Так что Дуняше ладить отношения с Иваном Кузьмичом было не трудно. Лапотки носились и не снашивались, в избе было чисто стараниями их обоих, а ночью, когда не могла заснуть, слышала она шёпот и шелест в самом голбце, и знала - это Иван Кузьмич бережёт покой их и сон. Подношение она спустила загодя, чтобы тот успел потрапезничать. Теперь нужно было вновь дождаться полночи и втайне от родных прокрасться в голбец, где всё уже было налажено для гадания.
Как и накануне, деда с матушкой унялись рано, намаявшись за день, и Дуняша лежала тихонечко, чтобы ненароком не разбудить их. Лежала без сна и всё думала о том, что случилось на игрищах. Был ли виновен кобель, как быть теперь с Митьшей. Жалко ей было тех страхов, которых натерпелась она в бане, - всё ушло зря. А, может, и не зря. Может, кобель стал просто послушным орудием в руках Божьих и предохранил от греха. Ещё вспомнила она то, как обнял её Митьша, как ласкал не по-отцовски, а по- мужицки. Наверное, есть ласки и послаще, но их ещё не знает Дуняша. Так и думалось ей - легко и спокойно. До той самой минуты, когда нужно стало спускаться в голбец.
В голбце она запалила свечу и с радостью обнаружила, что подношение её принято. Бражки в стаканчике почти не осталось, хлеб был обкусан мелкими зубками до половины, а колпачка не было видно. Знать, впору пришёлся на седую голову. Оставшееся полагалось доесть и допить самой, чтобы разделить трапезу. Тогда только можно было положиться на доброе расположение Ивана Кузьмича. Дуняша расположила одно зеркало у себя за спиной на кадке с капустой, а свечку, блюдце с водой и другое зеркало пристроила на бочке с огурцами. Сама же расположилась между ними и стала внимательно вглядываться в зеркало.
Неожиданно она увидела в нём бессчётное количество коридоров с арками. Коридоры убегали куда-то далеко, так далеко, что вдали в тумане терялся даже след от них и целой вереницы огней горящей свечи. Как сказывали Дуняше старшие девки, из этих-то коридоров и должен был появиться жених. Лицом будет - значит из своей деревни. Выглядывать только нужно, каков он, чтобы знать, кто определён судьбой в суженые. А вот если спиной пойдёт - можно дальше и не смотреть - муж будет из чужой деревни, и лица он ни за что не покажет. Бывало и так, что ничего не выказывалось в зеркале - значит, год ещё сидеть в девках несчастной.
Больше всего Дуняша боялась не увидеть никого. Это было позорно и обидно. А из коридора никто почему-то не показывался. Зеркало стало туманиться, а свечное пламя заметалось и погасло. Тут только вспомнила девушка о невыполненном условии. Крест нательный оставался при ней, а это предвещало обязательную неудачу. Девки сказывали ещё, что суженого кажут черти, а уж они-то ни в какую не появятся человеку при кресте. Исправив забытое условие, Дуняша вновь запалила свечу и стала ловить в зеркале вереницу коридоров и пламени. Поймав её, она до рези в глазах стала вглядываться в бездонную прорву. И тут на самом конце её заклубилось облачко. В нём мелькали грозовые проблески, мешались все цвета. Облачко не вдруг, но приближалось всё явственнее. Вот оно стало приобретать контуры, очерчиваться, и перед Дуняшей проявилась мужская фигура. Пока понять было трудно: лицом или спиной. Фигура приближалась и укрупнялась. И видно стало, что идёт кто-то вовсе не так, как должен идти суженый, а боком. Дуняша силилась понять, что ж означает такое, но не могла - ничего не говорили девки об этом.
А фигура всё приближалась и приближалась. Уже точно было видно лицо, повёрнутое боком и почему-то очень знакомое. Только вот где видала его девка, она не могла вспомнить. И тут внезапно тело пронзила боль, идущая от маленького пятна между крыльями лопаток. Дуняшу качнуло прямо на зеркало, и она сразу вспомнила свой ночной страх. Мужик был оттуда, из сна, из каменной бани - это он кропил обнажённое Дуняшино тело зловонной жидкостью и кадил рукомойником. От него укрыл шёлковой ризой неведомый спаситель. Дуняша хотела крикнуть, но разбившая зеркало лапа с перепончатыми пальцами страшно схватила за горло, чуть не вырвав его совсем. Вышедший из зеркала приблизил своё лицо к Дуняше. Он усмехался жутким образом, дёргал бровями, а нос его хищно шевелился.
- Вот я и добрался до тебя, девка!
