– Маш, я не знаю, как дверь закрыть! – позвал Ванька из прихожей.
– Просто захлопни, и все. Там английский замок, сам защелкнется. Тапки в шкафчике под вешалкой! Нашел?
– Нашел, – ответил Ванек, появляясь на кухне. – Что ты орешь, как тюлениха?
Я не ответила на оскорбительный выпад. Достала из шкафчика большую овальную тарелку, велела:
– Нарежь ветчину и сыр. Только руки вымой.
Ванек принял тарелку обеими руками. Немного подержал ее на весу, благоговейно рассматривая неяркую роспись.
– Мейсен? – прошептал он.
– Мейсен, Мейсен! Давай иди в ванную и начинай работать ножом.
– И ты ешь с мейсенского фарфора? – не поверил Ванек.
– И я ем, и муж. А что с ним делать, солить, что ли?
– Ну, Машка… – Ванек окинул завистливым взглядом просторную кухню, мгновенно подсчитал стоимость богемского стекла и драгоценного фарфора на полках за стеклом и тяжело вздохнул.
– Не завидуй, – заметила я. – Желчь разольется.
– Да уж такой удар по печени, как сейчас, мне дорого обойдется. Раскладывать магазинную ветчину на мейсенском фарфоре – охренеть можно!.. Вы что, не догадались купить обыкновенную посуду?
– А чем тебя эта не устраивает?
Продолжать прения Ванек не стал. Осторожно поставил тарелку на скатерть и удалился в ванную.
Через пятнадцать минут мы сидели за накрытым столом и угощались Ванькиными деликатесами. Уложить магазинные дары на мейсенский фарфор Ванек так и не решился: пришлось сервировку взять на себя. Так же испуганно Ванек шарахнулся от переливающейся темной синевой стопки богемского стекла.
– Ты что? – сказал он. – А если разобью?
Я разлила виски по стопкам и ответила:
– Тогда, Тепляков, мы тебя задушим.
– Кто это «мы»?
– Мы – это я.
– Раздвоение личности, мать, это серьезная душевная болезнь, – сделал Ванек ценное замечание и с опаской взял стопку. Осторожно поднес ее к губам и так же осторожно опрокинул в себя содержимое. Скривился, затряс головой, что означало: «Здорово!»
Я сделала маленький глоток. Виски наждаком проехалось по пищеводу и обожгло желудок.
Ванек подцепил кусок ветчины, откусил половину.
– Ничего, свежак, – довел он до моего сведения.
Меня невольно передернуло:
– Не говори так. Пашка называет «свежаком» неразложившиеся трупы.
Ванек раскатисто захохотал. Подхватил бумажную салфетку, откинулся на спинку стула, вытер пальцы. Бросил салфетку на скатерть и с интересом спросил:
– Слушай, вот, наверное, здорово, когда муж адвокат? Ну, в смысле, есть о чем поговорить. Приходит мужик с работы и давай жене рассказывать про трупы, экспертизы, эксгумации… И все это за чашечкой кофе! – Ванек снова заржал.
– У тебя примитивное представление о профессии адвоката.
– Да ладно, пошутил, – отмахнулся Ванек. – Я уверен, что вы беседуете только об искусстве.
– Вот ты, например, о чем с женой беседуешь? – перевела я стрелки.
Ванек удивился и задумался.
– Ты знаешь, а ни о чем не беседую. Вот уже года полтора-два.
Мне стало интересно. Я подперла щеку ладонью, поставила локоть на стол.
– А сколько вы женаты?
– Ужас! Нормальные люди столько не живут! Восемь лет!
– И уже не о чем говорить? – удивилась я.
– Нет, почему… Она спрашивает, я отвечаю.
– И что она у тебя спрашивает?
– Да одно и то же: где деньги, где деньги?.. А я отвечаю: какие?
Я сняла локоть со стола, откинулась на спинку стула и со вздохом констатировала:
– Грустная история.
– Обыкновенная, – не согласился Ванек. – Житейская история. И тебя, мать, ждет то же самое.
– Через восемь лет?
– А это у всех по-разному, – утешил Ванек. – Может, вы с Пашкой дольше продержитесь.
– Вот спасибо! Добрый ты, Тепляков!
Ванек плеснул себе щедрую порцию виски. Я быстро накрыла свою стопку ладонью.
– Мне не нужно.
– Как хочешь, – не стал он уговаривать. – Мне больше достанется.
Зазвонил телефон. Опередив меня на секунду, Ванек поднял трубку.
– Слушаю вас!
Я вырвала у него трубку. Господи, неужели Пашка? Что он про меня подумает?! Но, услышав знакомый голос, перевела дух. Это была Катька, моя лучшая и единственная подруга.
– Мария, в чем дело?! Что за хмырь у тебя сидит? – бушевала Катька.
– Это не хмырь. Это Тепляков.
– Придурок! Он что, решил устроить тебе развод?
– Да нет, – ответила я, наблюдая за Ванькой, который резво опрокидывал стопку за стопкой. – Просто он уже ничего не соображает.
– Пьяный, что ли? И чего ты его дома держишь?
– Сейчас допьет свою бутылку и уйдет.
Ванька ухмыльнулся и пообещал:
– Щас! И не мечтай! Я у тебя ночевать останусь. Лягу в зале, под Левитаном.
– Где Пашка? – потребовала отчета Катя и, узнав, что в командировке, резюмировала: – Ну понятно! Муж в дверь, а жена в Тверь!
– Кать, не говори глупости. Лучше приезжай в гости. Сейчас Тепляков окончательно окосеет, и я с ним не справлюсь. Он у меня в гостиной ночевать собирается. Под картиной Левитана.
– Скажи Теплякову, чтобы губу не раскатывал. Ночевать он будет у себя на диване под собственным лубочным шедевром «Москва пряничная».
– Не получится, – ответила я. – Шедевр сегодня продали.
– Отлично! – обрадовалась Катерина. – Выходит, Тепляков при деньгах? Держи его крепко! Он мне до сих пор две тысячи должен! С прошлого года, представляешь?! Все, еду.
– Тепляков, сейчас нагрянет Катерина, и тебе придется расплачиваться.
– За что? – не понял уже изрядно окосевший Ванек.
– За все! Ты почему ей долг не отдал? С прошлого года зажулил, крохобор! Какие-то две тысячи!
Ванек хитро прищурил один глаз, шепотом сообщил:
– А я и теперь не отдам! Оставлю деньги себе! На память!
Он сцапал бутылку и вытряс остатки виски в синюю стопку. Уже без всякого почтения подхватил творение богемских стеклодувов и опрокинул виски в рот. Крякнул, вытер губы тыльной стороной ладони и подцепил последний кусок ветчины. Я молча наблюдала за действиями коллеги.
Все, Ванек почти готов. Бутылка небольшая, но Теплякову много не нужно. Тем паче закуска более чем скромная. Хорошо, что Катерина пообещала приехать. Одной мне выставить его не удастся.
– Угощайся, мать, – предложил гостеприимный Тепляков, икнул и не извинился; ясно – добрал нужный градус. – Слушай, организуй мне чашечку кофе, – попросил он и неожиданно признался: – Катьку боюсь. Подруга у тебя, прямо скажем, термоядерная. Налетит, как цепная реакция, я без последнего гроша останусь.
