. Давно это было. Теперь уже нечасто вспоминал Ржавый те минуты, когда стоял на крыльце и смотрел налитыми кровью глазами на захлопнувшуюся дверь.
Лукавый Зим умер за неделю до начала Вторжения в Злоговар. Подхватил майор какую-то болезнь на острове, где располагалась учебная база, и слег. Никогда в жизни ничем не болел гоблин, дважды был легко ранен, один раз тяжело, но спокойно, с хладнокровием бывалого рубаки выкарабкался с того света. Умел выбираться невредимым из самого горячего и жуткого месива, а тут сгорел за три дня. Свидетели писали Ржавому, что в конце Лукавый походил на высушенную мумию – смотреть жутко. Батальон морской пехоты, который он лично тренировал, готовя к десанту, плакал, когда его тело помещали на вершину погребального костра. Гоблины выли в голос и царапали землю. Они считали, что это несправедливо. Легенды не должны так уходить – на пике славы, на пороге новых великих побед. За Лукавым морпехи готовы были идти в огонь и воду, но судьба лишила их этой возможности.
Пепел Лукавого развеяли над океанскими волнами. Ржавый остался один.
Сейчас он выл волком, чувствуя, как жизнь уходит из него, как холодеют конечности, как их начинает скручивать и жечь изнутри. Боли, настоящей боли еще не было, но яд полз выше, в направлении головы, захватывая все новые территории. Ржавый задергался, не чувствуя рук, которые его держали. Мир стирался, уходил, сыпался трухой, исчезал за темной завесой.
– Надо что-то сделать! – прокричал Шершень, удерживая лейтенанта. Ему казалось, в его руках стальной швеллер. – Гробовщик!
– Поздно! Противоядия нет! И чары не помогут! – крикнул гобломант, меча файрболы. С гудением и свистом они разбивались о громадное туловище. Самка звура подобралась вплотную к стене огня, и гобломанту пришлось усилить защиту многократно. Подпехи стреляли, Хилый бросил гранату, которая упала чудовищу под брюхо и там сдетонировала. Звур рявкнул, осел на лапах, отполз назад, но тут же вернулся. Самцы почти все погибли. Те, что обожглись, едва шевелились в траве.
Всего этого лейтенант не видел и не слышал. Паралич наконец лишил его возможности даже орать. Боль возрастала. Мышцы по всем телу пульсировали, сжимались в спазмах, нервы конвульсировали, кровь кипела.
Ржавый не хотел уходить так, однако выбора не было. Запрокидывая голову, гоблин жевал свои губы, и кровь со слюной капала в траву. Глаза выкатились, из слезничков полились багровые струйки, кожа начала покрываться пятнами, которые быстро превращались в гниющие струпья.
Копаясь в своей сумке, Шершень выл от отчаяния и ярости. Крот защищал с гвоздеметом в руках одновременно и его, и Этайн. Эльфку рвало.
Шершень смахнул пот с глаз и посмотрел в искаженное мукой лицо Ржавого. Оставалось только облегчить лейтенанту страдания. Пораженная ядом плоть начинала разлагаться, источая отвратительную вонь.
– Простите, лейтенант. Идите спокойно! – Костоправ вонзил Ржавому в ногу большую ампулу обезболивающего эликсира. Напряженное, выгнутое дугой тело начало расслабляться. Шершень добавил еще дозу.
Ржавый больше не шевелился.
Гвоздеметы кашляли короткими очередями, этого было достаточно, чтобы держать звура на расстоянии, но не чтобы прогнать или убить. Требовалось что-то помощнее. Помогла бы базука и мощный файрбол, но
