Кабинет у замполита был поменьше, чем у Курганова, и казался тесным оттого, что вдоль стен стояли шкафы с книгами. На четвертой висела огромная карта мира с разными пометками синим и красным карандашом.
— Расскажите, как это произошло.
Юрий Баглай очень волновался, поэтому его сообщение было несколько непоследовательным. Он всеми силами старался доказать, что действовал правильно. Как командир корабля, он не позволит не только таких проступков, но и самых незначительных нарушений дисциплины… Слова «командир корабля» несколько раз сорвались с его языка. Вербенко перебил его.
— Не подчеркивайте, — сказал он, морщась, как от зубной боли. — Мы все знаем, что вы — командир корабля.
Хотя я лично дал бы вам возможность более основательно подготовить себя к этой должности…
Юрий почувствовал, как сердце у него замерло, от лица отхлынула кровь. Замполит заметил его состояние, но не смягчился. Коротко покашливая, Вербенко говорил глуховатым голосом:
— Командирская власть — еще не все. Надо уметь пользоваться этой властью. Кое-кто прибегает к грубому администрированию и называет его единоначалием. Но единоначалие надо понимать правильно. Это не слепое использование власти. Его нельзя строить на эмоциональных вспышках. Оно требует вдумчивого отношения к людям, с которыми ты живешь, работаешь, ходишь в море, за которых, наконец, отвечаешь… Скажите, что вы знаете о Солянике?
— Я внимательно прочитал его анкету… Бывший монтажник-верхолаз.
— Ну вот, видите, как у вас все просто. Анкета. Бывший верхолаз. Теперь матрос. Кажется, нечего ни прибавить, ни убавить. А нам с вами надо знать не только кем он был когда-то и кто он теперь, а еще и то,
Он снова поднял на Юрия глаза, испытующе взглянул через очки:
— Как вы думаете, поможет Солянику ваша гауптвахта?
— В уставе есть такая мера наказания.
— Действительно, есть… Но я бы на вашем месте не с этого начал, а с откровенного разговора.
— Разговор у нас не получился.
— Почему же не получился?
— Я увидел, как он изворачивается, старается обмануть меня…
— И тогда вы решили, что легче всего закончить разговор гауптвахтой?
— Так точно, решил… В противном случае он торжествовал бы надо мной, считая, что вокруг пальца обвел своего командира.
Вербенко долго молчал, глядя в сторону.
— И все же советую вам поговорить с ним не языком устава, а обыкновенным, человеческим. Вы многое поймете. Человек значительно сложнее, чем таблица умножения, хоть и она по своей сути гениальна… Других с собой сравнивайте. А себя — с другими. Это будет для вас хорошим самоконтролем…
Юрий вышел от Вербенко встревоженный и растерянный. Как будто ничего конкретного замполит и не сказал, а подумать есть о чем.
«Нет, Юрий Баглай, — говорил он себе, возвращаясь на корабль, — твоя флотская жизнь только начинается. Ой, будут еще на твоем пути и штормы, и штили, и снова штормы…»
9
Луны не было, она взойдет после полуночи. Поэтому мерцающие разноцветными огоньками звезды в далеком ночном небе горели ярче.
Море на горизонте сливалось с небом, глухо шумело, и в нем тоже плавали звезды. Темную бухту расцвечивали огоньки портовых суденышек, красные, зеленые, белые, они делали ее праздничной. В бухту бесшумно и медленно входил белый пассажирский пароход, ярко светились во тьме его освещенные иллюминаторы, с его палубы лилась приглушенная расстоянием музыка.
— «Россия», — сказала Поля, — она всегда в это время возвращается из рейса… Я люблю сидеть здесь и смотреть, как судно заходит в порт… Столько там людей, и у каждого свое счастье…
Юрий удивленно посмотрел на нее:
— Почему же у каждого? А может быть, среди них и несчастные есть…
— Нет несчастных. Счастье уже в том, что ты живешь, что-то делаешь, о чем-то мечтаешь…
— А разве все мечты сбываются?
— Не все, конечно. Но если есть в человеке устремленность, он счастлив. Ну, я объясню. Тот, кто сложил руки при жизни, — уже мертв. А я о живых говорю.
— А ты счастлива, Поля?
— Да, я счастлива… Но не спрашивай почему, я все равно не скажу…
Она звонко рассмеялась, и ее смех слился с тихим всплеском волны.
— Но ведь ты уже сказала, в чем счастье.
— Но это еще не все… Потом…
Он долго молчал. Так долго, что она наконец не выдержала:
— Почему ты молчишь? О чем думаешь?
— Наверное, место такое.
— Какое? — Она подняла на него удивленные глаза.
— Волшебное… Тут я каждый раз вижу тебя другой…
Они просидели на своем камне почти всю ночь. И лишь на рассвете, когда подул с моря свежий ветерок, Юрий проводил Полю домой, подождал, пока закроется за ней калитка, и медленно пошел на корабль.
10
В шесть часов, едва пронзительная боцманская дудка вспугнула ясную, прозрачную утреннюю тишину, на корабле появился посыльный из штаба и передал Юрию Баглаю приказ прибыть в восемь тридцать на совещание к Курганову.
Это удивило и слегка встревожило Юрия: Курганов обычно собирал совещание во второй половине дня, так как считал, что утренние часы должны использоваться исключительно для боевой подготовки и в это время командирский глаз крайне необходим.
Вербенко был уже в кабинете Курганова. Он так взглянул на Баглая, будто хотел спросить: «Ну что, не забыл нашего разговора?» Собрались и другие работники штаба, отличавшиеся от плавсостава аккуратной, франтовато подогнанной одеждой, блестящими пуговицами на кителях, сияющими погонами и нашивками.
По-юношески стройный и подтянутый Курганов каждое слово произносил четко и категорично:
— Товарищи офицеры! Сегодня в девятнадцать ноль-ноль все корабли выйдут в море. Задание получите сейчас в штабе. На конвертах будет написано, когда следует их распечатать. О готовности выйти в море доложить мне лично в семнадцать ноль-ноль. Боевая готовность — номер два. После семнадцати — номер один…
На корабль Юрий вернулся очень обеспокоенный. «Вот оно, мое первое испытание, первое
