— Здесь принимают на работу?
— Здесь, — улыбается. — Комсомолец?
— Комсомолец.
Раскрывает амбарную книгу.
— Хорошо. Как фамилия? Имя? Отчество? — Записал, сказал деловито: — К Сергею Одинцову пойдешь, к землекопам. — И, склонил голову набок, критически меня осмотрел. — Дохлый ты какой-то, не выдюжишь, пожалуй.
Я оскорбился, выпятив грудь:
— Ничего не дохлый, выдюжу!
— Ну-ну, ладно, это я так. Вот тебе записка. Завтра на складе получишь спецовку. Ясно?
— Ясно.
— Двигай.
Дома я не сказал, что бросил школу. Потом, как-нибудь…
Утром получил спецовку: рабочие ботинки, брезентовую куртку со штанами, рукавицы. Все новенькое, хрустящее, с кисловато-пряным запахом. Тут же облачился. Шагаю гордо: я — рабочий! Теперь и мой труд вольется в стройку, и на этом вот пустыре поднимутся стены сельмашзавода. А сейчас здесь пока только голое место: опаленные солнцем холмы, старые глинобитные заборы — дувалы, полуразрушенные кибитки с плоскими земляными крышами, арыки с журчащей водой да обломанные колесами телег кусты виноградника. Все это надо снести, выровнять, выкопать траншеи для фундаментов стен…
В пыльном жарком мареве осеннего утра уже маячили обнаженные, загорелые до черноты спины землекопов. Слышался стук лопат и кетменей, скрип тачечных колес, выкрики.
Разыскал Одинцова. Он подошел, широкий, круглолицый, пышущий силой, поскреб ногтями под расстегнутой рубахой, окинул меня оценивающим взглядом и, добродушно ухмыльнувшись, пробасил, нажимая на «о»:
— На роботу, значит?.
— На работу.
— Гм. Молодец. — И неожиданно лапищей придавил мое плечо.
У меня подкосились ноги. Я надломился, как тростинка, и едва не упал, а Сергей, словно и не заметив этого, повернулся ко мне спиной:
— Пойдем, я тобе струмент выдам.
Подошли к горе из тачек и лопат. Здоровенные тачки, с толстыми, как оглобли, ручками, с чугунными колесами. Поглядел по-хозяйски, словно выбирая лучшую, и двумя пальцами, легко, как пушинку, выдернул одну, бросил небрежно. Тачка, тяжело громыхнув, подкатилась ко мне. Вслед за нею полетела в кузов лопата: грум-грум-грум!
Я осторожно, словно к лошади, которая лягается, подошел к громадной тачке. Широко растопыренные ручки совсем смутили меня: да мне и рук не хватит, чтобы уцепиться за них!
— Ну-ну… — поощрил Одинцов.
Я наклонился и, едва-едва ухватившись кончиками пальцев за ручки, поднял тачку.
— Та-а-ак! — подбодрил Одинцов. — Топерь кати. Валай по этим доскам, во-о-он туды. Вишь, робята землю возят?
У меня от напряжения стало сухо в горле. Легко сказать: «Кати!» Тяжелая тачка, доски, по которым ее, проклятую, надо катить, а колеса-то не видать! И я с нежностью вспомнил: была у меня в детстве тачка — деревянное колесико выдвигалось вперед, и было видно, куда ее катить, а тут…
Одинцов сзади положил мне лапищу на плечо: — Давай-давай, не робей!
Я сдвинул тачку с места, и она покатилась. Сама. И тут же сошла с доски, уткнувшись в виноградный куст.
— Ничего, ничего, — добродушно сказал Одинцов, — бывает. Таперь подымай, ставь колесо на доску.
Я беспомощно начал топтаться вокруг тачки. Да как же мне поставить колесо-то, если его не видно из- за высокого борта?!
Одинцов, посмеиваясь, смотрел на меня.
— Эй-эй-эй! Парень! Парень! — вдруг закричал он, увидев, что я собираюсь поставить тачку, подняв ее за передок. — Што ты! Што ты! — и опасливо оглянулся, не видит ли кто. — Срамотища какая! Разве так можно! Робята увидят — до смерти засмеют.
Я совсем растерялся:
— А как же тогда?!
Сергей подошел к тачке.
— А вот — очень просто: нажал на ручки — и поставил!
Да, действительно, у него все было просто: нажал и поставил.
Я поплевал себе на ладони, ухватил копчиками пальцев широко расставленные ручки и пошел. Шагов через десять забурился снова. Попасть колесом на доску мне удалось после третьей попытки.
Пока добрался с пустой тачкой до холма, откуда надо было брать землю, с меня семь потов сошло. А ребята бегали бегом с полными тачками. Я пригляделся к ним. И вовсе не богатыри, ребята как ребята, такие же, как и я. И мне стало стыдно за себя: что это я так расквасился?!
Мое появление никого не удивило. Только один, за которым я занял очередь, очень худой и высокий парень с длинным лицом и лохматыми белыми бровями, повернулся ко мне:
— Новичок?
Я молча кивнул.
— Тачку не возил?
— Нет.
— Сыпь поменьше на первый раз.
— Ладно.
Парень, ловко орудуя лопатой, стал насыпать в свою тачку землю:
— Меня звать Алексеем, а тебя как?
Я назвал себя. Алексей бросил лопату и легко поднял тачку.
— Куртку сними, запаришься. И знай: бригада работает сдельно. Понял? Так что приспосабливайся, чтоб за тебя никто не работал. — И побежал.
«Сдельно, значит! — подумал я, неумело ширяя лопатой в засохшие комья земли. — Ох, трудна дорога в авиацию!»
Я насыпал себе чуть-чуть и покатил. И скоро забурился. Прошел немного и снова забурился. Сзади нетерпеливо покряхтывали, потом, видать, у кого-то лопнуло терпение, и ломающийся голос прокричал:
— И какого черта ты буришься там все время?! Тоже мне — маменькин сыночек на работу пришел! Тебе соску сосать, а не тачку возить!..
И тут же другой голос:
— Заткнись! Сам-то без году неделю, как за тачку взялся, а разоряешься.
Глаза страшатся, а руки делают
…Телеги, груженные кирпичом, переезжали через меня. Я лежал, распластанный в дорожной пыли, и не мог подняться, не было сил. Ко мне подбежал, махая хвостом, соседский пес, ткнул меня носом в лицо и сказал:
— Чего это ты разоспался? Вставай, в школу опоздаешь!
Я открыл глаза. Передо мной с мокрой тарелкой и кухонным полотенцем в руках стояла мать. Лицо ее было сердито..
— Прошатался вчера целый день. Где тебя носило?
