- ее только вчера повесили. Ходемчук погребен здесь. За этой стеной. Совсем рядом. Там, где четвертый реактор.
Я прошу завести меня на БЩУ-3 - блочный щит управления третьим энергоблоком. БЩУ-3 и БЩУ-4 - как близнецы-братья. На БЩУ-4 тогда еще не ходили. Вот он, БЩУ-3. С еще большей силой возникает ощущение подводной лодки. Замкнутость пространства создает какую-то особенную акустику - кажется, что давит на барабанные перепонки. Впрочем, быть может, это от волнения. Зал этот знаком по многим теле- и кинорепортажам: пульт управления, изогнутый размашистой дугой, рычажки и кнопки на пульте, серо-стальные стены, множество приборов, два больших табло на стене перед операторами, молчаливые, занятые своим делом парни в белых комбинезонах.
Именно в БЩУ-3 пришла мысль: вот сцена всемирной трагедии, достойной пера Шекспира. Что происходило совсем рядом, на БЩУ-4, в ту ночь? Кто принимал решения? Кто нажимал кнопки? Как все это было? О чем они говорили, что думали?
С помощью свидетелей, специалистов и научных документов я попытаюсь последовательно реконструировать ход событий 25-26 апреля 1986 года.
Я шел к этому целый год - от полного незнания (никогда до этого не был на атомной станции), от шока неизвестности, от пугающей тайны взрыва
- до первых сбивчивых рассказов молодых ребят, поведавших мне в киевской больнице об 'эксперименте'. Что за 'эксперимент', зачем, почему? Постепенно, шаг за шагом, картина прояснялась - так на фотобумаге, погруженной в ванночку с проявителем, вначале выступают размытые серые пятна, а затем лишь целостное изображение.
От противоречивых слухов и нелепых версий - до полной научной точности в проработке хода аварии по секундам. Таков был путь, проделанный не только мною, но и всем обществом за год.
Игорь Иванович Казачков, начальник смены блока N4: '25-го апреля 1986 года я работал в смену с 8 до 16 часов. Смену я принял от Саши Акимова. С утра мы готовились к испытаниям турбины на выбег, практически всю программу закончили к двум часам дня и уже собирались провести сам эксперимент…
- Значит, ЭТО могло случиться на вашей смене, еще днем?
- Могло. Но не случилось. Потому что в два часа дня, минут за пятнадцать до начала испытания, позвонил начальник смены Баранов и сказал, что испытания откладываются из-за того, что отключился блок на какой-то электростанции и образовался дефицит электричества, и наш блок - он давал в то время пятьсот тысяч киловатт, то есть пятьдесят процентов мощности - должен еще поработать. Ситуация эта в общем обычная, встречается нередко. Мы ведь в системе Минэнерго. Молились на план, на киловатт-часы, на все остальное.
Готовясь к эксперименту, я действовал в соответствии с программой. Единственным отклонением в этой программе от действующих инструкций было выведение системы безопасности. Я на своей смене вывел систему безопасности. Это все было напечатано в программе. Я смотрел на каждый пункт - сделать то, сделать то-то. Смотрю от начала и до конца. И по этим пунктам всем я не вижу, чтобы они от нас требовали чего-то запрещенного инструкцией. Повторяю - единственное, это вывод САОР - системы аварийного охлаждения реактора.
Опять-таки: почему я это сделал… Эта система безопасности создана на случай, если произойдет разрыв трубопровода большого диаметра. Но это, естественно, очень маленькая вероятность. Я думаю, не больше, чем упадет самолет на голову. Да, я предполагал, что через час-два блок будет остановлен. Но почему в эти час-два, которые впереди, произойдет разрыв? Нет, не должен был произойти.
Я вывел систему безопасности.
И вот вся пресса потом говорила, и за рубежом - я читал, американцы рассказывали об этой аварии, - что взрыв произошел якобы оттого, что русские вывели систему безопасности. Но никакой, я утверждаю - никакой связи между этим взрывом и выводом запасной системы охлаждения не было. И нет. И об этом я на суде говорил, когда выступал в качестве свидетеля. Не помню кто, прокурор или судья, спросил: 'Повлиял ли вывод системы безопасности на ход взрыва?' Я ответил: 'Нет'. Тот же вопрос был задан экспертам, и эксперты тот же ответ дали.
А вообще, у меня тяжелая смена была тогда сама по себе. Проводились испытания седьмой и восьмой турбин, проверка предохранительных клапанов. Работы было очень много. Потому что я слежу и за турбиной, и за реактором, за всем. Очень тяжела бывает работа в переходных режимах, когда переходим с одной мощности на другую. Надо следить за множеством параметров. Скажем, у СИУРа - у него несколько основных, очень важных параметров, а вообще-то у него есть четыре тысячи параметров для контроля. Представляете? И в любое время, особенно в случае отклонения какого-то, он может выбрать один из этих параметров - то есть ему надо обратить внимание на этот параметр. Тут не до детективных романов. Очень тяжелая, повторяю, работа, напряженная.
