предстояло взлетать.
Моторы прогреты, опробованы на всех режимах. Техник вылез из кабины, и я занял его место. Парашют? К черту! Мне не нужен парашют!
Пережевывая смесь, аппетитно чавкали моторы. Пахло горячим маслом, пахло живым самолетом. Я вживался в него, старался завести с ним дружбу.
Проверил себя: как, боюсь хоть немного или не боюсь? Нет, я не боялся. Мне сейчас нельзя бояться. Совсем нельзя. Нисколечко!
Техник и мотористы, дружно погрузив чехлы и лампы, забрались в самолет: двое в кабину штурмана, трое в хвостовой отсек. Отчаянно смелые люди! Ведь знают же, что площадка мала и непригодна для взлета, а вот, поди ж ты, садятся! И на лицах их не было видно страха, только радость: «Конец тяжелой работе. Через несколько минут мы будем в блаженном тепле».
Я положил левую руку на секторы управления моторами: пошли, голубчики! Заурчали, рявкнули двигатели. Самолет, качнувшись, тронулся с места. Я знал, что мне делать. Сначала, чтобы примять хоть немного снег, мы пробежим до конца поля, затем обратно — до другого конца. Потом я все повторю сначала и уж только тогда… Пошли, пошли голубчики!
Самолет бежал неохотно. Уж очень глубокий был снег. И еще сильно мешали поперечные борозды поля. Машина прыгала, стучали шасси, в воздухе прозрачным облаком висела снежная пыль.
И все же мне было страшно. Страх был глухой, затаенный. Но его подавляла необходимость. Это она, необходимость, двигала сейчас моими пальцами, сжимавшими штурвал и секторы газа. Это она зорко смотрела вперед, на вспаханный колесами снежный покров, на молчаливую стену леса. Я подчинялся ей, необходимости. Она была сильнее страха.
Одна пробежка. Вторая. Возвращаясь обратно, я зарулил как можно дальше, и, чтобы не оставить себе времени на раздумывания, дал полные обороты моторам. На взлет!..
Машина бежит, прыгает. В груди холодок. Слушаю каждой клеткой своего тела, как медленно-медленно нарастает скорость. Мы бежим под уклон, на сосны. Страха нет. Ничего нет. Все чувства выключены. Я только слушаю, слушаю…
Самолет становится легче. Еще легче. Но лес все ближе, ближе. В груди холодок все больше, больше. Хочется дернуть штурвал, чтобы подорвать машину, скорее очутиться в воздухе. Но я терплю. Терплю сколько можно, до самой-самой последней грани. Здесь горячиться нельзя: поддернуть машину раньше времени — это значит уронить ее на землю, потерять всю скорость и врезаться в сосны.
Я жду… Жду… Пора!
Чуть поддернул штурвал. Самолет подскочил, оторвался, повис, качаясь в воздухе, и медленно поплыл к соснам.
Высокие сосны, страшные сосны. Ах, как хочется, потянув штурвал на себя, перескочить через них! Но это невозможно: мала скорость. И я смотрю, смотрю расширенными глазами на сучковатые стволы. Вот тут- то, если чихнет мотор…
Самолет плывет, плывет на малой скорости. Моторы ревут, ревут на полной мощности, отдавая без остатка все свои две тысячи лошадиных сил.
А сосны ближе, ближе… Перетяну или не перетяну? Макушки сосен проплыли рядом. Неужели? Неужели проплыли?! Я не верю такому счастью. Да, проплыли. И у нас уже высота пятьдесят метров. Сто!.. Двести! Я безмерно счастлив. Мы летим как надо. Я даже убавил обороты моторам. И мы видим впереди аэродром. Вот он, совсем близко. Стоят самолеты…
Тррах-х! Левый зачихал, закоптил, затрясся… Чихай! Мы уже идем на посадку, и нам совсем, совсем не страшно. Вот чихнул бы ты при взлете…
Как это случилось
До Нового, 1943-го года осталось три дня, а я все еще сидел на чужом аэродроме.
