С надеждой и опасением всматриваемся мы в нового защитника и союзника' (1910).
'Радий есть источник энергии, он могучим и мало для нас еще ясным образом действует на организм, вызывая кругом нас и в нам самих какие-то непонятные, но поразительные по результатам изменения… Странное чувство испытываешь, когда видишь эти новые формы материи, добытые гением человека из недр Земли. Это первые зернышки силы будущего. Что будет, когда будем получать их в любом количестве?' (1911).
И вот в дни, когда по Киеву еще ходили дозиметристы и всерьез обсуждался вопрос о проведении сплошной дефолиации знаменитых киевских каштанов и тополей, я пришел в дом, в котором в 1919-1921 годах работал Владимир Иванович Вернадский. На здании президиума Академии наук УССР висит мемориальная доска в память об этом гениальном человеке: казалось, он подошел к окну президентского кабинета и пытливо глядит на нас из глубины киевского прошлого, когда извозчики цокали мимо этого дома по брусчатке и мало кто еще в мире слышал это слово: радиация. И уж вовсе никто всерьез не относился к пророчествам ученых.
Я пришел к вице-президенту АН УССР, видному советскому ботанику и экологу, академику АН УССР Константину Меркурьевичу Сытнику. Вот что он сказал:
'Это трагедия, большая трагедия народов, которая коснулась непосредственно сотен тысяч людей. Возник новый экологический фактор. Я бы не преувеличивал его, но еще хуже - его недооценивать. Конечно, нельзя допускать, чтобы мы, увлекшись обсуждением чернобыльской проблемы, забыли о том, что сегодня продолжают дымить заводы Украины, что продолжается загрязнение днепровского водного бассейна химическими и металлургическими предприятиями. Однако новый фактор, связанный с аварией, существует, и это фактор отрицательного свойства.
Люди очень обеспокоены его существованием, и это естественно. Большинство населения никогда не интересовалось, каковы предельно допустимые нормы окисла азота или сернистого ангидрида. Зато их очень интересует сегодня уровень гамма-, бета- и альфа-излучения. Это объясняется тем, что мы годами говорили о трагедии Хиросимы и Нагасаки, мы подробно рассказывали об огромной опасности для человечества, связанной с радиоактивным излучением. Люди постепенно все это накопили в своем сознании и относятся к радиактивности как к фактору большого риска. Тут существует некий психологический феномен, некий разрыв между эмоциями и знаниями. Все знают, что в результате промышленных выбросов в окружающую среду попадают канцерогены - но это не вызывает особых эмоций.
Иное дело радиоактивность. Настрой у людей весьма тревожный - ведь люди боятся за своих детей, внуков, потому что мы много говорили о генетических, отдаленных последствиях. С этим надо считаться и ученым, и средствам массовой информации.
Мы должны объективно и трезво разъяснять существующую ситуацию, не отмахиваясь от тревожных вопросов людей. Мы не должны бояться вызвать панику, ибо причина паники - в дефиците информации. А мы твердим, как попугаи, только одно - что пища чистая, что она проверяется, и т. д. Но если у меня самого нет в этом уверенности, если я несколько месяцев сам не пью молока - как же я буду уверять людей в безопасности продуктов? Пойдите на вокзал и посмотрите, что люди везут из Москвы? Полные сумки продуктов. Большинство из них с недоверием относится к тому, что мы пишем. Скажем: медики все время в своих сверхоптимистических передачах твердили в июне - июле, что купаться в Днепре в районе Киева можно. Я же тогда считал, что купаться нельзя ни в коем случае. Потому что в прибрежной части, в илах в то время накопилось определенное количество радионуклидов. Ничего бы не случилось с киевлянами, если бы они один год воздержались от купания или не пошли бы в лес за грибами.
В то же время, конечно, нельзя эту проблему и утяжелять. Почему? Да потому, что в природе идет могучий процесс разбавления, рассеивания радионуклидов - и это спасает нас. Вновь, в который раз, матушка-природа стала нашей спасительницей. Говорю о деревьях, земле и о водах Киевского моря, принявших, вобравших в себя основной выброс радиоактивности. Сколько мы с вами проклинали Киевское море, нависшее над нашим городом, а в этой ситуации оно оказалось очень полезным накопителем, вобрав в илы часть радионуклидов, которые затем осели на дно. Море оказалось радиоемким, оно поглотило некоторую часть частиц, и мы надеемся, что в конечном счете произойдет разбавление радионуклидов до незначительных концентраций.