Мы должны были быть полностью готовы к проведению эксперимента в 14.15-14.20. Именно в это время, как я теперь понимаю, могла произойти авария. Но… судьба распорядилась иначе… Позвонил диспетчер, и эксперимент отложили.
- Вы должны были подчиняться диспетчеру? Вы - то есть станция?
- Должны. Если бы у меня какая-то аварийная ситуация на блоке была, если бы блок требовал останова, в этом случае, конечно, команда диспетчера для нас не указ. А так… ведь основной объект для диспетчеров Киевэнерго - это наша атомная станция. Четыре блока по миллиону. У нас на все энергетические потребности Киева хватало одного блока. При восьми миллионах мощности Киевэнерго четыре миллиона давала Чернобыльская АЭС. Так что требование диспетчера - вещь нормальная, и об этом на суде даже вопрос не поднимался.
Ну вот, когда позвонили и сказали, что эксперимента не будет, я даже разочарование испытал… Интересный эксперимент, посмотреть на все это дело хотелось. Режим технологический необычный сам по себе. Хотелось посмотреть, сколько же времени турбина будет вырабатывать энергию на свои нужды? У нас вообще до этого не было таких экспериментов. На других блоках пытались делать, у них не получилось. Выбег практически не получался. Но там, прежде чем дело доходило до эксперимента, срабатывала автоматическая защита. На третьем блоке пытались провести… Ну, я разочарование испытал. Такая была мысль: жаль, ну что ж, нет так нет, что делать? Так пятьдесят процентов мощности и шло, доработали до конца смены.
В 16 часов я сдал смену Юре Трегубу и ушел домой. В Припять.
Конечно, хотелось посмотреть на эксперимент, но диспетчер сказал неопределенно, сколько еще времени придется блоку давать энергию. Эксперимент перенесли на 'потом' - он должен был состояться либо до двенадцати ночи, на смене Юры Трегуба, либо позже - на смене Саши Акимова. Мне не резон было оставаться, потому что еще восемь часов ждать - зачем? Хотя очень интересно было. Если бы это сразу было, в следующей смене - я бы обязательно остался…'
Юрий Юрьевич Трегуб, начальник смены блока N4.
'25 апреля 1986 года я заступил на смену. Сама приемка смены была очень тяжелая, потому что на столе находилось несколько программ - там была программа испытания выбега генератора, программа воздушного расхолаживания реактора, программа замера вибрации и четвертая программа… забыл, видимо, она так не зацепила… Но, по-моему, была и четвертая программа.
Смену сдавал мне Игорь Казачков. Испытания должны были быть на его смене, но потом были перенесены вроде бы на мою смену. Я поначалу не был готов к испытаниям… только через два часа, когда вник в суть программы. При приемке смены было сказано, что выведены системы безопасности. Ну, естественно, я Казачкова спросил: 'Как вывели?' Говорит: 'На основании программы, хотя я возражал'. С кем он говорил - с Дятловым (заместитель главного инженера станции.), что ли? Убедить того не удалось. Ну, программа есть программа, ее разработали лица, ответственные за проведение, в конце концов…
Казачков говорит: 'Ожидай, когда тебе диспетчер разрешит. Он разрешить должен где-то в районе 18 часов'. А смена у меня была от 16 до 24 часов. У меня есть привычка все проверять. Я прихожу на смену обычно минут на сорок раньше. Записи в журналах - это одно, но если я буду проводить испытания, для меня этого мало. Я свой персонал, свою смену направил на то, чтобы проверить все, что было сделано. Хотя работа у меня на смене и кипела, потому что люди замеряли вибрацию, но в целом по блоку динамики никакой не было, блок устойчиво работал где-то на 45 процентов мощности от номинала.
Связаться с руководством я не мог, потому что в 5 часов уже никого не было, а желание с ними поговорить у меня появилось не сразу. Только после того, как я внимательно ознакомился с программой, только тогда у меня появилась куча вопросов к программе. А для того, чтобы говорить с руководством, надо глубоко изучить документацию, в противном случае всегда можно остаться в дураках. Когда у меня возникли все эти вопросы, было уже 6 часов вечера - и никого не было, с кем можно было бы связаться. Программа мне не понравилась своей неконкретностью. Видно было, что ее составлял электрик - Метленко или кто там составлял из Донтехэнерго…
САОР (система аварийного охлаждения реактора) начали выводить на смене Казачкова. Это очень большая работа - у нас ведь ручная арматура. Представляете, одна задвижка требует минут сорок пять. Задвижка - это как штурвал на паруснике, только чуть поменьше и стоит горизонтально. Чтобы ее закрыть, она требует усилий двух людей, а лучше - трех. Это все вручную делается. Казачкову потребовалась практически вся смена на вывод системы аварийной. Это очень тяжелая работа.