Дуняша силилась ответить, но не могла. Сердце её трепетало, как осиновый листочек на ветру, а руки и ноги стали слабыми и бесчувственными. Будто целый сонм мурашей хлопотливо перебегал по всему телу. Дуняша выкатила глаза и стала умирать. Но быстрая её смерть, видно, не нужна была человеку из зеркала, и он ослабил свою хватку. Девка сползла, привалившись спиной к кадке, на земляной холодный пол голбца. Человек вышел уже весь и сидел, расставив ноги, прямо перед ней. Дуняша не могла понять, как он, такой большой, помещался в узеньких зеркальных коридорах, как выбрался оттуда, что хочет от неё.
- Что вам, дяденька, надо? - еле шевеля губами, прошептала она.
- Да вот, толковать с тобой хочу. О том, как обидела меня.
- А мне это без надобности.
- Ну, как же, ждала, звала суженого, а как он появился, отказываешься. Нам теперь с тобой на роду написано весь век вместе коротать.
- Да кто ж ты такой?
- Суженый твой. У нас ведь не так положено, как у человека. Не жених сватов засылает, а невеста. А ты ко мне сама дважды пришла. Так что теперь моя, не обессудь.
- Когда я приходила?
- В баню пришла - раз. В голбец спустилась - два. Другие-то девки, если жених не по нраву, зеркало захлопнут и с тем уходят. А ты меня дождалась. Значит, по нраву жених пришёлся.
- Да я ж по недомыслию, простите меня.
- Не-ет, что сделано, то сделано. Не ты первая, не тебе последней быть. У меня девки-то есть в услужении. Это когда роженка младенчика одного оставляет, мы его и прибираем. Иди девка до свадьбы в петлю полезет - тоже наша будет. А таких, как ты, в жены берём. Жизнь у нас не тяжёлая - в услужении народу много. Знай только, людишек подкарауливай, которые Бога забыли да нас поминают не ко времени.
- И мне то же делать придётся? - ужаснулась Дуняша.
- И тебе. Только сначала очищение пройдёшь через огненный поток, через кровавый поток да через ледяной. Потом уж и свадьбу сыграем. Всё честь по чести.
- А в церкву-то как же? - удивилась девка.
- Ох, и дура ты, Дунька! У нас церква своя имеется. Да ты в ней тоже уже побывала. Вражина тебя ризой укрыл шёлковой, спас.
- Дак то ж баня была, - Дуняша уже отдышалась и лихорадочно соображала, что делать. Хотела было руку поднять для крестного знамения, но она оказалась налитой тяжестью. Хотела сказать 'Да воскреснет Бог', да язык сковало льдом. Мужик с перепончатыми лапами усмехался и веселился глазами от нелепых этих попыток совладеть с несокрушимой силой.
- И не старайся, девка, не выйдет ничего. Не достанет здесь меня Господь ваш. Не его это владения, и не человеческие. Здесь только мы силу свою имеем.
Тут Дуняша вспомнила об Иване Кузьмиче, который заворчал вдруг и зашебуршал в своём углу. Она ойкнула, поднялась и крикнула: 'Дядька Иван, спаси меня, родненький!'. Пала под ударом мужика с перепончатыми лапами и остальное видела, как в тумане.
Иван Кузьмич заворчал громче, выбрался из своего угла и уставился в упор на своего нежданного гостя. А тот радостно ухмыльнулся и протянул лапу, чтобы потрепать, погладить хозяина по бороде кругом морщинистого лица. Но тот увернулся и поднял правую свою руку. Была она обвязана окровавленной тряпкой. Большой мужик пошатнулся, как от удара, но усидел на месте. В ответ он только шевельнул пальцами, и Иван Кузьмич тут же кубарем покатился в угол. Но удержался и выскочил из него уже с ухватом в руках. Им-то и начал охаживать мужика домовой, но не касаясь. Соперник мотал головой из стороны в сторону, пока глаза его не сверкнули тусклым огнём. От него ухват съёжился и протёк огненным ручейком на самый земляной пол.
Иван Кузьмич лишился своего оружия, но не смелости. Как петушок-недоросток продолжал наскакивать он на своего недруга, а сам делал Дуняше рукой какие-то знаки. Она никак не могла уразуметь, что же ей надо делать. И тут только поняла - домовой отвлекал мужика с перепончатыми лапами, давая возможность укрыться девушке под образами или на печке. Дуняша кинулась к ступенькам, успев заметить, что Иван Кузьмич вцепился в лицо банному хозяину и стал одолевать. Соперник его начал съёживаться, уменьшаться в размерах и вполне уж мог пройти в дыру, пробитую в зеркале. Туда и загонял его, как