Вопрос о воде мне наиболее близок, так как я - председатель рабочей группы по мониторингу (слежению. - Ю. Щ.) за состоянием воды в днепровском бассейне. Днепр - важный элемент всех наших забот, может быть, даже - важнейший. Ведь водой днепровского бассейна пользуется тридцать пять миллионов населения Украины. Сразу же после аварии был проведен ряд срочных мероприятий по охране источников водопользования, и я могу сказать, что население Украины получает доброкачественную питьевую воду. Это я заявляю с полной ответственностью.
Вместе с тем мы должны быть готовы к любым неожиданностям. Для этого мы совместно с Институтом кибернетики АН УССР имени В. М. Глушкова создали математическую модель изучения и прогнозирования состояния воды в днепровском бассейне. В этой модели предусмотрели разные - вплоть до самых экстремальных - возможные ситуации, разработали на случай их возникновения целый комплекс специальных мер. Но пока такие экстремальные ситуации не возникали, никакой опасности не было. Многие боятся весны 1987 года, особенно весеннего паводка. Что можно сказать?
В напряжении аварийной обстановки люди забыли, что мы, в сущности, уже пережили одно наводнение - двадцать шестого апреля 1986 года, когда как раз был большой разлив рек и когда выбросы из Чернобыльской АЭС легли непосредственно на воду. Я не ожидаю серьезных последствий от паводка 1987 года.
Каковы уроки Чернобыля?
Недавно у нас состоялась типичная научная конференция по проблемам Чернобыля и его последствий. Собралось не менее ста человек, с цифрами, графиками, выкладками.
Физики, биологи, генетики. Были там интересные доклады, и среди них были очень оптимистические. И это не был тот наигранный оптимизм, о котором писал Чингиз Айтматов. Помните, в 'Плахе': 'До каких пор мы будем уверять, что даже катастрофы у нас самые лучшие?' Нет, в своей среде мы были очень откровенны.
Ряд объективных данных настраивает нас все-таки оптимистически. Но об этом нужно уметь рассказать так, чтобы люди поверили. Надо найти таких ученых, чтобы говорили убедительно, с фактами и цифрами, чтобы вызывали доверие слушателей или телезрителей.
И, конечно, один из основных уроков - урок нравственный. В связи с аварией в Чернобыле резко усилилась горечь, разочарование наукой. Ведь вы тоже об этом говорили на съезде писателей Украины?
- Говорил.
- Но дело не столько в самой науке, сколько в моральных качествах отдельных ученых. Очень часто бывает такая ситуация: есть два-три ученых, примерно в равных чинах и званиях. Один из них говорит категорически 'нет', а двое других - 'да!'. Что делать тем, кто принимает решения? Они, естественно, выбирают тот ответ, который им больше по душе. К сожалению, не всегда даже тот ученый, который говорит 'нет', пытается затем отстаивать свою точку зрения, драться за истину, выступать на высоких форумах, и т. д. Даже он не хочет иметь дискомфорт душевный, входить в конфликт с могущественными людьми и ведомствами.
Вот вам, как писателю и ученому, тема: поисследуйте корни такого неодинакового поведения крупных специалистов. В чем причины?
А в итоге вся чернобыльская история бросила тень на науку. Особенно на ее моральное лицо.
Пожалуй, главный урок Чернобыля состоит в том, что любой даже самый малый моральный изъян ученого, любые уступы совести должны жестоко наказываться. А мы ведь забыли о том, что когда-то непорядочному человеку руки не подавали. Когда-то. Но ведь сейчас в тысячи раз возросла ответственность ученых за их собственные открытия и за экспертизу огромных строек. Ученый должен в огонь идти за свои идеи, свои убеждения. Но часто ли такое увидишь?'
Вот какие разговоры велись в здании, освященном именем В. И. Вернадского, сказавшего в 1922 году:
'Ученый не машина и не солдат армии, исполняющий приказания не рассуждая и не понимая, к чему приводят и для чего эти приказания делаются… Для работы над атомной энергией необходимо сознание ответственности за найденное. Я хотел бы, чтобы в научной работе, такой, казалось, далекой от духовных элементов человеческой личности, как вопрос об атомах, этот моральный элемент был осознан'.
Чернобыльские маршруты привели меня осенью 1986 года и в Москву, туда, где 40 лет тому назад, 25 декабря 1946 года начал работать первый в Европе уран-графитовый атомный реактор Ф-1-'физический первый'. Тогда это была окраина Москвы - Покровско-Стрешнево, и стоял здесь густой сосновый бор. Впрочем, сосны и сейчас есть. Теперь здесь раскинулась территория Института атомной энергии им. И. В. Курчатова.
