— Ты так думаешь? — огорчился я. — Не знаю… Может, и пройдет. Не исключено… Но с некоторых пор я неспокоен. Могу тебе даже точно сказать, с какого времени. С августа!
— Слушайте, Борис Антонович, — перебил он меня с жестоким невниманием юности к излияниям старости, — помните, я в стадо ездил?
— Ну?
— Я ошалел тогда. Чапогира знаете, Тимофея Егоровича?
— Конечно, знаю.
— Ну вот. Настоящим делом занимается. Согласны?
— А тебе-то что? Еще один очерк хочешь о нем написать? Еще одну премию отхватить?
— Теперь Катя выздоровела… — думая о другом, ответил он.
Меня охватило недоброе предчувствие.
— Постой-ка… постой! Ты что этим хочешь сказать?
— Короче, Борис Антонович, мы уезжаем!
— Как! Куда?
Но Кротов уже метнулся от меня, подлетел к моей жене, которая отдыхала в кресле, подхватил ее и увлек на середину комнаты танцевать.
Около елки Морозов с невероятной осторожностью и сосредоточенностью кружил Катю. Я подошел к ним и заворчал:
— Хватит, хватит… Дай девочке отдохнуть… нечего! — сам взял Катю под локоть. — Ты не устала?
— Что вы! Так хорошо.
— У меня есть идея, — зашептал я ей на ухо. — Давай сбежим из этого вертепа, прогуляемся на воздухе… а?
— С удовольствием.
— Тсс! Никому ни слова.
Незаметно для остальных мы выскользнули в прихожую, разыскали свою одежду и бесшумно выбрались из квартиры. Около подъезда дома, в обычном своем месте в ямке, спал и видел снежные сны Кучум. Я свистнул; он одним прыжком встал на лапы и приветственно гавкнул.
Я взял Катю под руку, и некоторое время мы шагали молча.
— Послушай-ка, девочка, — осторожно приступил я к допросу, — что это такое вы надумали? Куда это вы уезжать собрались?
— Эх, болтунишка Сережка! Не выдержал! — живо откликнулась она. — Мы хотели вам сказать после праздника.
— Нет уж, сейчас говори, а то я спать не буду. При чем тут Чапогир, а?
Я остановился, и Катя остановилась, и Кучум, бежавший рядом, замер на месте и, подняв морду, посмотрел на нас неунывающим взглядом.
— Помните, Сережа был в тайге? (Я кивнул; горло что-то перехватило.) Ну вот. Он вернулся оттуда ну совершенно сам не свои. Еще тогда сказал: вот бы где работать! Его Чапогир, Тимофей Егорович, в помощники приглашал. Ты, говорит, длинноногий парень, можешь по любому снегу бегать. — Катя улыбнулась и ладошкой потерла себе щеку. — А я ничего не поняла. Думала, он просто так, мечтает. У него же много планов всяких… Ну, вот. А когда его выгнали… то есть когда он ушел из редакции, он сразу в Улэкит написал Чапогиру. И ответ пришел, хороший такой. Сам председатель пишет. Чапогир ведь неграмотный старик… А я, как назло, в больнице. Сережа мне ничего не сказал, спрятал письмо и пошел в котельную. А тут еще этот рецензент… Он совсем растерялся. Знаете, что сказал? Поехали в Москву, хватит! Я его даже возненавидела… на минуту какую-то, не больше, но страшно так стало… люблю и вдруг ненавижу. — Катя рассеянно погладила морду Кучума. — Ночью не сплю, думаю: что-то я не понимаю, что- то он скрывает. И вдруг нашла случайно это письмо из Улэкита. Сережа, что это? А, порви! Несбывшиеся мечты! А я прочла и как будто прозрела. Господи, какая дура! Ведь он об этом письме только и думает все время. Оно чуть не до дыр зачитано, а он прячет, не говорит, меня жалеет, потому что я больна и вообще… Вот он какой, Сережа! — воскликнула Катя и стиснула руки на груди. Глаза у меня нежданно защипало. — Тогда я говорю: садись, пиши ответ, мы едем. Ты с ума сошла, кричит. Куда тебе на факторию! Ты же толстеешь не по дням, а по часам. Нет, нет и нет! А я говорю: пиши, а не то я сама напишу… А потом Сережа заплакал… первый раз, между прочим, за все время… и говорит: знаешь, знаешь, Катька, этого я тебе никогда не забуду. Дурачок такой!.. Ну, я тоже разревелась, конечно… от радости. И решили ехать.
— В Улэкит?! — закричал я. — Ты смеешься, Катя? Что вам там делать? Там же ни черта нет кроме тайги!
— Как же нет, Борис Антонович, — рассудительно возразила она. — Сережа мне все рассказал. И Тоня тоже. Там есть клуб — раз, — она загнула палец. — Его еще называют красным чумом. Почтовое отделение — два. Детский интернат — три. Медпункт — четыре. А вы говорите, ничего нет, — и уставилась на меня смелыми и хитрыми глазами.
— Звероферма там есть! — закричал я трубным голосом. — Ты забыла! Звероферма!
— Пять, — подытожила Катя с полным спокойствием.
— Слушай, девочка, успокой меня. Скажи, что это новогодний розыгрыш.
— Да нет же, Борис Антонович. Мы уже все справки навели. Там почтовый работник нужен. Это как раз для меня. А с Сережей тоже ясно: он у Чапогира будет работать.
— В стаде?
— Ну да.
— Кем? Собакой-оленегонкой?
Некоторое время Катя не могла говорить — так закатилась от смеха… Кучум запрыгал вокруг нас и залаял во всю глотку. Я мрачно наблюдал за этим неожиданным концертом.
— Всего-навсего, — сказала Катя, успокоившись, — помощником пастуха.
— Он? Да он отличит ли оленя от козы?
— Научится, Борис Антонович. Всему можно научиться, если хочешь. А Сережа хочет.
— Нет, ты подожди, — разволновался я. — Ты понимаешь, что говоришь? Тебе же рожать скоро.
— Угу.
— А знаешь, что там даже больницы нет, только медпункт?
— А другие как же?
— Другие, другие, то другие… Они привыкли, другие. Они родились там. А ты хрупкое существо.
— Ой уж хрупкое!
— Нет, ты постой! Ты не перебивай, Катя. Где вы там собираетесь жить?
— Мне обещали комнату при почте.
— Но Сергей же в стаде будет. В ста-аде! Это как на Луне, понимаешь? Ты одна останешься. Кто будет рубить дрова? Топить печку? Таскать воду с реки? Домовой?
Она прыснула, но тут же стала серьезной.
— Помогут, Борис Антонович. Людей много хороших. Как вы.
— Ты мне не льсти, Катя. Ты мне зубы не заговаривай. Ты вспомни, как ты извелась, когда он уехал на две недели. А из стада он сможет приезжать не чаще двух раз в месяц. Да и то, если кочевать будет недалеко.
— Выдержу, Борис Антонович. Так надо.
— Да на кой леший надо? Кому надо?
— Нам обоим.
Катя набрала в пригоршню снега с поленницы, смяла его и в задумчивости лизнула. Я полез в карман за спасительными сигаретами. Какая-то дрожь меня била.
— А если Сергей не выдержит и сбежит?
Она вскинула на меня глаза.
— Тогда… Тогда он мне больше не муж. И он это знает.
Я замолчал, пораженный. Передо мной стояла незнакомая строгая женщина. Свет из горящих окон
