...Ночью наш танковый полк прошел через Киев, а уже утром мы были у Радомышля, где получили приказ закрепиться и стойко оборонять западную окраину города. Радомышль — небольшой городок, раскинувшийся на склонах гор. Через весь город протекает река, рассекая его пополам. Стоял ноябрь, уже выпал снег, но зелень еще сохранилась. День выдался солнечный и ясный, однако холодный порывистый ветер быстро заледенил танковую броню. В танках холодно. Обычно в таких случаях танкисты согреваются у костров, но на этот раз о кострах не могло быть и речи. Почти с марша полк вынужден был отбивать атаки немецких танков.
Немцы атаковали яростно, густыми колоннами. Одна колонна за другой накатывались на наши позиции, пытаясь все сокрушить своим огнем. Прошел день, второй, третий. Целых восемь дней атаковали фашисты, танковые костры горели не утихая все это время. Иногда казалось, что горит вся степь перед городом. Фашисты любой ценой хотели вернуть потерянный Киев и потому все усиливали и усиливали свои атаки. Люди забыли, что такое сон, еда, отдых. Одежда танкистов превратилась в клочья, изможденные, закопченные лица обросли бородами. Мы несли большие потери. Почти каждый час кто-нибудь выбывал из строя, некоторые экипажи менялись по два-три раза. Случалось, что у танкистов не хватало сил для того, чтобы залезть в машину либо выбраться из нее. Вой снарядов не затихал ни на минуту все эти долгие жестокие восемь дней.
— Я участвовал во многих сражениях, — сказал тогда парторг майор Кузнецов, — но таких танковых боев еще не видел. Кажется, на Курской дуге и то было легче.
Майор Кузнецов вернулся из атаки в подбитом танке и тут же ему пришлось заменять раненого командира роты. Все дрались тогда исключительно упорно, зная, что за нами Киев, многострадальный город, только что освобожденный от фашистской оккупации. Мне почему-то часто вспоминалась тогда Ирина, старик, который о ней рассказывал. Я не верил, не хотел согласиться с тем, что она погибла. Думалось, что встретится нам Ирина на тяжелом фронтовом пути.
Немцы наконец прекратили атаки. Или они убедились, что на нашем участке им не прорваться к Киеву, или истощили свои силы, но на девятый день мы не услышали привычного лязга гусениц и грохота танковых пушек. День прошел относительно спокойно, не увидели мы фашистских танков и на следующее утро. Это нас начало тревожить. И не напрасно: вскоре мы услышали о прорыве нашей обороны на участке соседней стрелковой дивизии. Мы и сами видели, что обстановка резко изменилась. Еще вчера по дороге беспрерывно шли машины с боеприпасами, а сегодня их поток к фронту прекратился. Фашистские танки перерезали дорогу.
Полк получил приказ контратаковать врага. Нам предстояло переправиться через реку и выйти на восточную окраину города. Это оказалось самым трудным делом. Единственный мост через реку в черте города залило водой, а попытка найти брод кончилась потерей тяжелого танка. Время шло, а приказ оставался невыполненным. Совет командиров проходил бурно, но не пришел ни к какому решению. И тут к нам нагрянула большая группа партизан. Среди них была девушка, которая сразу обратила на себя внимание. Красивая, маленькая и юркая, в боевых доспехах, девушка смело направилась к нам. И тут мне опять вспомнилась Ирина. Я хотел представить ее в образе этой милой мужественной девушки. Именно такой мне виделась Ирина. Девушка подошла к танку и смело спросила:
— Кто у вас здесь главный из командиров?
— Поди ж ты, — удивились танкисты. — Главного ей подавай. А с рядовыми танкистами ты и разговаривать не хочешь?
— А чего с тобой разговаривать, — девушка указала рукой на меня и засмеялась: — У тебя не только никаких знаков отличия нет, но и на губе ни одного волоска еще не выросло.
Танкисты безудержно расхохотались. В полку у нас совсем не было женщин, и эта девушка показалась всем каким-то необыкновенным, ярко распустившимся цветком. Огрубевшие солдатские сердца враз растаяли и загорелись жарким пламенем. Каждый старался перекинуться с ней хотя бы одним словечком, каждый хотел, чтобы девушка наградила его своей доброй улыбкой.
