день июля 1941-го к нашему старому двухэтажному дому на Соломенке подъехала полуторка, из нее выскочил отец и дал нам полчаса на сборы. Мама металась по квартире, не зная, что брать с собой. Отец говорил, что это ненадолго, на месяц, максимум - на два, до осени, и поэтому теплых вещей мы не взяли, в суете забыв и самое необходимое… Потом в русскую стужу, в Саратове, мы вспоминали этот оптимизм отца, воспитанный газетами, радиопередачами и кинофильмами: перед войной шел распрекрасный кинофильм 'Если завтра война'.
С той поры воспринимаю я эвакуацию - любых масштабов - как огромное несчастье, всегда неожиданное, всегда вызывающее шок и растерянность, независимо от того, плохо ли, хорошо ли она организована. Какой-то исторический ураган вырывает человека с корнями из родной почвы, и очень непросто бывает восстановить жизнь в ее привычных формах.
А. Перковская:
'Впервые заговорили о возможности эвакуации в субботу вечером, часов в одиннадцать. А в час ночи нам уже дали задание - за два часа скомплектовать документы для вывозки. Меня оставили и сказали, чтобы готовила документы к сдаче. Это сильно ударило по нервам - очень напомнило войну.
И у нас, у всех ребят из горкома, до сих пор так и осталось это разграничение: до войны и после войны. Мы так и говорим: это было до войны. И знаем четко, что это было до двадцать шестого апреля, а это - после того. Если нужно что-то в памяти восстановить.
Я начала думать: а что нужно вывозить? Понятно, что знамена, печати, учетные карточки. А еще что? В инструкции просто нет слова 'эвакуация' Ничего не предусмотрено на такой случай. А ведь у нас еще три комитета на правах райкома. А с их документацией что будет? Комитет комсомола строительства АЭС находится напротив четвертого блока в здании управления. А комитет атомной станции - немного дальше. Туда тоже нельзя было проехать.
Я вызвала зав сектором учета, статистика. Это было ночью. Они быстро пришли, и мы начали думать - что делать?
Мы собрали всю документацию. Времени считать не было. Сложили в мешки и опечатали. В секторе работали Света, Маша, ребята им помогали. А мы помогали в горкоме партии. Там работала Правительственная комиссия, у них возникли определенные вопросы, в которых они не ориентировались, и нужен был местный человек. Кого-то вызвать, кому-то позвонить. Потом мы пошли в исполком, и мне выдали план 5-го микрорайона. Я должна была там проводить эвакуацию'.
Л. Ковалевская:
'Ночью с субботы на воскресенье легли спать, вдруг звонок в дверь. Часа в три ночи. Соседская девочка прилетает. 'Тетя Люба, буди всех, собирайтесь, эвакуация будет'. Я включаю свет, слышу - люди в подъезде плачут, бегают, соседи встали. Мать оделась. Ее трясет. Я говорю: 'Видишь, я радио включила - глухо. Если бы что-то было - говорили бы по радио'. - 'Нет, я подожду'. Полчаса ждет - нет ничего, час - нет. 'Мама, - говорю, - ложись. Ты видишь, ничего не будет'. А там люди встали, слезы, кто-то ночью уехал в Чернигов, черниговский поезд в 4 часа утра, со станции Янов'.
А. Перковская:
'В пять утра двадцать седьмого нас отпустили собрать вещи. Пришла я домой. Брат сидит в кресле - не спит. Я сказала брату, чтоб он хоть что-нибудь собрал. Ну, он собрал документы. Я же знала об эвакуации раньше и брату сказала. Поверьте - он взял документы с собой, сменную сорочку и куртку. И все.
И я то же самое. Уезжала вот с такой сумкой небольшой. Документы взяла, и все. А потом оказалось… Когда дозиметристы измерили нашу одежду, надо было ее сменить, - оказалось, что не во что переодеться. Меня одевали девочки в Иванковском райкоме. Вообще в спешке ничего не взяли с собой. Тем более - привыкли верить. Сказали нам - на три дня. Хотя прекрасно понимали, что это будет не на три дня, а дольше.
Я считаю: очень правильно, что именно так сказали. Иначе мы бы так быстро и четко эвакуацию не провели.
