огромных псов во дворе? Дом обитаем. Но как необыкновенно обставлены его полутемные комнаты! Старинный громоздкий шкаф немецкой работы. А рядом два легких позолоченных кресла. На шкафу стоят в ряд четыре серебряных канделябра, а на камине бронзовые часы. Часы на стене, часы в виде башни на полу, часы в каждой комнате… Одни спокойно тикают, другие хрипят перед боем, третьи удар за ударом отсчитывают время.
Заглянем в эту стальную, привинченную к полу шкатулку. И в ней часы! Древние серебряные «луковицы», часы с крышками, покрытыми расписной эмалью, изящные дамские золотые часики на цепочке, часы, вделанные в браслеты и даже в кольца…
Вот другая шкатулка, наполненная ожерельями, медальонами, золотыми медалями и орденами, брошками, колье… Здесь и бусы, и массивные серебряные ложки, солонки, оправленные в серебро флаконы для духов…
Еще комната. Ее стены сплошь увешаны картинами. Полотна знаменитых живописцев перемежаются с дешевыми натюрмортами и пейзажами, парадные портреты сановников соседствуют с изображениями бородатых, плохо причесанных купцов.
Зачем в этом доме так много одежды? Гардеробные комнаты забиты ею. Шитые золотом дворянские камзолы, меховые шубы, сюртуки и визитки, парадные чиновничьи панталоны со штрипками, шелковые бальные платья и простые суконные…
Верно, богат хозяин. Но почему не видно радости в этом доме? Почему угнетает здесь что-то? Выйдем лучше на улицу, где воздух, свет.
Погодите, рядом со входом в дом висит какая-то вывеска. Она незаметна сразу, серая плита с выбитыми одноцветными буквами. Что там написано?
Юный советский читатель! Тебе непонятен мрачный смысл этих двух слов. Ни ты, ни твои родители никогда не войдут в такой дом. Нет их на нашей земле. А между тем совсем недавно, каких-нибудь пятьдесят лет назад, сотни людей шли сюда дорогой нужды и унижения.
Мастеровой, лишенный заказов, мать детей, потерявших кормильца, чиновник, уволенный со службы, несли в этот дом последнюю ценную вещь.
Нечем уплатить доктору, чтобы спасти от смерти тяжело больного ребенка? Иди в ссудную кассу к ростовщику. Хозяин дома за неуплату грозит выселением с семьей на улицу? Иди к ростовщику. Нужно отдать долг? Возьми ссуду у ростовщика. Хочешь сшить зимнее пальто сыну-школьнику, а тебе не хватает скудного заработка? Возьми у ростовщика.
Он всегда к твоим услугам. Он всегда ждет. Он, как паук, стережет жертву, запутавшуюся в тенетах нищеты и отчаяния.
Рабовладелец и феодал отнимали плоды чужого труда прямо и неприкрыто. Этот ждал, когда ему принесут.
Ростовщики… Они появились на земле раньше, чем цари и князья. Подлая эта профессия зародилась вскоре после распада первобытной общины, как только появилась частная собственность. У одних – наиболее сильных и удачливых – стали накапливаться излишки продовольствия, шкур, орудий охоты. У других от неудачи в охоте, от неурожая порой не хватало самого необходимого. Они вынуждены были просить у других.
Но частная собственность породила в человеке новые инстинкты и помыслы. Владелец излишков хотел обезопасить себя от потерь. Он требовал гарантий возврата. Но тогда не было ни нотариальных контор, ни письменных договоров, ни чернил, ни бумаги. И даже букв не было. Гарантией служил залог.
Берешь в долг – отдай в залог корову, оружие, участок земли. Не вернешь вовремя долг – и залог превратится в собственность давшего ссуду. Ни жалобы, ни слезы – ничто не поможет.
Но нужно жить, и потому не обойтись без новых долгов, нового залога. В залог и погашение долга уходило все имущество бедняка. Иногда он отдавал в залог жену, детей и даже самого себя.
По закону «Русской правды», давший взаймы мог продать несостоятельного должника в рабство.
Вначале займы были бескорыстными, но когда появились деньги, появились и люди, которые занимались тем, что ссужали нуждающихся. За это они брали не только залог. Они хотели получить больше, чем давали. Если у них занимали 100 монет, то должны были вернуть через определенный срок 110 монет, то есть на 10 % больше. Чем больше срок, тем больше вознаграждение.