— Поговори со мной, сестренка, я усатый.
— Да разве у него усы? Это просто недоразумение. Лучше уж со мной покалякайте, у меня и усы, и борода есть, — кричит издали огромного роста старшина-танкист и машет девушке рукой.
— А я сегодня, как на грех, побрился. — Это капитан Кропычев поддался настроению солдат и тоже начал шутить и смеяться.
— Ну пошутили и хватит, — нахмурилась девушка. — Что это вы здесь столпились? Налетят немецкие самолеты, и от вас одни щепки останутся. Лучше помогли бы нам пробраться к своим. Наши на том берегу с немцами дерутся, помощь нужна.
— А вам известен брод через реку? — спросил Кропычев. — Вплавь мы пройти не можем.
— Конечно, известен! — горячо заговорила девушка. — Следуйте за нами.
Через некоторое время, когда мы спустились вниз по реке, партизаны указали брод. Мы переправили танки прямо перед носом у немцев и с ходу вступили в бой. Приказ командования был успешно выполнен. А потом наш полк пошел на запад, и танкисты долго еще вспоминали эту чудесную девушку.
...С тех пор прошло много лет. И когда мне вспоминался Киев, то перед глазами неизменно вставали давние и трудные годы войны. Я всегда мечтал побывать в Киеве, походить по улицам этого великого города! И еще думалось мне, что удастся встретить кого-нибудь, кто видел и знал Ирину Кравченко. Однажды мы с партизаном Кали Утегеновым совсем было уже собрались в Киев, но поездка в тот раз сорвалась. Моя мечта осуществилась только через двадцать лет.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Воздушный красавец Ил-18 стремительно набирает высоту. Через некоторое время на горизонте встают остроконечные вершины гор, и многослойные облака надолго скрывают от глаз пассажиров землю. Короткая остановка в Ростове-на-Дону, и мы летим курсом на Киев. Киев! Этот город грезился мне в солдатских снах двадцать долгих лет. Каков ты сейчас, древний и вечно молодой город, какие люди ходят по твоим широким проспектам?
Самолет идет прямо на запад. Нас порою окутывают густые облака, а иногда вдруг открывается впереди огромная синяя яма, и нам кажется, что самолет, лишенный опоры, проваливается в нее. Но это впечатление обманчиво: стрелка высотомера стоит на одном месте. Вдруг впереди возникает огромный белоснежный перевал. Создается впечатление, что мы летим над высокими горами, и надо немедленно сворачивать в сторону либо набирать высоту, не то самолет врежется в гору. Самолет, действительно, поворачивает и летит вдоль гребня причудливых туч, так похожих на горы.
Впереди снова огромное облако. Наш лайнер с ходу таранит его, и за окнами наступает зловещая мгла. Самолет подрагивает, гул моторов становится слышнее. Наконец самолет пронизал облако, и перед нами открылась земля. Она все ближе, все явственнее проступает в сумерках. Внизу виднеются редкие огоньки. Панорама явно не похожа на киевскую. Пассажиры заволновались.
— Где же Киев? Разве мы не увидим его с воздуха?
Самолет пошел на посадку, и уже через несколько минут мы узнали, что приземлились в Борисполе. Отсюда до Киева — тридцать два километра. Мы вышли из самолета и увидели перед собой небольшое здание аэровокзала. Мы надеялись, что нас, журналистов, встретят наши коллеги. Но это ведь не Киев, а они, должно быть, ждут нас там. И тут я услышал оживленный смех своих товарищей.
— Друзья! — кричал кто-то. — Встреча с Киевом уже началась. Видите, Кали уже обнимается с кем- то.
Я увидел двух немолодых женщин, которые вели под руки сияющего Кали Утегенова. Оказывается, это были сестры Воронецкие, бывшие партизанки из отряда Кали. Одна из них, Надежда Воронецкая, была в отряде связной. Женщины о чем-то взволнованно разговаривали с Кали, то и дело слышалось: «Вася! Вася!» Так называли Кали в партизанском отряде.
— Товарищи! — сказал Кали, обращаясь к нам, — вы прибыли на мою родную землю, на мою вторую родину — Украину! С сегодняшнего дня я буду вашим проводником.
— Вася правильно говорит, — поддержали его Воронецкие, — он наш родной человек, а вы будете