А сколько бы мне потребовалось, чтобы ее вновь ввести? Я бы ее не ввел. А если бы снова надо было ее вывести для проведения испытания? Кстати, как показал ход аварии, САОР все равно ничего бы не дала, потому что отлетели все разъемы, все отлетело, сразу все задвижки.
Смена была напряженная. Я в основном работал с документами, сидел на своем рабочем месте и читал программы. И по телефону отвечал, потому что все время звонили, спрашивали. А по реактору все шло нормально. Была только ненормальная обстановка в смысле интенсивности работы на БЩУ. Тут связь, тут читаю программу, здесь приходят, спрашивают, здесь еще что-то. Кроме того, даешь распоряжения - проверить всю программу. А это довольно сложно. Ну, я говорил с начальником смены станции Диком, рассказал о ситуации. Он, естественно, понимает так же, как и я: если есть программа, если все уже принято, то что ж? Какие могут быть возражения? Они на себя это веяли…
Где-то в 8 вечера я опять запрашиваю, беспокоюсь, что вдруг Дик забыл или отвлекся - может, диспетчер передал распоряжение и уже можно начинать эксперимент? Дик говорит: 'Разрешения нет. Но надо обязательно вызвать на испытания Дятлова'. Я звоню Дятлову домой, его дома нет. Еще раз звоню. Наконец попал на него, он говорит: 'Без меня не начинать'. Я ему говорю: 'У меня есть вопросы. Много вопросов'. - 'Это не телефонный разговор, без меня не начинать', - сказал он. Где-то с 8 до 9 позвонил главный инженер станции Фомин. Спросил, как испытания. Говорю - откладываются. Доложил ему обстановку - у нас есть специальная схема рапорта. Он: 'Дождитесь Дятлова, без него не начинайте. Без него ни в коем случае, никаких подготовок'. - 'Хорошо'.
Только в начале десятого стало известно: в 10 часов вечера будут испытания. Диспетчер Киевэнерго разрешил блоку разгрузку. Вообще-то я удивляюсь такой постановке вопроса, когда атомной станцией командует диспетчер. Ведь у нас даже при авариях, разрывах разных мог диспетчер не дать разрешения на останов. Но ведь это же не тепловая станция, не котел простой, который лопнет в помещении… Всегда очень трудно с диспетчерами… там куча пререканий… и с другой стороны, может, так и надо: все-таки блок-миллионник - и его остановка для энергосистемы может иметь серьезные последствия. Частота может упасть до аварийной… То есть всегда приходится натягивать эту энергию со всеми переживаниями, которые с этим связаны. Причем у нас, как правило, все оборудование в закрытых помещениях. Все делается на шестом чувстве, на воображении…
Позвонил Дятлову домой, жена его ответила, что он уже вышел на работу. Я жду его, а время идет. Около одиннадцати ночи звонят мне с третьего блока. И говорят: 'У нас Дятлов, кого-то обрабатывает'. Он по дороге зашел на третий блок и, видимо, нашел какой-то недостаток в смысле дисциплины. Прорабатывал их. Поэтому задержался. Появился где-то в начале двенадцатого ночи.
Саша Акимов пришел в начале двенадцатого, в половине двенадцатого он уже был на месте. Я говорю Акимову: 'По этой программе у меня много вопросов. В частности, куда принимать лишнюю мощность, это должно быть написано в программе'. Когда турбину отсекают от реактора, надо куда-то девать лишнюю тепловую мощность. У нас есть специальная система, помимо турбины обеспечивающая прием пара… Дятлов разговор со мной по программе отложил. А я уже понял, что на моей смене этого испытания не будет.
- То есть вас это как бы не касалось уже?
- 'Нет, 'не касалось' - это не то слово. Тут надо иметь в виду, что каждое лишнее вмешательство в работу может только навредить. Я не имел морального права в это вмешиваться - ведь смену принимал Акимов. Но все свои сомнения я ему сказал. Целый ряд вопросов по программе.
- А что Акимов вам сказал?
- Там спешка такая была… У нас не было времени.
Что он мог мне сказать? Я ему перечислил те вопросы, которые у меня остались нерешенные. И сказал, как бы я их решил.
И остался, чтобы присутствовать на испытаниях.
