внутренний голос корил: «Ну что ты? Как ребенок, честное слово! Разве можно ставить любовь на карту: угадала – не угадала… Там он будет или не там… Как можно шутить такими вещами?..»
«Это не шутки, – отвечал голосу благоразумия другой, весь состоящий из интуитивных догадок и предощущений, – ему Вера особенно доверяла… – это вовсе не детская привычка загадывать, вроде того: сколько раз прокукует кукушка или успею я на этот автобус или нет… Это совсем другое. Невесть откуда посланное знание, что от этой моей поездки в Москву зависит все: быть или не быть мне с Алешкой!»
Да, в этом дождливом дне таилась возможность неожиданных крутых перемен, и Вера всем сердцем чувствовала это. Слишком тревожен был голос ее интуиции, он бил в набат, созывая спящих. А спящей доселе была она, Вера. Она растворилась в собственном счастье и утеряла бдительность: ей казалось, что так будет вечно! Что все ее битвы выиграны и больше не нужно бороться… Но кто мог бы ей объяснить, почему появление простой деревенской тетки с кошелкой Вера восприняла не иначе как явление гонца, несущего тревожную весть… Нет, это было выше ее понимания. И тем не менее это было именно так.
Гонец появился!
С замиранием сердца Вера вставила ключ в замочную скважину двери мастерской. Влетела в кухню, как испуганная птичка. И, сразу ослабев, без сил опустилась на стул. Слава Богу, она не ошиблась. Алеша был тут, в мастерской! Весь перепачканный краской, небритый, заросший… Значит, все хорошо и домыслы мучили ее понапрасну…
Увидев ее, он так просиял, что у Веры тотчас же отлегло от сердца… Его радость была такой открытой, такой непосредственной, он настолько не стыдился проявления своих чувств, что Вера в который раз сама себе позавидовала: каким редким для мужчины даром естественности обладал ее Алексей!
– Верка! Родная моя! Вот радость… Да как же ты? Я ж тебя только на будущей неделе ждал. Ох, хорошо-то как! – кинулся он целоваться, смешно вытягивая губы и растопыривая руки в краске, чтобы не испачкать. Потерся щекой о ее щеку, а потом, охнув, умчался в ванную – отмываться и бриться. Понял, что зарос острой, колючей щетиной.
– Ну вот теперь дай-ка мне обнять тебя наконец! – весело воскликнул Алексей и обнял так, что у нее все косточки хрустнули, но было вовсе не больно – было так здорово! Только в его сильных, с юности натренированных руках (Алеша занимался боксом) она впервые почувствовала, какое счастье быть слабой и не стесняться, а радоваться этой слабости. Потому что ее слабость наделяла его силу чертами бережной чуткости и благородства. Ее хрупкость и беззащитность были тем источником, который неизменно питал его силы, и духовные, и физические… Вера порой удивлялась, как, словно по мановению волшебной палочки, день ото дня прояснялось его лицо, как горели глаза и свет их становился все глубже, все проникновеннее, как после бурных ласк он, полный сил, кидался к мольберту или на кухню – готовить изысканный ужин, вечно придумывал что-нибудь вкусненькое, пока она приходила в себя… Казалось бы, обычно бывает наоборот. Но он, приникая к любимой, как к живительному источнику, превращался в былинного богатыря, припадающего к земле-матушке… И та неизменно одаривала его силушкой богатырской…
– Ты ела? Так, вижу – конечно же нет! Сейчас что-нибудь приготовлю. – Алеша метнулся к шкафчику, где у него всегда хранилось что-нибудь на закуску: фрукты, орешки, сладости, бутылочка вина… Сам он предпочитал виски. Не успев открыть створки шкафчика, он остановился как вкопанный, словно внезапно вспомнил о чем-то важном. А потом уже более ровным шагом вернулся к Вере на кухню. – Знаешь, ты пока отдохни, умойся – горячую воду еще не отключили…
– А ты? – с удивлением вскинула на него глаза Вера.
– А я быстренько к Москвареке загляну…
Москварека – таково было прозвище Алешиного приятеля – художника, работавшего в манере соц-арта и в данную пору своей творческой биографии рисовавшего тысячекратно увеличенные этикетки минеральных вод. Этикетки рисовал он один к одному, с точностью как в аптеке, и эта немыслимая художественная продукция, вызывавшая радостный гогот наших и умиление иностранцев, пользовалась бешеным спросом. Москвареку звали Шурой, у него была прелестная маленькая жена Марья, окладистая курчавая борода и неизменные – зимой и летом – кирзовые сапоги, которых он, кажется, никогда не снимал! Москварека жил широко, человеком был щедрым, а поскольку он никогда материально не бедствовал, друзья частенько брали у него взаймы, когда отдавая долг, а когда и нет…
– К Москвареке? – переспросила Вера. – А что, у нас деньги кончились? Ведь были, когда я уезжала…
– А, это потом. Все потом… – Ей показалось, что Алексей заметно помрачнел при упоминании о деньгах.