Когда утром я пришла домой, через полчаса начали соседи приходить. Успокоила их, как могла. Я не стала говорить, что не будет эвакуации. И не стала говорить, что будет. Сказала: 'Соберитесь и ждите сообщений'. Успела попить кофе и часов в 6 ушла, опять на работу. Там уже более конкретно прозвучало слово 'эвакуация'. С нами советовались относительно текста сообщения припятчанам. По памяти могу его примерно восстановить:
'Товарищи, в связи с аварией на Чернобыльской АЭС объявляется эвакуация города. Иметь при себе документы, необходимые вещи и по возможности паек на три дня. Начало эвакуации в четырнадцать ноль-ноль'.
Четыре раза передали.
Л. Ковалевская:
'Я маме говорю: 'Раз эвакуация - значит, не на три дня. Такого не бывает'. Детям все взяла тепленькое. Две сумки, продукты. А холодильники забиты, столько денег ахнули, пенсия матери, моя зарплата. Ведь шло Первое мая, Девятое мая. Я все выгребла - и в мусор, все продукты, холодильник отключила, все перекрыла, то, что сварила детям, - в сумки. Полсотни рублей у нас оставалось - взяла с собой. Маме взяла теплую шаль. Себе - куртку, брюки, и все.
Пока мама сидела и плакала, я сказала: 'Подожди, ты меня не тронь, я соберу сначала все документы'. И свои стихи забрала. Черновики, они по блокнотикам были, все собрала и сложила. У меня был 'дипломат' со своим имуществом.
'А вот теперь, - говорю, - мне ничего не надо'.
А. Перковская:
'Побежали мы в пятый микрорайон проводить эвакуацию. От горкома партии был Маринич Александр Федорович, от горкома комсомола - я.
Тут я хочу отметить одну девочку интересную. Работала у меня старшей вожатой Марина Березина, студентка биофака. Муж ее работал на четвертом блоке именно в эту смену. В субботу она не знала во-о-обще - где ее муж, что с ним. Его фамилия тоже Березин. И вот в воскресенье я ее встретила. Она бежит, я говорю: 'Что, Марина, прояснилось как-то у тебя с мужем?' Она говорит: 'Я уже знаю, что живой, но конкретно еще ничего не знаю'
И говорит: 'Вам помогать нужно?' Жила она не в моем микрорайоне. Я ей рассказала, что нужно делать, и эта девочка проводила с нами всю основную эвакуацию, даже сама не уехала. Сказала: 'Неля Романовна, если нужно помочь, я буду у себя дома и приду к вам в горком'.
Потом, когда мы провели основную эвакуацию, начали тех, кто укрылся и не хотел уезжать, находить и вывозить. Ну, Марина мне по телефону звонит и говорит: 'Пришли за мной. Я могу уже уехать или не могу?' Вот какая девочка!'
Ю. Добренко:
'Я был ответственным за эвакуацию микрорайона. Координировал работу милиции, жэка и транспорта. Боялись чего? Вдруг пробка где-то возникнет или паника. Я вам скажу так: эвакуация прошла очень и очень организованно.
Люди спокойно вышли с небольшими сумками, как было объявлено по радио, собрались возле подъездов, начали подаваться автобусы быстренько к каждому подъезду, милиционер переписывает, люди заходят в автобус и уезжают. У меня в районе было примерно пятнадцать тысяч жителей, мы закончили эвакуацию за час пятнадцать минут. Какие были проблемы? Мы уговаривали, просили людей не брать детских колясок, но коляски несли, потому что маленький ребенок, и никто нас не стал слушать. Громоздких вещей никто не выносил. В среднем брали по две сумки на человека.
Молодежь тоже вела себя организованно.
Какая у меня еще была проблема? За три часа до эвакуации в моем микрорайоне умер человек. Старый человек, долго болел. Жила молодая семья, двое детей, этот дед жил с ними. А им надо эвакуироваться. Ну, решили вопрос - забрали его в морг. От медсанчасти оставались дежурные, они помогли, похоронили его'.
А. Перковская:
'Мы вывозили свой, пятый, микрорайон последним. Столько времени люди на улице находились… Жарко очень. А уровень радиации повышается. Вот просишь: 'Товарищи, заведите детей в подъезды'. Послушали, завели. Я отошла, через два дома смотрю - снова дети на улице. Говорят мне: 'В подъезде жарко. Попробуйте часами постоять в подъезде'.