Я пришел к Валерию Алексеевичу Легасову, академику, члену Президиума АН СССР, первому заместителю директора и директору отделения института, лауреату Ленинской и Государственной премий СССР. Основные научные интересы Валерия Алексеевича связаны с ядерной технологией и водородной энергетикой, химией плазмы и синтезом соединений благородных газов. Но в 1986 году имя академика Легасова звучало на весь мир в связи с ликвидацией аварии в Чернобыле. Валерий Алексеевич приехал в Припять в первый же день аварии, был назначен членом Правительственной комиссии.
Я познакомился с академиком Легасовым задолго до того, как встретился с ним. Работая над научно-публицистическим кинофильмом 'Внедрение' (киностудия Киевнаучфильм), я, сидя в монтажной, десятки раз прогонял пленку с интервью Валерия Алексеевича, данным съемочной группе. Особенно запали в душу такие слова:
'Я бы хотел обратить внимание на то, что за многие годы эта болезнь - недостаточное внимание к новому, неумение новое осветить - стала застарелой болезнью и вылечить ее не так просто. Стала она застарелой потому, что с детских лет не очень-то учат ценить новое, отличать новое от старого. Если прийти в любой класс, послушать, как идет урок, то независимо от того - гуманитарный это предмет или естественный, - как правило, вы столкнетесь с тем, что детям объясняют, какая это хорошая книжка, какое это точное уравнение, какой это хороший эксперимент. Но ни разу вы не услышите вопроса: 'А как бы ты сделал лучше, а чем плох этот эксперимент, или чем неудачна эта книжка?'
Но ведь с отрицания того, что кажется хорошим и идеальным, начинается творчество, стремление сделать все как-то лучше. Наша школа учит скорее пользоваться тем, что есть, а не отрицать достигнутое и не создавать новое'.
Мне показалась очень важной эта мысль, вскрывающая одну из причин многих наших бед, в том числе и чернобыльской. Потому что наша школа все свои силы бросает лишь на воспитание послушных, благонравных, исполнительных мальчиков и девочек, маленьких соглашателей, не воспитывая в них духа критицизма и объективного, с учетом всех 'за' и 'против' подхода к явлениям природы и социальной действительности. Прививает нормативное мышление, а критицизму (а чаще неверию и цинизму) учит молодого человека улица, иногда родные, книги, знакомые. Но ко всему этому школьник зачастую пробивается сам'.
Очень интересно было поговорить с Валерием Алексеевичем Легасовым об уроках аварии на Чернобыльской АЭС: 'Так получилось, что еще до чернобыльской аварии мне пришлось заниматься вопросами промышленной безопасности - и в частности, безопасности атомных электростанций. В связи с бомбардировкой Израилем центра ядерных исследований в Ираке не только в научных, но и в более широких кругах обсуждались последствия возможного нападения на АЭС. Этому была посвящена наша статья в журнале 'Природа' (Легасов В. А., Феоктистов Л. П., Кузьмин И. И. Ядерная энергетика и международная безопасность. - 'Природа', 1985, N6). Уже тогда, рассматривая этот вопрос, мы пришли к выводу, что воевать при достаточно высокой плотности атомных электростанций безумие. Слишком большие регионы надолго оказались бы радиационно пораженными.
Но для любого здравомыслящего человека возникал другой вопрос: а если атомную энергетику исключить? И вместо нее поставить какие-то энергетические эквиваленты в виде газовых, угольных или мазутных электростанций? И вот мы стали рассуждать - я повторяю, еще до чернобыльских событий: допустим, бомба попадет в ядерную электростанцию. Это плохо. А если она попадет не в атомную станцию, а в сооруженную вместо нее тепловую? И мы увидели, что будет тоже плохо. Взрывы, пожары, образование ядовитых соединений погубят большее количество людей и выведут из пользования заметные регионы, хотя на меньший срок.
И вот после этих оценок приходишь к такой точке зрения: дело сейчас заключается не в роде техники, а в ее масштабах и концентрации. Уровень концентрирования мощностей промышленных объектов сегодня таков, что разрушение этих объектов, случайное или преднамеренное, приводит к очень серьезным последствиям. Человечество в своем развитии создало такую плотность различных энергоносителей, различных потенциально опасных компонентов - биологические ли они, химические или ядерные, - что их сознательное или случайное разрушение приводит сегодня к крупным неприятностям.
Сегодня проблемой стало тиражирование различных объектов и концентрация больших мощностей. В своем время было введено в строй ограниченное число ядерных объектов, надежность которых обеспечивалось высочайшим уровнем квалификации персонала, тщательным соблюдением всех технологических регламентов. Вот здесь, за окном, работает первый отечественный реактор, и надежно работает. Но потом, когда надежные технические решения себя зарекомендовали хорошо, их начали тиражировать, одновременно увеличивая мощности объектов. А подход к малому числу таких объектов и к большому числу их с высоким уровнем мощности должен быть совершенно разный.