«Ох, не надо было говорить об этом… А то прямо как постылая прижимистая жена! Куда дел да на что… Дура!»
На этом внутренний монолог ее оборвался, потому что Алеша вдруг так на нее посмотрел – она могла не сомневаться, что за этим взглядом последует… И точно, он мгновенно подхватил ее на руки, не дав даже умыться с дороги, и со словами «Как же я по тебе соскучился!» увлек Веру на их узенький старый диванчик, стоявший в углу мастерской…
…Когда они смогли оторваться друг от друга, был уже вечер. Вера, все еще улыбавшаяся блаженной улыбкой и вся светившаяся от счастья, босиком, на цыпочках проскользнула в ванную. А когда спустя минут пять она вышла оттуда, Алеша… спал как убитый.
Это было так на него не похоже! Вера всегда удивлялась тому неиссякаемому притоку энергии, который возникал в нем после любви. А тут… Он лежал обнаженный, скульптурно изваянный торс его был расслаблен. Но эта расслабленность каждой мышцы, каждого мускула только еще больше подчеркивала их живое, естественное совершенство. Он спал и улыбался во сне. Такое полное расслабление обычно наступает после предельного напряжения.
«Милый мой! – мысленно улыбнулась Вера, глядя на своего любимого. – До чего же ты устал… Замучился тут без меня… Наверное, ночами не спал, работал… А при такой сумасшедшей работе, я знаю, ты ведь не ешь совсем… Только куришь одну за одной. Ну ничего, я здесь, рядом с тобой, и мы сейчас все наладим. И обещаю тебе, что я больше никогда не уеду одна, без тебя! Я никогда тебя одного не оставлю!»
Она тихонько оделась, решив сама сходить к Москва-реке, чтобы не тревожить Алешу. Пока он спит, она сбегает в магазин и приготовит ужин – не все ж ему ее баловать! Пора ей браться за ум… Медовый месяц не может длиться вечно, она теперь не просто возлюбленная – хозяйка! И это ощущение было восхитительно!
Проходя на цыпочках мимо завешенного куском ткани портрета, установленного на мольберте, Вера не удержалась от искушения. Судя по всему, портрет ее был закончен, так почему бы ей не взглянуть на него, пока творец почивает, устав от трудов… Обычно Алеша сам сообщал ей, когда можно смотреть: готова вещь или нет… Он не любил, когда кто-то, не исключая и Веры, любопытствовал раньше времени. Или тем более во время работы стоял у него за спиной…
Вера осторожно приподняла легкое полотно, и оно, соскользнув, упало на пол. Улыбка разом погасла на ее лице, она даже сдавленно охнула, прикрыв рот ладонью… Охнула и невольно отступила на шаг от портрета.
Это был не ее портрет! До отъезда на дачу, когда Алеша завершал период подготовки под лессировку, это был все-таки Верин портрет, в котором только угадывались иные черты… Она тогда успокоила себя тем, что портрет попросту не закончен. Да, ей хорошо знакома была внешность Ольги – ее портретами были увешаны стены мастерской. Говорят ведь, что у страха глаза велики, – вот Вера и думала, что сама себя накрутила, мол, в ее портрете угадываются черты Ольги… Сегодня же, лежа в его объятиях, она забыла обо всех своих страхах… «Надо же, еще и явление молочницы за дурной знак приняла!» – буквально десять минут назад, стоя под прохладной струей воды в ванной, хохотала над собой Вера. А теперь… Господи, и зачем только она приподняла это чертово полотно! Ее страхи вернулись. Но они уже были отнюдь не беспочвенными. Ольга в упор глядела на Веру – сквозь Веру, призрачной тенью обозначенную на полотне, – на Веру живую, потрясенную, испуганную, готовую бежать сломя голову, бежать куда глаза глядят, лишь бы не соприкасаться с этой новой реальностью, убийственной, как приговор: мир для Алексея не был поделен надвое. Мир для него предполагал троих! И пропавшая Ольга вовсе никуда отсюда не исчезала. Она продолжала жить в его памяти, в его сознании, более реальная и живая, чем любая другая женщина…
Вдруг Вера почувствовала на себе Алешин взгляд. Она вздрогнула, словно застигнутая на месте