Вот эти «ссудные проценты» да невыкупленные залоги, то есть почти задаром приобретенные вещи, и были источником богатства ростовщиков. Но в основе все то же: присвоение чужого труда.
Легкая нажива заманчива; ростовщичеством занимались и кулаки, и лавочники, и даже неграмотные старухи – «закладчицы». Много было среди ростовщиков купцов. Они наживались вдвойне: торговлей и ссудами. Не гнушались этой профессией и высокопоставленные особы, даже «божьи слуги» – жрецы, монахи, попы.
Особенно широкое распространение получило ростовщичество во время феодализма в итальянской провинции Ломбардии. Отсюда и пошли ломбарды – специальные заведения, где дают ссуды под залог платья, обуви, посуды, мебели, драгоценных и других вещей. Во многих странах мира ломбарды существуют и сейчас.
Есть ломбарды и у нас. За ссуду они берут очень низкий процент. Чаще всего ими пользуются для хранения ценных вещей: камеры ломбардов оборудованы холодильными установками. Мехам и шерстяным вещам не угрожает порча.
В древней Вавилонии ростовщичеством занимались жрицы бога солнца. По законам религии они всю жизнь проводили за толстыми стенами храма. Лишь в узкое окошко видели они мир и сносились с простыми людьми. Но оказывается, и окошка достаточно, чтобы заниматься гнусным делом – давать деньги в рост.
В вавилонских развалинах найдены любопытные документы, из которых узнали, что в городе Уруке жили некогда два брата-ростовщика. Они давали деньги в долг, а в залог брали дома. Если должник не мог расплатиться, дома за бесценок переходили в собственность братьев. Немало было случаев, рассказывают документы, когда в собственность ростовщиков переходили и сами домовладельцы. Братья заставляли их работать на себя или за плату отдавали внаем другим.
Богатейший в Древней Греции храм Аполлона в Дельфах давал не только советы, но и ссуды из тех денег, что приносили молящиеся.
Греческий историк Плутарх рассказывает, что в VII–VI веках до нашей эры весь простой народ Аттики был в долгу у ростовщиков. Многие отдавали в залог самих себя. Не уплативших долг ростовщик мог обратить в рабов или продать на чужбину.
Маленькими клочками земли были поля бедняков. Собранного с них урожая едва хватало для прокормления семьи. Но почти каждый участок имел на себе страшную отметку.
Лежит на земле камень, обыкновенный большой камень. Может быть, хозяин поленился убрать его? Нет, это долговой камень. Он, как печать, означает, что земля уже не принадлежит тому, кто ее обрабатывает, она заложена за долги. Не отдаст крестьянин вовремя долг – и прощай земля-кормилица.
К услугам ростовщиков прибегали не только бедняки. На поклон к ним шли вельможи, и даже некоторые короли, в разгуле и расточительстве промотавшие свои состояния и государственную казну.
Правда, высокопоставленные просители брали взаймы не у старух закладчиц, а у сановитых ростовщиков, таких, как знаменитые политические деятели Древнего Рима – Брут и Помпеи, как сенатор Красе. У последнего состояла в должниках половина остальных римских сенаторов.
При появлении на улицах Парижа короля Генриха III его тотчас окружала толпа кредиторов. Они требовали уплаты долгов. Среди них было немало ростовщиков, бессильных принудить главу государства рассчитаться с ними. Они лишь срамили его, кричали да потрясали кулаками. «Божий помазанник» оставил их в дураках. Он даже позволял себе шутить по этому поводу. «Господа! – обращался к толпе разорившийся король. – Гораздо милосерднее с вашей стороны дать мне еще денег, чем кричать на меня и подавать милостыню нищему, стоящему на церковной паперти с протянутой рукой».
Французский король Карл VII не задумываясь отдавал целые состояния на покупку дорогих тканей, украшений и золотого оружия, до которого был большой охотник. Промотав все, чем располагал, король обращался к ростовщикам, занимал мелкие суммы у своих поваров. Съестные припасы к королевскому столу брали в долг.
Совсем промотался итальянский король Фридрих II. Он взял деньги взаймы под залог тронного кресла.
Но, пожалуй, всех своих собратьев превзошел английский король Эдуард III: он готовился отдать в залог… самого себя. Пожив недолго в Брюсселе, король наделал столько личных долгов, что вынужден был обратиться со специальным посланием к парламенту. Король требовал, чтобы страна погасила его долги, и угрожал в противном случае вернуться в Брюссель и остаться заложником своих кредиторов.