Эвакуация.
В то солнечное воскресенье двадцать седьмого апреля тысячи киевлян собирались выехать за город - кто на дачу, кто на рыбалку, кто проведать родственников или друзей. Но что- то, видимо, сломалось в налаженном транспортном хозяйстве города, потому что ряд маршрутов был отменен, а на иных курсировали один-два автобуса. На остановках сгрудились толпы, люди чертыхались, ругали нерадивых распорядителей из автопарков.
В Киеве в тот день еще очень немногие знали о беде, что стряслась в 148 километрах. Большинство киевлян не знали, что в субботу по тревоге были подняты автотранспортные предприятия и ночью в сторону Припяти двинулись колонны автобусов из Киева и Киевской области. Были это обычные городские или пригородные маршрутные автобусы, много желтых 'Икарусов' с прицепом и 'гармошкой'.
Эвакуация.
Представьте себе колонну в тысячу автобусов с зажженными фарами, идущую по шоссе в два ряда и вывозящую из пораженной зоны многотысячное население Припяти - женщин, стариков, взрослых людей и новорожденных младенцев, 'обычных' больных и тех, кто пострадал от облучения.
Представьте тех, кто покидал свой чистый, молодой, прекрасный город, которым гордился, в котором уже пустил корни, родил детей. Им было дано на сборы жестко ограниченное время. Они оставляли свои дома (как выяснилось позже - навсегда) и уходили в чем были, по-летнему одетые, захватив лишь самое необходимое. Но оказалось, что как раз самое необходимое чаще всего и было забыто. Понимание того, что для человека самое необходимое, самое важное, пришло позже.
И потом, когда появилась возможность вернуться в свои квартиры и забрать некоторые вещи, подвергаемые жесткому дозиметрическому контролю, люди, словно прозрев, бросались не к 'престижным' коврам (ворс ковров 'набрал' очень много радиации), не к хрусталю, а к тем вещам, что составляли духовную ценность: к фотографиям близких, любимым книгам, старым письмам, каким-то смешным, но памятным безделушкам - к тому, что составляет глубоко личный и очень хрупкий мир человека, живущего не только настоящим, но прошлым и будущим.
Все в один голос - и эвакуированные, и врачи, с которыми я вскоре после эвакуации встретился, - утверждали, что не было паники. Люди были молчаливы, сосредоточенны, порою пребывали в шоке и заторможенности, еще не понимая, что произошло, - и оттого ощущая странную беззаботность. Я встречал таких. Почти не было слез, мелких стычек, никто не 'качал' права. Только в глазах застыли боль и тревога.
Колонны эвакуированных двигались на запад, в села Полесского и Иванковского районов, прилежащих к землям района Чернобыльского. Сам Чернобыльский район был эвакуирован позднее - четвертого - пятого мая.
Отец Леонид, священник села Красно-Чернобыльского района:
'До аварии в нашем селе большинство населения, считайте, составляли старики. Молодежь в основном работала на атомной станции, имели квартиры в Припяти. Наше село по круговой от Чернобыля в 27 километрах, а если напрямую - совсем близко. На АЭС ездили черниговским дизелем: от нашего села ходил автобус, который подвозил людей до станции Зимовище.
В селе нашем примерно триста шестьдесят дворов. К нашему приходу также относились Машев, Усов, Зимовище, Кривая Гора, Староселье, Чапаевка. В приходе по обычным дням пятьдесят - семьдесят человек, в праздники было и по триста - четыреста людей, особенно если такие торжества, как храмовый праздник Михаила Архистратига или Пасха. Тогда к нам даже Белоруссия приходила.
Храм мы ремонтировали с 1980 до 1985 года. Сделали все, что положено в храме: новую живопись, иконы, украшения, и снаружи был покрыт храм, покрашен, забором огражден. Как пасхальная писанка (пасхальное яичко
- укр.) был наш храм очень красивый. Я здесь с 1979 года работаю - и до самой аварии.
Наша церковь по размеру больше чернобыльской. Деревянная, светлая, светло-голубая. Колокольня была, колокола. Правда, звонить в колокола нам запрещали. Посчитали, понимаете, что школа рядом с церковью…