Приняли меня хорошо. Определили на квартиру к командиру учебной эскадрильи капитану Ефимову. И сам Ефимов, и его жена, маленькая голубоглазая женщина с толстой русой косой во всю спину, люди хорошие, очень гостеприимные. Я в их глазах овеян боевой романтикой. Они оба ухаживают за мной, предупреждая все мои желания, и мне от этого неловко. Стараюсь быть поменьше дома. Хожу на линейку к самолету, мужественно мерзну возле техников. Однажды хотел помочь, схватился голой рукой за гаечный ключ да так и примерз к нему. Мороз подкручивал к тридцати.
Техники измучились вконец. Моторы никак не хотели нормально работать. Крутятся, крутятся, гудят, ревут на разных режимах, все хорошо — и вдруг: тррах-тах-тах-тах! — затарахтят, задымят, застреляют. Черт бы их побрал совсем! На ребят жалко смотреть: промерзли насквозь. Черные стали, как головешки. На пальцах, на ладонях кусками сорвана кожа. Проклятый мороз!
Ломаем головы, гадаем, отчего барахлят моторы? Перепробовали все. Снимали, продували, чистили карбюраторы. Нет, все то же! Может быть, что с зажиганием? Нет, не то. Не могут же по этой причине барахлить сразу оба мотора?
Я подозревал, что где-то в системе бензопровода замерзла капелька воды, и гуляет теперь по трубкам ледяная пробочка. Может быть, и так. А что делать? Разбирать самолет, снимать баки?
Как смогли, продули воздухом бензосистему. Вроде бы ничего. Запустили моторы, опробовали, облетали в воздухе — нормально. И решили: тридцать первого, в канун Нового года, вылететь. Надоело все, тянуло в полк.
Ефимов с женой принялись меня уговаривать:
— Да куда же вы полетите? Оставайтесь. Вместе встретим Новый год.
Но я стоял на своем:
— А ребята? Вы посмотрите на них: головешки! Одни носы остались. Нет, полетим. До полка-то всего — час пятнадцать лета. Как-нибудь…
Я планировал так.
Дни стояли безоблачные. Взлетим, наберем над аэродромом высоту. Тысячи три-четыре. И пойдем. Если и чихнут невзначай моторы, у нас высота. Почихают, почихают и опять заработают. А там и Москва, и наш аэродром…
Но утром оказалось все не так. Небо покрылось облаками, и мороз упал до десяти. Мороз ничего, но вот облака!.. Что делать? Как поступить?
Моторам я не верил нисколечко. То, что облетывал позавчера, — это они притворились. Лететь или не лететь?
Техники молча, не говоря ни слова, смотрели на меня умоляющими взорами. И я сдался:
— А, ладно, как-нибудь. Полетели, ребята!
Мигом загрузили машину имуществом, погрузились сами. Запустили моторы, взлетели. Набрали высоту шестьсот метров и уперлись в облака. Мала высота. Очень мала! У меня от неприятных мыслей сосет под ложечкой. Может, вернуться? Или уйти — за облака? А что это даст? Земли не будет видно. Откажут моторы — придется планировать на авось. А здесь места гиблые, сплошные леса, да еще какие! Даже лоси водятся. Сам видел. Стоят в буреломе, как лошади, головы друг другу на шею положили, нежатся.
Летим. Проходим Иваново. Проходим Лежнево. Хвала аллаху, сто километров позади. Моторы гудят, винты крутятся. Надолго ли?
Скоро Суздаль. Ищу глазами город. Дымка, видимость неважная. Под нами сплошные леса. И вдруг — трррахх! И… тишина. Отказали оба мотора… Враз! Винты еще крутятся по инерции, но моторы мертвы. Высота пятьсот метров… Четыреста!.. Триста!.. Самолет валится вниз. Камнем. Лихорадочно шарю глазами: нет ли где какой площадки?.. Нет. Лес. Сплошной лес.
Двести метров! Сто!.. Мчусь на сосны. Все — конец… И именно в эти-то последние секунды передо мной, необъяснимо откуда, появилась полянка. Откуда она взялась? Ведь не было же ничего! Сплошной лес — и вдруг!!. Хорошая, довольно большая полянка. Сосны выше меня! Я еще жив?! Жив. Перед глазами ровная-