Порой к услугам ростовщиков прибегали целые государства.
Многие страны платили контрибуцию Риму. Они потерпели поражение в войне, и победитель грабил их, приказав платить ежегодную дань. Сами войны и контрибуция вконец разорили эти страны. Многие не в состоянии были вовремя дать то, чего от них требовал победитель. Но просрочить – значило навлечь на страну новые, более тяжкие бедствия: ее ждал карательный военный поход. И правители занимали деньги у римских ростовщиков, например у богатого римского всадника Аттика. Он давал деньги с условием, чтобы ему вернули их в полуторном размере.
Другой ростовщик, Рибарий, дал денег взаймы египетскому царю Птолемею. За это Египет ежегодно должен был выплачивать ему такую же сумму в качестве ссудного процента.
Бог и деньги
Родись, крестись, умирай -
За все денежки давай.
Город Ютербог просыпается рано. Еще не рассвело, а в красильне уже кипят котлы, разноцветная жидкость громко булькает и пар из открытых окон валит на улицу.
На пустыре работают четверо канатчиков. Со скрипом вертятся большие деревянные колеса, скручивая волокна пеньки в прочную веревку.
Булочники давно не спят. Они затемно успели приготовить свой аппетитный товар и теперь громкими криками зазывают покупателей.
Каменщики, стоя на земле на одном колене, обернутом куском толстой кожи, отесывают камни, кончают мостить рыночную площадь. Далеко слышны звонкие удары молотков.
Звуки труда становятся все разноголосей и звонче. Город работает.
Потягиваясь, расчесывая спутанные во сне бороды, открывают лавки купцы. На прилавке одной высится пирамида шляп. Утренний ветерок раскачивает сапог, подвешенный у входа в другую. То яркие, то темные куски материи, разложенные у третьей лавки, манят прохожих женщин.
Но есть здесь лавка, у которой не видно товаров. Только черного дерева распятие висит над дверями. Необычно выглядит она и внутри. Крошечное помещение почти целиком заполнено необыкновенно тучным человеком в монашеской одежде. Небольшое свободное пространство занято полками, на которых лежат какие-то свитки.
Жирное лицо монаха сонно. По временам он наклоняется, достает из-под скамьи бутыль и, оглянувшись, делает несколько глотков. Потом опять дремлет. Но стоит появиться поблизости прохожему, маленькие глаза монаха тотчас благочестиво закатываются, пухлые руки соединяются в молитвенном жесте, а мокрые красные губы начинают что-то шептать.
Делая вид, что он самозабвенно молится, монах даже не повернул голову, когда дверь лавчонки с тихим скрипом отворилась и в нее вошел, вернее, протиснулся богато одетый седой человек. Он так же толст, как монах, и узкая дверь мала для него.
Войдя, он остановился у порога и тоже зашептал молитву. Прошло несколько минут, пока эти двое что-то смиренно бормотали, но в то же время сквозь ресницы полузакрытых глаз зорко рассматривали друг друга. Наконец монах вздохнул, поднял глаза и, сложив руки на животе, молча закружил двумя пальцами.
– Святой отец, – заговорил с поклоном посетитель, – я бы хотел получить, если мне позволят средства, грамоту пресвятейшего папы. Но прежде я хотел бы узнать цену.
Монах важно выпрямился, не вставая со скамьи. Короткие пальцы закружились быстрее.
– Папская индульгенция бесценна. Она написана перстами божьими. Скупость приобретающего осквернит ее. Есть ли цена искуплению грехов? Помолимся, достойный человек.
Монах вновь принялся шептать, по временам тяжело вздыхая. Посетитель почтительно ждал.
– Хочешь ли ты, достойный человек, чтобы церковь отпустила тебе содеянные грехи или печешься также и о будущих? – вдруг деловым тоном спросил монах.
– Я бы хотел и будущие! – с живостью ответил посетитель.
– Сто двадцать гульденов, – коротко отрезал монах. Посетитель испуганно попятился, пораженный названной суммой. Потом, видимо что-то сообразив, остановился.
– Не уступишь ли, святой отец? – спросил он, исподлобья глядя на монаха. – Вот все, что у меня есть, – стал он отвязывать от пояса тяжёлый кошелек, набитый монетами. Восемьдесят
